Отступники (СИ) - Дитятин Николай Константинович

— Не дозволю, — холодно отрезал Вежливый. — Я за такого как он отдам двадцать таких как вы, Рубен. Особенно после инцидента. Эта бомба была мне очень дорога. Почти как дочь. Я надрывал казну гильдии не для того, чтобы вы так бездарно тратили мои ресурсы.

— О, кости Первого! — вроде бы извинился Бас.

— Не стоит, — расстроено вздохнул Вежливый. — Где я могу оставить этого молодого человека? Мне предстоит долгий разговор с вашим хозяином.

— Щенка-то? — всполошился Бас. — А вот, значит, раз-два…

— Ну?

— В каземат не пойдет?

— Рубен, кости Первого, хотите я пущу вам сало?

Бас вдруг дико взвизгнул и замолчал. Вежливый заговорил с кем-то еще. Я помнил темную, на фоне заката, скользящую ко мне фигуру в сопровождении малого отряда вполне различимых головорезов. Но эта фигура была словно вырезана ножницами из колодезной тьмы.

— Оставьте ему воды, — говорил Вежливый строго.

— Слава светозверю, вот и вы, — сказал кто-то новый. Это, по голосу, был типичный Старейшина, хранитель и отец многих знаний. Я так и видел в своем воображении угловатую лысину, обрамленную благородным седым волосом, запавшие от постоянных созерцаний влажные глаза, пятнистый нос и мелко дрожащие губы. Потом я понял, что просто вспоминаю убитого мной старика, и велел себе заткнуться. Голос Старейшины принадлежал зрелому, но не старому мужчине. — Я слишком высокого мнения о ваших способностях, чтобы волноваться, но, клянусь, ни разу не присел после вашего ухода. Что же там произошло? Я не вижу пропавших, значит…

— Мертвы, — с некоторым упреком произнес Вежливый.

— Как? — сбывались худшие предположения Старейшины. На влажных глазах заблестели бусинки горя. — Все?

— Все, — хладнокровно ответил Вежливый. — Вместе с моей бомбой. Такая халатность с вашей стороны была недопустима. Я думал, что могу доверять вам. Я не привык ошибаться, мне это запрещено.

У меня замерло сердце.

Старейшина молчал.

— На них вышли Незримые, вы понимаете, что это означает? — Вежливый раздражался все больше. — Нам нужно многое обсудить.

— Постойте, — горько произнес Старейшина. — Их тела все еще там?

— Отчасти, — помедлив, сказал Вежливый. — Там неплохо тряхнуло землю. Бомба была сделана на совесть, импортный экземпляр, не то, что местные дымовухи. Слушайте, милейший, у вас тонкое восприятие мира, я прекрасно осведомлен об этом, но это были войны. Войнам свойственно погибать, это немаловажная часть их профессии.

— Это я понимаю, — ровно ответил Старейшина. — Но среди них было совершенно невинное дитя. Это ужасно, что ему пришлось принять такую смерть. Девочка.

— Девочка? — задумался Вежливый. — Ах, девочка. Так она ваша? Собственно, она жива. Ваши увальни прихватили ее с собой. Я решил, что для утех.

— Где же она?

— Она в своих покоях, — ответил кто-то с готовностью. — Лекарь уже у нее.

— Хоть малая радость, — проговорил Старейшина с благодарностью. — А это…

— Это мой трофей, — быстро сказал Вежливый.

— Это Незримый, — рявкнул кто-то. — Это он ответственен за смерть группы и взрыв бомбы. Со всем моим уважением к вам господин Вельд, я считаю, что это не ваш трофей. Мастер Ритор, я ждал вашего решения по этому вопросу. Я смиренно полагаю, что щенка нужно оставить у нас и казнить за смерть наших братьев.

— Господин Вельд, — сказал Старейшина озадаченно, — что вы хотите сделать с этим вороном? Желание моих сыновей вполне справедливо. Отдайте его нам, зачем вам лишняя обуза?

— Это мое дело, — сказал Вежливый гладким как лезвие кинжала голосом. — Я понимаю ваши чувства, но не дам напрасно расходовать такой материал. Это совершенно ни к чему. Я неглупый человек и давно научился называть смертям цену. Этот малыш вам не по карману Ритор, даже если вы перетрясете все ваши сундуки. Это я заявляю вам официально и единственный раз. Если вы продолжите настаивать, я вынужден буду пойти на крайние и очень нежелательные для всех нас меры. Считайте, что компенсируете часть моих неоправданных затрат. Весьма значительную часть.

Некоторое время держалась тишина неприятных впечатлений, словно каждый пытался оценить мою смерть. Похоже, у Вежливого здесь тоже были свои люди, потому что я ощутил слабую, но сосредоточенную атмосферу пересеченных взглядов и ползущих к рукоятям пальцев.

Мне снова становилось дурно. Ребра жгло мерзкой лихорадочной болью, которая означала воспаление. Вообще у меня было интересное положение, которое уже перерастало трагико-романтические метафоры с капканом и волком отгрызающим себе ногу, чтобы уйти от заливистых гончих. В лучшем случае я мог быть трофеем, чья суть украшать стену или пол. В худшем — меня банально придавали смерти в запале братской скорби. Это опять же ущемляло мое самолюбие, и я вдруг, неожиданно для самого себя, настолько рассвирепел, что у меня из носа брызнула кровь. Я не выдержал и открыл глаза.

Я лежал на низком ложе, видимо на скамье, и видел только черную гладь его плаща, движимую матовыми колыхающимися волнами. Капюшон был отброшен назад. Каштановая грива плотных здоровых волос застилала складки воротника и наполняла мешок капюшона.

— Парню тоже нужен лекарь, — сказал Вежливый в деловом порядке кому-то из своих. — Перевяжите ему все, что кровоточит… Ритор, Ритор, друг мой, — он уже брал инициативу в свои руки, возлагая их на плечи неожиданно могучего мужчины в свободных серых одеждах, которые поглощали фигуру человека и оставляли дорожный камень с округлой светлой головой покрытой черным ежиком волос. — Стоит ли искать препоны нашему сотрудничеству? Ах, молодо-зелено, мы с вами оба изумительно некомпетентны в действительно интересных делах. Насолить Авторитету, кое-что взять, кое-что подвергнуть сомнению — это нам более-менее еще удается. А вот бомбы… Эти наши смешные системы стенографии, наши нелепые позывные, неуклюжая конспирация, провальные явки. Помилуй Первый, разве я смею обвинить вас? Мы еще очень мало знаем о дне завтрашнем, чтобы быть неуязвимыми в дне сегодняшнем. Как и этот малыш. О-хо-хо, Ритор, когда я был молод, как этот мальчишка и мне нужно было самоутвердиться, я тоже совершал неожиданные поступки. Бросьте, зачем он вам? А вот у меня есть план. Жестокий и изощренный, Ритор. Религия Зверя, — не при вас будет сказано, — еще содрогнется от ударов этого парня.

— Верно ли это? — спросила скала, слегка шевельнувшись.

— А как же! — воскликнул Вежливый умеренным тоном. — Это глина, дорогой Ритор. До этого из нее лепили нечистые пальцы Гротеска, и вот к чему это привело: парень убил хороших людей, сам на последнем издыхании и ради чего? Ради того, чтобы кто-то в этой проклятой гробнице мог сказать Автору, что Незримым удалось разгадать очередной зловещий заговор, подтачивающий его власть? Чушь, разве стал бы я расходовать бомбу на этих проходимцев? И так постоянно: смерть, отчаянье, страх, разрушения. И все от извращенного властолюбия и бюрократической непроходимости. Парень был куклой, но я обрежу нити кукловода.

— Что ж, — вымолвила скала глубокомысленно, и со свистом втянула воздух через квадратные ноздри. — Если следовать подобной логике, можно было бы миловать многих смертников. Но я все же виноват перед вами и считаю ваше желание если не справедливым, то оправданным. Вороненок ваш.

— Мастер Ритор! — вперед подался громила, который первым оспорил мою судьбу. На него тут же, как арбалетные гвозди нацелились глаза невыразительных личностей, тонущих в тенях. Кто-то в высоких сапогах заслонил мне картину и накинул на голову край плаща, которым я был укрыт. — Я не могу позволить Незримому уйти! После того как погибла Саша… А Меф, вспомните Мефа! Вегаса! Они не встают у вас перед глазами?! Вы хоть знаете, что я сейчас чувствую?! Прекрасно знаете! И идете на поводу у этого льстивого подонка, этого сладкоголосого короля уличной нечисти! Я убью вороненка сам… — заскрипели ножны.

Что-то коротко и остро свистнуло. Тело упало не сразу, перевалившись через подкосившиеся колени. Кто-то попятился назад, шаркая подошвами.