Невеста Перуна (СИ) - Ладица Наталья

Вот с ладьи перекинули сходни, Аскольд с малой дружиной уверенной поступью шагает к берегу. Вадим, родич князя Рюрика и глава посольства, уж поджидал его на палубе.

- Гляди-ка, как быстро пришёл, - насмешливо хмыкнул голос откуда-то из толпы посольских. - Дары, небось, посмотреть.

Слава о сребролюбии молодшего из князей[1] ушла далеко за пределы полянских земель.

- Ага, - радостно ответил кто-то помоложе. - Купцов бы подольше мурыжил.

- Да тише вы, охальники, - рыкнул потихоньку чей-то бас.

За спинами лучших посольских мужей на молодёжь зашикали старики. Миг - все разговоры стихли. Сапог князя Аскольда ступил на сходни. Следом за ним поднялись полянские бояре, лучшие мужи Киева. Вот уж князь Аскольд и боярин Вадим стоят друг против друга.

- Здрав будь, князь, - в пояс поклонился Вадим хозяину.

- И тебе здравия, - важно кивнул Аскольд. - С чем пожаловал, гость новгородский?

- Весть у меня от князя Рюрика. А пока прими дары, князь Аскольд.

Двое сноровистых отроков тут же положили к ногам князя драгоценные шкуры соболиные да песцовые, ещё двое вынесли посуду драгоценную - золотую да серебряную. Ещё один - блюдо с каменьями самоцветными. Последний преподнёс Аскольду меч булатный да нож самозатачивающийся - диковинку, кою лишь в Новгороде и ковали. Оружие и меха удостоились лишь беглого взгляда киевского князя, а вот при взгляде на самоцветы и драгоценности глаза на его бесстрастном лице вспыхнули, точно у влюблённого юноши, узревшего лик любимой. Сразу видно, что более по сердцу сребролюбивому Аскольду.

Оглядев дары, младший князь вонзил взгляд в лицо Вадиму - чисто хозяин самой преисподней возник. Не глаза - бездонные дыры, полные мрачно-чёрного, льдисто-холодного пламени полыхали на лице Аскольда. Холодок пробежал по коже боярина - точно средь жаркого лета потянуло зимней стужей. На мгновение Вадиму Храброму почудилось - кромешная тьма обступила со всех сторон, под ногами разверзлась бездонная ямина, куда с немым воплем полетела его душа. Миг - и прошло наваждение, как не было. И как только на ногах сумел устоять? Как в самом деле криком не изошёлся? Глядь - глаза-то аскольдовы обычные, никакой бесовщины не видать, лишь самодовольная ухмылка кривит уста.

- Добро пожаловать, гости новгородские, на землю Киевскую.

Вадим не раз уже бывал в Киеве. Дважды по торговым делам, один раз - воинские пути завели. А самый первый раз - ещё едва десять лет от роду минуло. Тогда в Киев его взял отец. Сам град поразил мальчишку непривычными каменными палатами, солнечными улицами да шумным, говорливым людом. А вокруг Киева - всё больше широкие просторы да невиданное для северных земель редколесье. Солнца столько, что небо кажется не голубым или синим, а золотистым. Будто на лазурь дохнули невесомой золотой пылью. Широко кругом - всё больше поля, холмы или равнины. Нет, не для него такие просторы. Куда милее в укромном, сумрачном, величавом лесу. Тот и накормит, и от ворога убережёт, и ленью телесной забуреть не даст.

Или дело не в просторах, пугающих своей широтой, а в той, к кому сердце стремилось, кому жизнь свою он до капли готов был отдать? Вадим нахмурился - в который раз, вновь и вновь мысли его возвращались к НЕЙ. Да, Ефанда уж два лета замужем, уж дочка подрастает, а он всё ещё ждёт, надеется. На что? Вот и немногочисленные друзья, и брат Воронок говорят - скверный характер стал у него последнее время из-за этой любви. Давно следовало вынуть занозу из сердца, очистить гниющую рану, но нет! Свербит в душе гаденькая, дурно пахнущая, подлая надежда: всё устроится! Любимая будет принадлежать ему. Какой ценой? А вот цена с каждым днём интересовала всё меньше и меньше.

Раздался стук в дверь, в опочивальню вошёл невысокий, широкоплечий отрок.

- Князь Аскольд велел проводить тебя в его покои.

Вадим недовольно нахмурился - не смерд, чай, чтоб вот так-то за ним посылать.

- Зачем?

- Не ведаю, - пожал плечами парнишка.

Вот же болван! Однако, хозяин в своём праве. Придётся идти. Хоть не холопа за ним прислал, и то ладно.

Звук шагов гулко ударялся о стены и резво бежал дальше. Впереди шёл отрок, Вадим неторопливо двигался за ним. Чёрная искра глухого раздражения неприятно карябала душу. Признаться, Аскольд боярину был совсем не по нраву. Да и кому, скажите на милость, он мог быть по нраву? Горбатый (говорят, из-за перенесённого в детстве недуга), коротконогий, плешивый, с редкой рыжей бородой, Аскольд больше походил на отпрыска нечистого духа, нежели князя. Глазки маленькие, бегающие, вечно прищуренные, будто их владелец боялся выдать свои потаённые мысли. Рот большой, часто кривящийся в иронично-презрительной ухмылке. Длинный, хищный нос больше напоминал ястребиный клюв. А вот силой этот витязь обладал немереной - в потешной борьбе либо кулачном бою мало кто мог супротив него устоять. Правда, воинскому делу всё ж таки обучен не был - не способны руки оказались к оружию. Одевался князь щегольски, что ещё больше подчёркивало общее уродство.

Будучи старше летами, Аскольд, тем не менее, считался младшим князем, разбирающим и утрясающим лишь внутренние дела. Поговаривали даже, что Аскольд - вовсе не княжий сын, а подкидыш. Тем более, что его матери никто никогда не видел. Но прежний князь любил и баловал старшенького, а, стало быть, всё это - слухи, не более того. Хотя... Кто его разберёт? Может, князь околдован был.

Но была и ещё одна причина, почему нелюб князь Аскольд был Вадиму. Уж слишком живо напоминал он о счастливом сопернике боярина, ведь приёмный сын Рюрика носил то же самое имя - Аскольд.

Наконец отрок остановился у широкой резной двери, распахнул её, провозгласил:

- Боярин Вадим, посол новгородский.

Вадим ступил в покои младшего князя, двери за ним затворились.

Светлица, залитая уходящим солнечным светом, просторна и чиста, как и положено княжеским покоям. Лавки и сундуки убраны покрывалами драгоценными, на окнах - занавески шёлковые узорные, на полу - ковры пушистые. Сразу видать, привык жить князь на широкую ногу. У широкого окна - стол, уставленный лёгкими яствами: яблоки мочёные, капуста квашеная, икра чёрная да белая, пироги, грузди солёные, рябчики печёные... Да всё на посуде драгоценной. А в самой середине стола - расписной квасник и запотевший кувшин, источающий тонкий аромат греческого вина. Хлебосольного хозяина витязь не увидел.

- Мира с процветания тебе, боярин, - раздался скрежещущий голос откуда-то сбоку.

Вадим резко обернулся, с трудом подавив нежданно охватившую его дрожь. Аскольд, привычно кривя губы ироничной ухмылкой, оказался у него за спиной. Боярин поклонился:

- И тебе, князь, всех благ.

- Раздели со мной трапезу, гость новгородский, - хозяин широким жестом указал на стол.

Ох, как же не хотелось Вадиму принимать это приглашение! Но отказать - значит смертельно оскорбить человека, от которого слишком много зависит  в Киеве. По всему видать - намечается совместная трапеза, одна из тех, где заключаются НАСТОЯЩИЕ союзы, где вершатся воистину великие дела, достойные воспевания в веках, но о которых (слава Богам!) мало кому и что известно.

- А князь Дир не обидится? - попытался уйти от ненужного ему союза Вадим.

Улыбка довольного, сытого кота, играющего ничего не подозревающей мышью.

- Не обидится.

Сели за стол. Аскольд, как хозяин, разлил в чарки квас.

- За братьев наших, князя Рюрика и князя Дира.

Первый глоток едва не стал поперёк горла под чутким взглядом сотрапезника, но недаром в жилах Вадима текла кровь князей новгородских - живо с собой справился. Взял с блюда пирог, а в голове одна мысль бьётся: к чему всё это? Он ведь не мир или войну творить приехал, не судьбы людские вершить, не просить и не обещать - всего-то о торговле речь, о подтверждении обязательств и клятв прошлых лет. Или Аскольд задумал наконец сверзнуть с престола младшего брата? Так ведь не позволят ему единолично на престол сесть бояре киевские - сейчас-то едва терпят. Срамно это - ставить главой того, кого сами Боги отметили тяжким клеймом уродства.