Глаза же так и устремлены – в дальнюю даль, в зеленые холмы памяти, где кипит вечное противостояние: сутулый воин замер перед гордым Владыкой.
Владыка грозен, сияет гневом, готов разить.
Воин оскалился, глаза горят из-за спутанных прядей, вот-вот с губ сорвутся слова непоправимее молнии…
Владыка отклонился назад: нужно, чтобы размахнуться – и метнуть холодное пламя из кулака.
Воин стоит странно. Будто закрывает кого-то.
Воин не знает, что из зыбкой дали будущего зеленые глаза глядят на него с нежностью.
Это будет после – и будет ли когда-нибудь?!
А пока…
– В Элевсине!
– Нет, в Аркадии пещера!
– Остров Скирос! Много вы, трещотки знаете…
– А я говорю – он ее прямо у Коцита! Потому и дочка получилась… ну, эта, Мелиноя…
Шепоток понижается на два тона. Глубокомысленно цокает язык досужей сплетницы – Гебы, дочери Геры и Зевса.
– А что там с дочкой?
– Да ну, говорят – уродилась страшнее Гефеста…ой, ну прости, Афродита, но муж у тебя…
– А я слышала у нее рога были. Или хвост? Или рога?!
– Не знаешь точно, так и не говори! Она после рождения из самой себя двоих сделала!
– Это то есть как?!
– Ну, раскололась надвое! Раздвоилась! А потом еще Владыку с собой возлечь заставила, а Персефона-то ничего и сделать не смогла – дочка Зевса все же…
– Персефона тоже Громовержца дочь. Э-э, ничего ты не понимаешь, Аид, небось, сам…
– Шшшш!
Мечутся опасливые взгляды по стенам, скользят по креслам из дорогого палисандра, стол обшаривают. Опасливые – но и горящие: ах, какая новость! Ну, как не обсудить?
– Так что там с Мелиноей?
– Да то! Она как с Аидом возлегла – как начала опять делиться! А потом за мужиками как пошла гоняться по всему миру-то!
– Ну, это ты уже через край, Эвтерпа. За кем там гоняться? За Танатом?
– Шшшшш!!
– Там еще и Гипнос, и его дети – боги снов, и Ахерон, и…
– Еще Харона вспомни…
– Да этой… ну, Мелиное… в том-то и дело, что ей все равно – что Гипнос, что Цербер… в общем, пока там разобрались, пока начали этих Мелиной потихоньку убивать...
– Да-да, Геката, я слышала, штук десять факелами спалила!
– А после Владыка первую – ну, настоящую Мелиною – уже сам в Тартар сбросил. Не потерпел.
– Ага, ну конечно. Свое получил – и в Тартар…
– Шшшшш!!!
Вылетело у матери Аполлона и Артемиды – богини Латоны – из рук рукоделие. Кто-то опрокинул чашу с амброзией. Потекло на пол молоко, смешанное с нектаром и медом – источник божественной молодости. Запятнало лунно-желтым цветастый пеплос Талии.
Пометались взглядами еще – не торчат ли уши всеслышащего Гермеса в дверном проеме? Афродита склонила голову, поднося к точеному носику кусочек льняного полотна, пропитанный новыми благовониями.
– М-м, – лен затрепетал, удостоившись одобрительной улыбки. – А что же бедная Персефона?
Круглощекая бойкая Геба, привычными движениями разливая нектар и амброзию, зафыркала в кувшин.
– А ей-то что? При таком муже – куда хуже-то? Наверное, рада была!
Ирида – богиня радуги и вестница богов (по этой причине тоже изрядная сплетница), покачала в руках чашу с жертвенной водой из Стикса. Протянула вполголоса:
– Ты разве не слышала? У нее же с Зевсом не в первый раз. Еще когда она совсем девочкой была…
Этого я не слышал раньше.
Этого я не собираюсь слышать – сыт на сегодня по горло.
Приоткрытая дверь выпустила беспрепятственно. Надменно хмыкнула Ананка за плечами – прищелкнула по гладкой поверхности хтония.
– Как низко ты пал, мой маленький Кронид. Подслушивать за олимпийскими сплетницами…
Это для тебя – подслушивать. Для меня – узнавать, долго ли стоять моему миру.
Мы с ним продержались год, знаешь ли, Ананка, – и за год я не слыхал от тебя ничего особенно путного.
Когда Геката выбрала ту нимфочку, имя теперь не помнится, – ты молчала.
Когда в моем дворце рождался ребенок Зевса, и Персефоне приходилось подделывать родовые муки – молчала.
И когда нимфа стала беспамятной тенью на асфоделевых полях, отведав «укрепляющего настоя» из рук добрейшей Гекаты.
Когда Персефона, не двигаясь и не говоря ничего, смотрела на писклявый багровый сверток, который придется назвать дочерью.
Ее дочерью и Зевса.
Смотрела – двумя осколками зеленого мрамора. Как на меня после похищения. Глазами, в которых не было ни отблеска материнского чувства – и Гекате пришлось выхватить у моей жены из рук ребенка: Трехтелой показалось, что сейчас писклявая девочка полетит головой в скалу…
Ты молчала, Ананка, когда я принял невозможное решение: сделать что угодно, но не допустить Зевса до встречи с дочерью. С… обеими дочерьми. Мой брат никогда не был дураком, а Персефона никогда не умела притворяться настолько хорошо, стоило ему бы увидеть ее взгляд…
Ты молчала, когда пошли слухи. Всего-то стоило позволить Гипносу нести любую чушь, какая в голову взбредет, а Гермесу продемонстрировать слегка развороченное подземелье.
Нет, не молчала, тут ошибся. Сказала:
– Будь осторожен, обращаясь к молве бессмертных, невидимка…
Теперь капризная и хилая Мелиноя упокоилась в пасти Тартара: глотнула из Амелета и провалилась в бездну в полубеспамятстве, избавляя меня от необходимости ввергать ее туда силой.
Сизиф пирует где-то у себя во дворце, подтверждая этим мою слабость.
Зевс, получив очередную порцию истерик от Геры, угомонился и решил все замять.
А проклятая, неумолимая молва спасает мой мир с каждым днем все больше: кто только не обсасывает эту тему с упоением: Дионис (а с ним все сатиры и все вакханки), Аполлон (все оракулы, аэды, музы)…
Ширится молва. Головы отращивает. Обрастает подробностями. Успокаивает как может: чего ты, мол, Владыка Аид? Твоему миру еще стоять да стоять – благодаря мне, конечно.
Ее уже никто и не просит, а она все спасает…
Спасает мир, отбирая жену.
– Что ей нужно на берегах Коцита?
Два месяца – а Геката все не ответила мне на этот вопрос.
– Спроси ее сам, Владыка.
Трехтелая – ты думаешь, я не спрашивал?!
Жена умеет молчать лучше меня. Молчит не молча. Отвечает, не отвечая.
– Разве я не могу побродить меж плакучих ив, царь мой? Они напоминают мне об Элевсине… Да, конечно, в Нисейской долине не растут плакучие ивы, но мне хотелось бы, чтобы они там росли. Так я пойду?
И я опять невидимкой маячу за ее плечами, пытаясь угадать: что она ищет между опавшими ивовыми листьями, между мерно качающимися асфоделевыми головками? Чьи следы там видит?
И опять ничего не увижу и бесшумно вернусь во дворец, и взгляд жены все так же пристально будет исследовать полумертвые отмели Коцита, и стоны реки плача будут заглушать ее шаги…
– Игра в бессилие не хуже прочих, Аид-невидимка, – ласково шепчет Ананка. – Главное – не заиграться.
В последние несколько месяцев она приобрела необъяснимую тягу к таинственности.
Квадрига нынче была подозрительно смирной. В мир мы явились без пронзительного, оповещающего о появлении ржания, и Эфон не скалил зубы на Никтея, и Аластор не старался тяпнуть собратьев. Смотрел разочарованно и тыкался в плечо, будто хотел сказать, что я забросил своих скакунов.
Мир хранил угрюмое молчание – старику не нравились перемены. Может, он тоже считал, что я заигрался… или что зря тогда не ввязался в противостояние. Обиженно зыркали асфодели бледно-желтыми кошачьими глазками. Понуро смотрели скалы – вернулся, как же… что от тебя хорошего ожидать?
Скользнула вдоль извилистого берега Стикса несмелая тень. Приблизилась, глядя слегка затуманенными от долгого пребывания на асфоделевых полях глазами.
