Минос, царь Крита (СИ) - Назаренко Татьяна

Зевс тем временем продолжал:

— Я нашел это решение мудрым.

Ядовитая усмешка пробежала по тонким губам темноликой Гекаты, восседавшей рядом со мной. Сегодня она явилась на Олимп приняв облик обычной женщины, маленькой, сухой и седовласой, удивительно похожей на мать Миноса, богоравную Европу. Она, в отличие от меня, ни на миг не сомневалась, что владыка Крита пожелает сойти в мои владения. Кстати, судя по тому, как нервно перебирал тонкими пальцами музыканта длинное ожерелье Аполлон, и какие недобрые взгляды метал он в мою сторону из-под нависших, тяжелых век и поджимал пухлые губы, он тоже знал исход сегодняшней моей схватки с Зевсом. Провидцы… Но я не верю их предчувствиям, доколе не получу желаемого. Мне ли, давно ведущему дружбу с Мойрами, не знать, сколь иной раз бывают непредсказуемы судьбы богов и смертных? Я подожду торжествовать.

Анакт богов тем временем обратил к Миносу милостивый взор, неспешно и значительно изрек:

— Итак, мой сын, прежде чем выбрать свой жребий, ты увидишь, что ждёт тебя в царстве Аида, — он бросил на меня короткий взгляд. Я, подтверждая, спокойно склонил голову, — а потом, не страшась никого и ничего, ответишь богам. Что по сердцу тебе: разделить ли общую участь смертных, или продолжить служить мне, войдя в сонм олимпийских богов?

Минос молча поклонился.

— Полагаю, Острова Блаженных его не ждут, — злобно буркнул Посейдон, устремляя яростный взгляд на Зевса, — А богоборцев карают в Тартаре! Мне известна твоя игра, о, мой царственный брат! Только глупец может надеяться, что, узрев мрачные недра царства Аида, смертный захочет присоединиться к бесплотным теням!

Зевс перекатил желваки на скулах, и в его черной бороде заиграли золотистые блики. Глаза потемнели, словно небо перед грозой. Но его божественная супруга положила белоснежную узкую ладонь на колено мужа и что-то сказала вполголоса. Зевс тотчас же улыбнулся и глянул на старшего брата уже более мягко.

— Это справедливо: давая выбор, не заставлять смертного делать его наугад, уподобляя слепому щенку, — тихий, низкий, медово-тягучий голос Геры и взгляд её огромных, воистину воловьих глаз заставил буйного Посейдона враз умолкнуть. Я быстро переглянулся с ней, едва заметно склонил голову, кивнул Гере, благодаря. Сочные, красивые губы моей сестры насмешливо дрогнули. И смертные могут верить нелепицам, которые рассказывают о ревности и мелочной злокозненности олимпийской анактессы?! Она может быть коварной, но унизиться до бабьих склок — никогда.

— Мой суд над Миносом, сыном Европы, я свершу сам, — примирительно, успокаивая и Зевса, и Посейдона, произнес я, и пояснил, невозмутимо глянув на царственного брата, — Если он, вопреки разумению братьев моих, откажется от Олимпа.

Боги, сидевшие справа от Зевса, рассмеялись. Только Аполлон страдальчески возвел брови и стиснул пальцы, так, что костяшки побелели.

Я легонько ударил посохом в пол. Прозрачные ручейки побежали от наконечника, затопили все вокруг. Я забыл обо всем, буквально слился с Миносом, чтобы не упустить и малой толики его впечатлений. Зачем? Повлиять на его решение я не мог. Но мне так было спокойнее.

Часть вторая. Минос. Русская рулетка.

Меня, словно водоворотом, потянуло вниз. Опытный пловец, я привычно задержал дыхание и закрыл глаза, но ощутил вокруг себя лишь воздух. И когда решился вдохнуть, почувствовал нежный запах цветов. Осмотрелся. Вокруг росли гигантские асфодели, длинной никак не менее трех локтей. Я никогда не встречал таких на земле. Они скрывали меня с головой. Их желтоватые, бледно-розовые и белесо-голубые цветы по размеру были никак не меньше моей ладони и струили мягкий, похожий на лунный, свет.

Я услышал негромкие, спокойные разговоры и шелест людских одежд где-то совсем рядом. Раздвинул стебли, но впереди были всё те же непролазные заросли. Привстал на цыпочки, и почувствовал, что мое тело легко поднимается в воздух. Ничуть не испугавшись, воспарил над цветами, лишь ступнями касаясь их верхушек.

Передо мною, насколько глазу хватало, простирался мягко сияющий луг, над которым неспешно прогуливалось множество мужчин и женщин. Все молодые или зрелые: ни одного старика или ребенка. Их степенные движения, добротные одеяния, умиротворенно-безмятежные лица — все говорило о спокойствии и довольстве, в котором они пребывают. Обитатели этих мест напомнили мне придворных: в Лабиринте всегда было немало молодых трутней, тративших жизнь в беззаботном веселье. Над головой своей я, подняв взор, увидел угольно-черное небо, на котором, полностью повторяя расположение звезд и луны в первую треть ночи, сияли искусно сделанные их подобия из серебра, золота и драгоценных камней. От всего окружавшего меня веяло покоем. Только сейчас я почувствовал, как устал от жизни. Если бы не мириады людей вокруг, я бы тотчас рухнул в благоухающие заросли и заснул под этим мягким, как одеяло, ласковым небом.

"Неужели это и есть мрачный Аид, которого так страшатся люди?" — подумалось мне. И тут в толпе я заметил своего отчима, богоравного Астерия. И еще несколько мудрых советников, которых знавал, ещё будучи ребенком. И своих вельмож. В том числе — Вадунара, сына Энхелиавона и его брата, названного в честь своего отца. Энхелиавон — обычный придворный трутень, скончавшийся в глубокой старости, пресыщенный безмятежной жизнью. Зато Вадунар был великий полководец и муж мудрый и великодушный. Я казнил его в самом начале своего царствования. Ибо, повинуясь воле Зевса, воздвиг гонения на законную хозяйку острова, Бритомартис, а Вадунар оказался в числе тех, кто свято держался за старину. Он и богоравная Европа сплели сеть заговора и вокруг меня, и я чудом избежал тогда смерти. Но, что бы ни творил Вадунар, я почитал его до сих пор.

Мой богоравный отчим шествовал над лугом, величественный, как подобает царю. И я не мог не заметить, как изменился его облик! Астерий умер в преклонном возрасте, измученный водянкой. Его тело, некогда крепкое и подвижное, к старости раздулось от болезни. Сейчас же он выглядел здоровым молодым мужем, вряд ли перевалившим за свою тридцатую зиму.

Я окликнул бывшего анакта Крита по имени. Астерий оглянулся, и, все так же неспешно, приблизился. Приветствовал меня низким поклоном. Его примеру последовала свита, в том числе и Вадунар, который проклинал меня, призывая на мою голову всевозможные беды, доколе нож не перерезал его горла. Теперь я тщетно искал в его лице признаки гнева, или раскаяния, или желания примириться. Но их не было! Я видел только безмятежно-счастливое лицо опьяненного маковым отваром. И выражения лиц других вельмож, сопровождавших Астерия, были такими же бессмысленно-блаженными. Мне стало не по себе. Я в ужасе перевел взгляд на Астерия, и понял, что он тоже пребывает в дремотном забытьи. Облизнул враз пересохшие губы. Астерий тем временем произнес с той же безоблачной улыбкой:

— О, богоравный Минос! Чем обязан я твоему благосклонному вниманию, сын великого бога?

— Я же твой пасынок, Астерий, сын Тектама! — воскликнул я, и голос мой дрогнул и сорвался, — Неужели ты не помнишь меня? Я — старший сын Европы, дочери Агенора! Я был твоим лавагетом! В ту пору, когда ты царствовал на Крите.

Астерий нахмурился, пытаясь припомнить что-то, но потом с сомнением покачал головой.

— Я был царем? И ты подчинялся мне, сын бога?!

Что можно было ответить ему? Воды Леты унесли его память о земной жизни. И мне стало жутко до омерзения, от мысли, что в скором времени и я превращусь в такое же не живое и не мёртвое существо.

— Что ты чувствуешь, Астерий, сейчас? — пробормотал я, кусая задрожавшие губы.

— Чувствую? Нет, молодой господин, ты ошибаешься. Я не чувствую. Мне хорошо.

— Вообще ничего? — прохрипел я.

— Я не чувствую жажды, — пояснил безмятежно Астерий.

— А что бывает, когда начинается жажда?

— Приходит боль и тревога, — ответил Астерий, зябко поеживаясь. Я ощутил, как сквозь блаженную маску начинают проступать знакомые мне черты отчима. Мне захотелось разбудить Астерия.