Круги на Земле - Аренев Владимир

— Договорились? — подытожил Юрий Николаевич.

— Договорились, — кивнул Макс.

Вообще-то, он собирался обследовать двор и сад (и огород за садом, и выгон, что за огородом…) — но разве ж можно устоять против такого искуса, как велосипед?! То-то!

Дениска жил в доме напротив, очень похожем на бабин Настин: точно такой же полуцветник-полусадик со скамеечкой у дороги, точно такие же ворота и калитка сбоку… — только узоры на коньке крыши и на ставнях были другие. Когда Макс вошел через калитку во двор («Гордеичиха, — вспомнил он имя хозяйки. — И как, скажите, с ней здороваться?»), мальчик увидел на веранде двух девушек. Одна чем-то неуловимо напоминала Дениску, и Макс решил, что это и есть «сяструха». Другая, похоже, скоро должна была стать мамой; она с особой мягкостью и плавностью повернулась в сторону вошедшего — и вообще двигалась так, словно была королевой. Обе девушки с интересом уставились на Макса и ждали, что он скажет. А что ему было говорить?!

— Я к Дениске, — бросил мальчик как можно небрежнее. — Он дома?

— А гдзе ж яму быць? — удивилась «сяструха». — На гарышчэ вон тыняецца, чагось шукае. А ты — Мацвеяуны унук?

— Да. Мы с дядей только вчера приехали.

— Я-асна, — протянула дознатчица. — А…

— Аблыш яго у спокайи, — велел Дениска, явившийся в это время из-за угла дома. — Ну што ты як кляшчыха — тольки чалавек прийшоу, ты да яго з расспросами.

— Дзяниска! — в один голос возмущенно воскликнули обе девушки.

— Хиба так гадзицца размауляць з сястрою? — строго спросила та, которой скоро предстояло стать матерью.

— Ну што вы за людзи? — устало вздохнул Дениска. — Дапусцим, Святланка у меня языкастая, гэта справа невырышальная, гэта у яе храничнае. Ну ты-то, Марына, ты-то… А-а, — он раздосадованно махнул рукой, — ну аб чым з вами размауляць? Пайдзем, Макс.

И под неодобрительные возгласы девушек они удалились.

Свернув за угол и оказавшись вне пределов досягаемости праведного гнева сестры и ее подружки, Дениска уселся на колоду у стены и хмыкнул:

— Што за народ гэтыя дзеуки! Ни на хвилину пакинуць не магчыма!

Он хлопнул себя по коленке и скривился, потому что угодил как раз по обгорелому и оттого болезненному месту:

— Ну, адно добра — цяпер я тут са скуки не памру. А то иншы раз аж дурею — рабиць няма чаго, нудна.

— А речка? — искренне удивился Макс. — А лес?

— Рэчка, лес… — отмахнулся Дениска. — Гэта перваю нядзелю цикава. А потым — ну зразумей, нельга ж увесь дзень у рэчцы пляскацца. Вон сення бацька з братам ды баба з дзедам у ягады пайшли. Гадаеш, цикава у лясу? Кали ж то! Камарье тольки ды ветки пад нагами. Спачатку, само собой, прывлякацельна — потым набрыдае. Ничога, цяпер-то усе пераменицца. Удвох — гэта не в адзиночку. Тут есць пару месц, куды я сам лезци… — неожиданно он оборвал себя и махнул рукой: — Ну, гэта мы пасля абсудзим.

Впрочем, Макс и так уже понял: каникулы обещали быть интересными.

— Вот они где! — дядя Юра немного укоризненно покачал головой, но потом заметил результаты «охоты» мальчишек и только присвистнул: — Гляди, Светка, они ж тебе на огороде всех кузнечиков повыловили.

Денискова сестра только дернула плечиком:

— Няхай. Иншыя набягуць. Чаго-чаго, а кузнечыкау у нас выстачыць.

Макс и Дениска, оторвавшись от выслеживания очередных жертв, вынуждены были вернуться к краю огорода, где сейчас, поджидая их, и разговаривали Юрий Николаевич со Светланой. Рядом, на грядке, стояла под широкими литьями лопуха («Чтобы в тени, а то погорят», — объяснял непонятливому Дениске Макс) трехлитровая банка. В банке сидело штук двадцать крупных кузнечиков. У многих были обломаны усики или лапки — к сожалению, метод «стаканчиковой» ловли оказался не идеальным.

— Шкада, — протянул Дениска, пока они шагали к взрослым. — Вотакенный сядзеу, я ужо пачци спаймау яго. Два разы уцякау, хитруга, а тут…

— Ну и как вам удалось наловить такой зоопарк? — удивленно спросил Юрий Николаевич.

Когда он услышал рассказ Макса, то долго прицокивал языком, улыбаясь: вот ведь, надо ж так уметь! Оказалось, метод был прост. Кузнечики сидели на картофельных кустах и время от времени стрекотали. Заметить их, практически, невозможно, пока не подошел вплотную. Вот ребята и крались на звук, замирая, когда насекомые замолкали, и возобновляя движение, когда те снова начинали «петь». А потом, отыскав взглядом солиста, оставалось только осторожненько, с двух сторон, подвести руки с зажатыми в них пластмассовыми стаканчиками и — бац! — быстро соединить один с другим. А потом уже сбрасывать добычу в банку.

— Ну, хорошо. Вы потом разберетесь и поделите своих пленников, а сейчас пойдем-ка, козаче, обедать, — подытожил Юрий Николаевич.

Макс кивнул. Он хотел сказать, что кушать совсем не хочет, что вообще ничего не хочет, вот только водички бы попить, да и жарко как-то стало… вернее, холодно… одним словом….

Но он уже ничего не сказал, только медленно начал оседать на землю.

— Бог ты мой! — прошептал Юрий Николаевич, подхватывая безжизненное тело племянника под руки. — На солнце, наверное, перегрелся.

Дениска испуганно пожал плечами: уж он-то чувствует себя в норме, а были ж вместе, под одним, вроде, солнцем…

Светлана вместе с Юрием Николаевичем понесла Максимку в дом, к Настасье Матвеевне, и Дениска поплелся вслед за ними, досадуя на слабое здоровье «городских» (и забывая, что и сам из города).

В забытой всеми банке возмущенно стрекотали кузнечики.

Нечто круглое и холодное прикасалось к затылку, каталось по нему обезумевшим Шалтаем-Болтаем. Потом исчезало, и слышно было, как оно же кружит по краю стеклянной банки («Кузнечики повыпрыгивают», — слабо подумал Макс).

Хрясь!

Бульк!

Где-то все это уже было, словно повторяется само время. Или даже пятится назад. «И снова мама оживет…» Но пока что оставался озноб и истомная боль в теле, и тяжесть на голове, и на груди, и на ногах, и липкий вязкий пот в подмышках, и иголки в глазах… И голоса, опять голоса.

— Мама, ну что?!

— Пачакай, сынку, пачакай. Пабачым — дай тольки, каб час прайшоу.

— Мама!..

— Маучы!

И устало еще раз, как будто подводя итог — и одновременно умоляя:

— Маучы!..

Через некоторое время (причем, это могла быть одна минута, а мог быть и год) Макса раскрыли, сняв одеяла, раздели и снова пустили гулять по телу Шалтая-Болтая.

Хрясь!

Бульк!

Нет, время не катится вспять, оно просто зациклилось на одном и том же эпизоде, словно иголка проигрывателя — на поцарапанной пластинке. «Малыш, хочешь, я расскажу тебе сказку…» Эта сказка Максу не нравилась. В этой сказке была цыганка с большими черными глазами /ОЧЕНЬ БОЛЬНОЙ МАЛЬЧИК/, мохнолапые зайцы-незайцы и альпинисты, много миниатюрных злых альпинистов. Такая сказка — Макс чувствовал — способна была убивать, и не понарошку.

Его снова одели и накрыли одеялами, а на лоб уложили капустные листья. Их время от времени меняли, и скоро мальчик забеспокоился, успевает ли вырастать у бабушки на огороде новая капуста — так часто и помногу она снимала старые куски и приносила новые.

И снова разговор.

— Мама, ну что?!

Вздох.

— Мама!..

— Яго сурочыли, сынку. Зачапыли. Цыганка, кажэш?

— Мама, но вы ведь…

— Усе, што змагла. Бачыш, не дапамагаець.

— Что теперь? Врач?

— Якый врач? Сынку-сынку… хиба ж врач зможа зняць «зачэпку»?

— Но…

— Тольки ен. Тольки ен…

— Страшно, мама. Ты ж сама говорила…

— Гаварыла. И зараз скажу. А што рабиць? Збирайся, трэба кликаць, и як магчыма хутчэй.

Макс не понимает, о чем они говорят, но ему становится страшно. И еще страшнее оттого, что тело постепенно отторгает мальчика: он чувствует, как понемногу теряет власть над собственными руками и ногами; вот они уже не слушаются приказов, вот уже даже не ощущаются. Зато ломота в голове, жар (и одновременно — озноб) делают невозможным само существование — и выталкивают Макса прочь из тела. Он вяло сопротивляется, сам не понимая, почему. Ведь снаружи будет удобнее, легче…