Печать на сердце твоем - Валентинов Андрей

– Ну я тебе скажу, комит! – кулак фрактария ударил по берестяной мапе. – Ну, выпустили мы кишки уродам рогатым! Да теперь и войне конец!

Згур усмехнулся, не став спорить с горячим румийцем. Войне не конец. Напротив, именно сейчас Лайв должен ударить – всеми силами, не глядя. Слишком страшные вести придут из Скандии. На это и был расчет. Обезумевшие от злобы сканды забудут обо всем, кроме мести. И тогда все решится в одном бою…

Совсем рядом послышались веселые крики. Несколько «катакитов» тащили за руку перепуганную девчушку. Белокурые волосы падали на обнаженные плечи, в светлых глазах застыл безнадежный ужас. Увидев Згура, она рванулась вперед, упала на колени, что-то залопотала. А фрактарии уже тянули ее назад, крепкие пальцы впивались в худое тело, кто-то накрутил на руку длинную прядь, дернул, что есть сил. Девушка отчаянно закричала…

Згур отвернулся. Внезапно представилось, что он среди сполотских шатров, и кметы Рыжего Волка вот так же празднуют победу. Двадцать лет назад Кеевы латники тоже плыли от поселка к поселку на своих черных лодьях, приближаясь в мятежному Коростеню…

Крик стих, сменившись довольным хохотом веселящихся «катакитов». Згур сцепил зубы – нет, ничего сделать нельзя. Он сам вмешался в чужую войну. И теперь отступать поздно.

Крюк, не выдержав, потянулся к тяжелому меху, в котором плескалось красное алеманское вино. Згур поднял кубок, но лишь омочил губы. Вино горчило, как горчила сама победа. На истоптанном, политом кровью снегу Четырех Полей он знал, что защищает Край. А что он делает здесь? Спасает беззащитную Сурь – или цепляется за венец, обещанный на Курьей горе?

Каменный глаз вновь вызывающе сверкал, и столь же ярко блестела гладкая лысина. Великий мудрец Гунус был занят – да так, что даже не мог ответить на Згурово «Исполать!» А вот чем занят – сказать оказалось мудрено. На высоком помосте громоздилось нечто непонятное, издали напоминающее небольшую ветряную мельницу. Лысина то склонялась к самым крыльям, то вновь возносилась вверх…

– Вареники-то, дядя Згур! – Вешенка улыбнулась, кивнула в сторону накрытого стола. – Простынут, чай! А я старалась, с утра печь топила…

Згур усмехнулся. Здесь, на Ярчуковом подворье, все было по-прежнему. Разве что вишни зацвели и пробились сквозь траву желтые горячие одуванчики.

– Ешьте, дядя Згур! Дядя Гунус потом поснидает.

– Садись, боярин! – Ярчук тоже улыбнулся, кивнул на лавку. – Оно и вправду – простынет…

Второй воевода Ярчук этим утром вернулся из-за Певуши. Згур хотел было вызвать его в кром, но передумал и сам напросился в гости. Здесь, вне каменных стен, говорить было проще.

Вареники оказались хороши. Даже венет, забыв о своей обычной хмурости, весело усмехался, вовсю работая большой резной ложкой. Згур уже не раз замечал, что Ярчук изменился, да так, что порой и узнать трудно. Разве что длинные волосы да бородища напоминали о страшном «чугастре», который когда-то накинулся на Згура посреди заснеженного двора Палатиновых Палат.

– Отож, – венет удовлетворенно отложил ложку, неспешно вытер усы. – Кваску хлебнешь, боярин? Али бояре квас не пьют?

– От боярина слышу, – не преминул откликнуться Згур, не без удовольствия приметив смущение на обычно невозмутимом лице Ярчука. К своему боярству венет привыкал с трудом.

– Бояре – они кто? – Згур отхлебнул густого лилового квасу. – Бояре – они просту людь зобижают, подати немерянные гребут, на перинах мягких прозябают…

– Оно б и по шее можно, – ни к кому не обращаясь, заметил Ярчук и прищурился, глядя на стоявшее в самом полудне солнце. – Бояре – они людь обидчива, кубыть чего – и по сусалам. А иные и до сих пор руками, кубыть граблями, машут, отпору дать не могут…

Венет скосил на Згура смеющийся глаз – и оба захохотали. Да, не тот стал Ярчук! Словно помолодел, сбросив сразу два десятка тяжелых лет. Если б не бородища в знакомых косичках, то как раз на свои двадцать четыре тянул.

– Я вот чего вспомнил, боярин. Костяну Девку, что нам ворожила. Не забыл?

Згур кивнул:

– Которая тебе бороду обрить велела и в баню сходить?

Широкая ладонь вцепилась в косички, словно защищаясь от невидимой бритвы.

– Баня, это понятно. Как без бани-то! А борода она того… Этого… Не в ней суть. Ведь чего вышло? Не повернули мы с тобой, боярин, назад, вот и сталось, кубыть обещалось. И шорох прошуршал, и гром прогремел…

Спорить не приходилось. Не схватись Згур за меч с Единорогом, кто ведает, как бы все обернулось? Права, права Девка!

– Вот только в толк не возьму, боярин, чего это Костяная про хотение наше говорила. Кубыть одного хотим, да не всем достанется?

Голос Ярчука звучал как-то странно. Згур удивился, но тут же смекнул. Уж не о кнесне ли речь? Ведь давно уже в Лучеве поговаривают, что должно Горяйне мужа подыскать, да не простого – воеводу славного, чтобы землю берег да охранял. И если то, что Згур заметил, правда… Бедняга-«чугастр»! Нашел себе зазнобу – снегурку ледяную!

– А я так мыслю, – Згур задумался, усмехнулся невесело. – Оба мы домой хотели. Ты дома, Ярчук. Я – сам видишь…

Венет нахмурился, пальцы вновь скользнули к густой бороде:

– Отож, боярин молодой. Так ведь не можно тебе домой! Большой боярин мне тебя оберегать повелел…

Привычные слова прозвучали как-то неуверенно. Кажется, Ярчук и сам в сомнение вошел, должно ли «молодого боярина» домой не пускать. Згур только головой покачал, не желая спорить. Недолго осталось – до последней битвы с Лайвом.

– Вечером в кром придешь, кнесне расскажешь, что видел.

– Кнесне? – Ярчук насупился, сдвинул мохнатые брови. – Оно, конечно… Да только лучше я тебе, боярин, обскажу…

Згур еле сдержал улыбку. Воевода Ярчук в последнее время старался не попадаться Горяйне на глаза. Видать, боярская шапка оказалась слишком тяжела для венета.

– Мне можешь сейчас. А кнесне – вечером.

Венет почесал буйные кудри, тяжко вздохнул:

– Ин ладно… А тебе вот что скажу, боярин: быть битве. Лайв окаянный села жжет, пашни коньми топчет. Да к Урому своих скликает. Слухача его словили, он возле наших постов оживался. Говорит, супостат, велено узнать ему было, сколько наших за Певушей, и где броды получше, абы комонные пройти смогли.

О том же сообщал и «человечек» Асмута. Сканды разоряли страну, понимая, что придется уходить. Но напоследок Лайв готовил удар. Броды на Певуше, значит?

– Ты вот что, Ярчук…

Договорить Згур не успел. Рев – страшный, нечеловеческий, ударил по ушам. Как будто дюжина медведей, рассвирепев, кинулась к дощатому столу доедать вареники из глиняной, покрытой блестящей поливой миски. Згур сам не понял, как успел вскочить на ноги, как в руке очутился меч…

– Мать Болот!

Поминать Заступницу было самое время. Рев шел от деревянного помоста, над которым сверкала знакомая лысина. В первый миг Згуру почудилось, будто ревет сам Гунус, не иначе, палец прищемив или кувалду уронив на самое чувствительное место. Но, конечно же, ревел не он – ревело то странное, что возвышалось на помосте. Мельничные крылья отчаянно крутились, к небу вздымался густой черный дым. В ноздри ударила резкая острая вонь…

– Отож! – Ярчук скрестил пальцы знаком оберега и даже на шаг отступил. – Никак махиния евойная загуркала?

Згур попытался понять, что происходит на помосте, но сделать это оказалось мудрено. Гунус, похожий в своей черной хламиде на огромного нетопыря, приплясывал у какой-то уродливой бочки, из которой торчали несколько широких раструбов. С бочкой был соединен толстый штырь, на котором и вращались мельничные крылья. Все это «гуркало» и воняло. Запах был знаком. Згур хлопнул себя по лбу. Ну, конечно, земляной жир!

– Махиния! – с уважением повторил Ярчук. – Гуркает!

Внезапно рев сменился шипением. Из бочки ударил столб белого пара. С громким визгом Гунус отскочил – и брякнулся с помоста прямо на цветущий клевер. «Махиния» подпрыгнула, выпустила еще одну струю пара, на этот раз серого – и умолкла. Мельничные крылья, поскрипев медленно остановились.