Путница - Громыко Ольга Николаевна

Но разбойник, к огромному разочарованию девушки, свернул в прибрежную рощицу. Молодые сосенки, лишь недавно переросшие кусты, розгами хлестали по бокам, груди и лицу. Заслониться было нечем, пленница наклонила голову, чтоб уберечь хотя бы глаза. Теперь она вообще не видела, куда ее тащат, и, стиснув зубы, тупо ждала, когда ж эта пытка наконец закончится.

Разбойник внезапно шарахнулся назад, сбивая Рыску с ног.

– Фу, напугали!

– Тебя? – Райлез саркастически ухмыльнулся, глядя мимо подручного на замурзанную, сжавшуюся в комочек девушку. Левая, расплетенная коса сбилась в бахрому колтунов, синяк на пол-лица, рубашка разорвана почти до пупа. – Что, помяли девку по дороге, кобели?

– Не, – с обидой возразил подручный, – вы ж сказали: она вам здоровой нужна. Потискали чуток, и все.

Рыску передернуло, будто жадные потные ладони все еще шарили по ее телу, больно сжимая самые лакомые места.

– Я имел в виду – вменяемой, а не мечущейся в горячке.

Разбойник досадливо скривился. Упустили, выходит, свое счастье!

– Так, может…

– Некогда уже. – Райлез посторонился, и Рыска увидела черную дыру, непохожую на простой проход в кустах. Пахнуло сыростью, будто из старого замшелого колодца с каменным срубом. – Веди ее внутрь.

Разбойник послушно дернул за веревку, заставляя девушку подняться.

– А потом? – с надеждой спросил он.

Райлез подошел к Рыске, сграбастал за волосы и заставил поглядеть на себя. Девушка оцепенела, будто провалившись в прошлое, – глаза у путника, хоть и зрячие, были точь-в-точь как у Бывшего: расширенные, остеклененные безумием. Рыске даже померещился запах человеческих и крысиных нечистот, насквозь пропитавших Старый Дом.

– Надо же, – голос путника, твердый и властный, разрушил наваждение, – такая мелкая грязная дрянь, а столько хлопот. Заставила нас побегать…

– Я? – вяло удивилась девушка.

– А кто мою «свечу» украл?

– Альк не ваш…

Пощечина пришлась как раз на синяк. Рыска пискнула, зажмурилась.

– Потом делай что хочешь. – Райлез содрал с девушки вторую ленту и отвернулся. – Иди. Я оставлю последние метки.

– А чтоб тебя!..

– Зар-р-раза!

– Так, говоришь, когти мои тебе не нравятся? – проникновенно поинтересовался Альк в ухо подмятому под себя Жару.

– Слазь с меня, ты, животное! – задергался тот.

– Временами, – педантично уточнил саврянин, вставая. Вызывающе глянул на путника.

– А если опять превратишься? – спокойно поинтересовался тот.

Альк промолчал и начал одеваться. Хорошо еще, что все произошло во время короткого привала у ручья, иначе кто-нибудь точно шею бы сломал, сверзившись с коровы на всем скаку.

Жар, напоказ постанывая, ощупал плечо и загривок.

– Вовремя тебя… Я уж решил, что мне самому придется с разбойниками разбираться.

– Точнее, им с тобой, – буркнул саврянин. С одной стороны, он тоже испытал громадное облегчение, что против Райлеза у него будут не только зубы. С другой – значит, у Рыски дела куда хуже. Впрочем, и так было ясно, что договариваться с ней добром бывший путник не станет. Девушка слишком честная, чтобы отдать Алька без боя, и слишком слабая, чтобы этот бой выдержать.

Наохавшись и видя, что никто не обращает на него внимания (а предъявить для устыжения страшную рану или хотя бы синяк не удастся – нету!), Жар сел на прежнее место и вытащил из сумки завернутую в тряпку ковригу. Нетерпеливо, без ножа, отодрал большую краюху. Кисловато запахло свежим, тепленьким еще хлебом, купленным за пару монет у ехавшего на рынок пекаря; содержимое стоящих на телеге корзин вор учуял еще за полвешки.

– Альк, будешь?

– Не будет. – Крысолов ловко выхватил у вора хлеб, хотя путника никто не угощал. – У него от волнения всегда аппетит отшибает.

– Я не волнуюсь, – раздраженно соврал саврянин.

– Значит, будешь? – уточнил вор.

– Не буду. Не желаю с этим за одним столом есть.

– Так ведь нету никакого стола, – удивился Жар: в Ринтаре такого обычая не было.

– Ну за одной ковригой.

– Давай мы тебе с другого края отломим, если брезгуешь. А середину я могу съесть, – предложил вор.

Альк и сам понимал, что упрямиться глупо. Но он был чуть ли не единственным учеником в Пристани, которому без малейших усилий давались обрядовые посты перед промежуточными – и конечным – испытаниями. Желудок словно перемыкало, и ничего хорошего из принуждения не выходило.

– На, держи! – Жар все-таки всунул саврянину вторую краюху. Альк взял, чтоб только они с наставником отцепились, и, склонившись над ручьем, жадно напился из горсти – в горле почему-то сильно пересохло. Потом выплеснул старую воду из баклаги и стал наполнять ее заново.

– Помнишь притчу про двух мышек, упавших в кувшин со сливками? – иронично обратился Крысолов к Жару. – Одна сразу сдалась и утонула. А вторая упрямо барахталась, пока не взбила сливки в масло. Так вот, нашего Алька можно смело запускать в целую бочку!

– Конечно, – скривился белокосый. – Только почему-то никто не задумывается о дальнейшей судьбе этой мышки. Ведь масла вышло гораздо меньше, чем сливок, и взобраться по скользким стенкам она не смогла. А что сделает хозяин кувшина, поутру обнаружив в нем мышь? Либо сапогом раздавит, либо кошке бросит. Так что мораль у этой притчи: сколько ни барахтайся, а масло сожрет другой.

Альк угрюмо помолчал, а потом внезапно ухмыльнулся:

– Одно утешение.

Наставник заинтересованно поднял брови.

– За ночь мышка наверняка успела изрядно в эти сливки нагадить. – Саврянин прицепил баклагу к поясу и сунул в карман нетронутую краюху. – Поехали.

– Уже?! – застонал Жар, только-только разлегшийся на травке.

– А Вечном Доме отлежишься, – «ободряюще» пообещал ему белокосый.

– А ты там поешь, да? – съязвил вор, но все-таки поднялся. – Я-то ладно, а вот коровы толком не отдохнули…

– Ничего, им тоже недолго осталось.

– Альк!!!

– Скакать в смысле. Думаю, мы уже совсем близко.

Друг предпочел не уточнять, к чему именно.

К вечеру все плоты были связаны – и каждый по отдельности, и между собой. Длинная бревенчатая змея лежала вдоль берега, шевелясь от волн и поскрипывая суставами. «Хвост» был привязан к двум глубоко вкопанным в землю столбам, на «голове» еще копошились люди, проверяя последние узлы.

– Хватит, – решил мастер, в тысячный раз сверившись с планом и хитрой вещицей из деревянных палочек и стальных дуг. – Должна лечь.

– Ну, с Хольгой! – скомандовал знаменный, отступая на пригорок, чтобы насладиться зрелищем во всей его красе.

Работники и тсецы дружно налегли на первую половину переправы, отпихивая ее от берега. Пришлось хорошенько покряхтеть, но главное было сделать щель, а дальше в дело вступило течение. «Змея» медленно, величественно, как тень от векового дуба, описала четверть круга – и уткнулась мордой в островной берег.

Ринтарцы радостно заорали. Длины хватило с избытком, даже пару плотов отвязать придется – чуть наискось легла.

Первыми переправу испытали тсецы, наскоро обежали остров и замахали с берега белыми платками: чисто! На пробу перевели одну телегу с камнями – плоты выдержали, хотя воловьи копыта несколько раз чавкали по воде.

Убедившись, что все в порядке, знаменный велел перебираться и работникам. Остров оказался куда больше, чем мерещилось с берега, и выше – с обращенной к Саврии стороны даже обрывчик в человеческий рост, источенный гнездами береговушек. Кабы по три раза за год не выкашивали, уже давно лес бы поднялся, а так только ивняки по краям.

Цыка выдернул клок сена из стога, помял в пальцах, понюхал. Многие мужики сделали то же самое, хотя победителя знаменный пока не объявил. Сено и впрямь было на славу: душистое, не сырое и не пересушенное, а стога – высоченные, на цыпочках до макушки не достать.

Но налюбоваться добычей работникам не дали, отозвали обратно.