– Дора, а сколько лет тебе?
– Восемнадцать, – гордо ответила она, даже приподняв голову с лежака. Я едва сдержала смешок, впрочем, взгляд тут же упал на пунцовеющие на бедре девушки синяки, и веселье куда-то подулетучилось.
Я старше ее на четырнадцать лет! Вернее, биологически на десять, но будто это что-то меняет…
– А сыновья герцога так не делали? – Я окатила ее водой из ковша, и она, издав довольный вздох, медленно села на полке и подвинулась, освобождая место и для меня.
– Как?.. А-а-а. – Вспомнив тему нашего разговора, раскрасневшаяся Дора качнула отрицательно головой. – Какое там. Сначала только сборщик податей приезжал. Потом вдруг второй нарисовался через неделю после первого. Сказал, дескать, мы платим узурпатору и убийце собственного отца, а он – посланник достойного герцогского титула Герберта. Младшенького, стало быть, сына покойного герцога. И ему, его светлости Герберту Фиральскому, надыть помощь оказать, потому «тащите четыре меры пшена, десяток гусей и двух свиней», вот так вот и сказал.
– А вы что? – Я слезла с полки и потрогала воду в ближайшей лохани пальцем – ее уже даже прохладной назвать было нельзя, что мне и нужно было.
– А мы ничего, – вздохнула Дора и пожала плечами, – мы ж отдали уже. Люди мы простые, чего там высокие господа не поделили, то нас не касается… Не касалось до вчерашнего дня. – Голос девушки ощутимо посуровел, и я нарочито громко плеснула водой в кадке.
– Подай мне мыльный корень с лавандой, надо волосы промыть, а то голова взопрела… – Я взяла протянутую мне баночку и принялась разводить воду в лохани, взбивая пальцами пену.
– А что с нами в Алой крепости будет?
Я обернулась, смотря в лицо Доре, что нервно теребила кончик своей косы.
– Ничего плохого. Там крепкие стены и есть провиант. Мы не можем оставить вас здесь вот так… Так что сопроводим до крепости, а там уже решим, что делать. – Пожав плечами, я уже почти отвернулась от селянки, как следующая ее фраза заставила меня прямо-таки подпрыгнуть на месте, круто обернувшись.
– А с солдатами спать обязательно или помощи в обозе хватит в уплату?
– В уплату чего? Стой, что значит – «обязательно спать»? Ты о чем? – Я, чуть ошалев, хлопала глазами на сидящую напротив девушку, пытаясь понять, с чего вдруг она говорит о таких вещах. Дора, видя мою реакцию, стушевалась, потупила взгляд и начала что-то мямлить под нос, но я ее прервала: – Так, скажи четко и внятно, что ты имела в виду?
– У вас много мужчин и мало женщин в обозе, я подумала, ну… что как в уплату охраны надо будет… то самое… – Видя, как мои глаза приближаются по размеру к двум блюдцам, Дора замолкла.
Я еще несколько мгновений стояла, осмысливая то, что услышала, а потом осторожно поинтересовалась, с чего она вдруг решила, что им придется расплачиваться натурой.
– Ну, так всегда делают! – выпалила эта святая простота, а я с трудом сдержала рвущиеся с языка непечатные выражения.
– Никто не будет заставлять вас спать с солдатами. Ни я, ни сами солдаты, ясно? Только добровольно и никак иначе! А еще лучше – обойтись без этого совсем… – закончила я уже больше в сторону и тише, а потом снова пристально посмотрела на Дору. – Ты все поняла?
– Я – да, – твердо и радостно ответила мне она, моментально обозначив основную проблему.
Разговаривать об этом надо было с офицерами и графом – хотелось бы, конечно, верить, что под моими знаменами сплошь высокоморальные и культурные люди, но мое худо-бедное знание истории родного мира нашептывало об обратном. Так как превращать сопровождаемых женщин в солдатских шлюх я позволять не собиралась, следовало решить этот вопрос, как говорится, на берегу.
Завершали банные процедуры мы неторопливо. Я поделилась с Дорой порошком мыльного корня, и в холодный открытый «предбанник» мы выпрыгивали, благоухая лавандой, хихикая и ойкая от прикосновений холодного снега к коже, что неторопливо сыпался с темнеющего неба. Притоптывая и едва ли не соревнуясь в скорости, оделись в подмерзшую холодную одежду, чтобы потом, заговорщически переглянувшись на прощанье, прыснуть в разные стороны, разбегаясь по теплым домам.
В занятой нами избе старосты меня встретил сногсшибательный запах ухи, отчего-то мрачный Альвин и островитянин, развалившийся с тарелкой прямо на полу возле очага и имевший вид неуловимо схожий с пригретым и прикормленным дворовым кошаком.
– Как баня?
– Хороша, – лаконично ответила я, сбрасывая сапоги у порога и перелезая в мягкие шерстяные тапочки. Шустро растерев полотенцем волосы, я повесила его на веревку, натянутую возле очага, села за стол и следующие минут двадцать воздавала должное кулинарному мастерству Харакаша.
Сидящий по другую сторону стола Альвин в тарелке почему-то ковырялся без аппетита, чем вызвал у меня молчаливое недоумение – уха вышла знатной: наваристой и пряной. Не хватало куска свежего хлеба, но и с сухарями шло неплохо.
Прикончив свою порцию и чувствуя, что совсем скоро меня сморит сон, я решила не откладывать беспокоящий меня вопрос на потом и, отложив ложку, оглядела ужинающих мужчин.
– Я хочу обсудить с вами вопрос безопасности женщин, которых мы будем сопровождать.
Альвин поднял на меня чуть удивленные глаза, Харакаш недоуменно выгнул бровь.
– Принцесса, возможно, это стоит обсудить завтра с графом и его офицерами, – осторожно предположил он, рассматривая подозрительно мое лицо.
Я согласно кивнула:
– Конечно, но прежде я бы хотела спросить у вас, насколько возможно обезопасить женщин от наших же солдат?
Глаза моего оруженосца чуть увеличились в размерах, островитянин из полулежачего положения перешел в сидячее. Я, подперев голову кулаком и пребывая в чрезвычайно благостном (распаренная и сытая) настроении, ожидала предложений.
Харакаш прочистил горло, поняв, что со мной играть в гляделки бесполезно, и уточнил, а почему я, собственно, решила, что моя собственная армия как-то угрожает деревенским дамам.
– У нас на сотню мужчин сколько женщин? Пять-семь их в обозе? Я, конечно, не сомневаюсь в доблести и чести наших солдат, однако среди тех, кого мы будем сопровождать, полно красивых и молодых девушек. А я не хочу, чтобы моя армия вставала в один ряд с насильниками, которые сотворили с этой деревней все вам известное.
На этот раз пауза была дольше. Лица обоих моих собеседников выражали крайнюю степень задумчивости. Потом Альвин, отодвинув пустую тарелку, покосился на островитянина и заговорил:
– Если ставить вопрос так, то… э-э… комтур Ханс может помочь.
Харакаш у очага пошевелился, и я заметила, как на его лице появилось форменное недовольство, если не раздражение.
– Продолжай. – Мне было как минимум интересно, какая идея появилась у моего телохранителя.
Тот снова покосился на мастера меча:
– Они могут попросить его принять их не как гостей храма, а как будущих служительниц, и тогда любое насилие над ними будет считаться оскорблением веры.
– Вариант действительно неплохой, но звучит все же не очень хорошо. Ради сохранности себя от посягательств со стороны своих же защитников им нужно уйти служить в храм… А ты что думаешь, Харакаш?
Островитянин недовольно скривился, но, немного помедлив, тоже заговорил:
– В империи Им А Тохаим есть интересный обычай – вдовы, несущие траур, обмакивают кисти рук в золу. К женщине с такими руками не подходят даже попрошайки, уважая ее горе.
– И как это нам поможет? – недоумевающе спросила я.
– Золы у нас предостаточно – нет ничего сложного в том, чтобы те, кто не хочет никаких отношений с солдатами, нанесли себе на лицо, на лоб, например, полоску золой. Поговорите завтра с Бернардом, принцесса. Пусть его офицеры проведут разъяснительную работу среди солдат, а вы скажите женщинам нанести себе отметины… Это проще, чем отдать свои жизни служению в храме, – бросил Харакаш косой взгляд на старательно игнорирующего его Альвина, который лишь сжал губы в тонкую нить.
Да что вы тут уже успели не поделить между собой, пока меня не было?
