Спутники Волкодава - Молитвин Павел Вячеславович

Мир залили потоки крови. Розово-красной была искореженная палуба и паруса, фигуры озверевших бойцов и палубные надстройки. Море вздымало за красным бортом кровавые волны, и багровые набухшие тучи грозили окончательно залить землю кровью вскрывшего себе вены Бога. Ибо не мог Всеблагой Отец Созидатель, видя, что чинят его дети, не содрогнуться от страха, жалости и ненависти к сотворенным им чудовищам. Не мог не почувствовать, сколь ужасен и отвратителен он сам, если это — порождения его. И создание им Верхнего мира не могло служить ему утешением, ибо то, что в Светлом мире не лилась кровь, не оправдывало ни единой ее капли, пролитой в мире Нижнем…

Эвриху казалось, что обрывки мыслей о Боге и тонущих в крови мирах пришли к нему откуда-то извне, когда тяжелый, отточенный тесак уже вылетел из ножен, а из перехваченного спазмом горла вырвался хрип смертельно раненного зверя. Это были чужие, ненужные мысли, и он успел прогнать их прежде, чем лезвие его клинка, с усилием разрубая мускулы, мясо и кости, вонзилось под пластинчатый набор клювастой твари, принявшей попущением Всеблагого Отца человечий образ. Он вырвал палаш из оседающего тела и нанес удар следующей твари, увернулся от кривого меча и ударил еще и еще раз… Он торопился, он спешил наверстать упущенное, ибо слишком поздно понял, что за человечьей внешностью может скрываться совсем не человечья душа.

Ему представлялось, что он колол и рубил бесконечно долго и уничтожил великое множество отвратительной нелюди. Он чувствовал себя могучей рекой, которая, ломая плотины и преграды, сметая все на своем пути, неудержимо несется к морю. И море это было полно света, божественного света любви и сострадания, и море это было Богом, о котором так прекрасно умел рассказывать пастырь Непра. И море это приняло его, приветствовав ослепительной вспышкой, означавшей конец пути…

На самом деле все было несколько иначе, и до встречи с Отцом Созидателем Эвриху предстояло еще жить и жить. Но благодарить за это ему следовало не Хриса, научившего юношу кое-как держать в руках меч, а нижний рей передней мачты. Удерживавший его канат был перерублен чьим-то неловким ударом, и высвободившийся тяжелый брус швырнул Эвриха в открытый трюм, служивший некогда прибежищем Фроку и Вивилане.

16

Шторм бушевал двое суток, и за это время Нумии не раз казалось, что все кончено, «Рудиша» идет ко дну и спасения нет. В каморку под палубой несколько раз заглядывали «стервятники», посланные капитаном проследить, чтобы захваченные на «Деве» пленники не померли от жажды и голода, но озабочены они были не столько выполнением этого приказа, сколько тем, чтобы успеть получить перед смертью то, что могли им дать отчаявшиеся и потому готовые на все рабыни. Удовлетворив похоть, усталые, промокшие до нитки моряки возвращались на палубу стонущего под ударами волн и порывами ветра судна или шли отсыпаться в свой кубрик, а заметно отяжелевший от награбленных на «Деве» товаров «Рудиша» продолжал сражаться со штормом. Он то взлетал на гребни волн, то проваливался в разверзшиеся между ними бездны, и накрепко связанные пленники катались по собственной блевотине и испражнениям, молились и сыпали проклятиями, страстно желая одного — чтобы безумная эта пляска так или иначе прекратилась.

Нумия представляла, что ждет ее после окончания шторма, и потому молила Наама о смерти. Вместе с тремя светлокожими девушками она была захвачена в плен в самом начале боя. Оттеснив рабынь и служанок к корме, «стервятники» мигом обезоружили их и перетащили на «Рудишу» задолго до завершения схватки, исход которой был заведомо известен. Среди четырех брошенных в каморку мужчин Хриса не оказалось, и Нумия, испытав гордость за своего последнего избранника, погибшего, как положено воину, в неравном бою, поняла, что встреча с ним была последним подарком Наама и больше ей жить незачем. Она хотела умереть и молила Всевидящего и Всемогущего, чтобы тот потопил это проклятое судно, но Божественный Дракон, как обычно, не внял ее молитвам. Шторм мало-помалу стал стихать, и тогда Нумию вытащили на палубу, сорвали с нее лохмотья, окатили забортной водой и отвели в капитанскую каюту.

Таанган, не развязывая женщине рук, влил ей в рот обжигающего хмельного напитка и велел сделать так, чтобы ему стало хорошо, иначе он отдаст ее «стервятникам», которым до конца плавания заняться в свободное от вахт время будет совершенно нечем. Нумия хотела умереть, но, вспомнив рассказы карликов о том, как «стервятники Кешо» развлекаются с захваченными в плен женщинами пепонго, заставила Таангана почувствовать себя совершенно удовлетворенным, без сил рухнуть на койку и забыться глубоким сном.

Засыпая, капитан «Рудиши» твердо решил, что рабыня эта — самое ценное из захваченной на «Деве» добычи и он скорее расстанется с кораблем, чем с этой женщиной. Ему смертельно надоела слишком умная и слишком капризная жена, которая, решительно ничего не умея и не желая дать, иметь хотела весьма и весьма многое. На изысканных любовниц у Таангана не хватало времени, а портовые шлюхи были так тупы и примитивны, что напоминали скверно выдрессированных обезьян и не вызывали у него никаких чувств, кроме омерзения. Погружаясь в сон, капитан думал о том, что, верно, сам Великий Дух надоумил его выбрать эту искусницу и отказаться от ласк ее светлокожих товарок. Собственно, поначалу он хотел, чтобы к нему привели кого-нибудь из арранток, но вовремя одумался. Во-первых, белокожие женщины в делах любви еще более однообразны и скучны, чем портовые шлюхи, а во-вторых, кто-нибудь из «стервятников» непременно донесет кому следует, что капитан его имеет склонность к северянкам, и это ему в свое время припомнят. Увы, теперь в Империи Кешо у многих вошло в привычку припоминать к случаю, кто с кем спит и кто что пьет, и делать из этого далеко идущие выводы. Пить же Таанган предпочитал, как это ни прискорбно, подогретое нардарское вино, то самое, которое показалось Нумии чересчур крепким и душистым.

Впрочем, голова ее кружилась, а тело пылало вовсе не от нардарского вина. Причина была в другом: лаская Таангана, она получила не меньше удовольствия, чем он, и люто ненавидела себя за это. Ее тело опять предало свою хозяйку, и Нумия вынуждена была признать, что от этой болезни ей не помогли излечиться даже объятия Хриса. До конца своих дней она останется рабыней наслаждений, как и предсказывали проклятые карлики, и, даря удовольствие другим, сама будет испытывать его вне зависимости от того, любит или ненавидит ублажаемого ею в данный момент мужчину. Хванг в ответ на угрозы убить его при первом удобном случае, улыбаясь, пообещал, что сделает из нее превосходный инструмент для любви, и сдержал слово.

Он выкупил ее у своего младшего брата за бесценок — кому нужна хромая рабыня? — и, вылечив сломанную во время пленения ногу, начал обучать тому, что позднее позволило продать хромоножку белокожему купцу из Аскула за очень хорошие деньги. Нумия знала, что он продаст ее, — даже очень искусная в любви рабыня, если она не могла работать на поле и в огороде, Хвангу была не нужна. Она ненавидела его и все же первый раз в жизни закричала от наслаждения в хижине своего мучителя.

Нумия застонала, но вовсе не от неудобного положения и не от того, что руки ее затекли, — Таанган позаботился о том, чтобы веревки не причиняли ей боли. Он не был жестоким человеком — груда циновок, брошенная на пол каюты, было лучшее, что капитан мог ей предложить. «Стервятников» отныне она тоже могла не бояться — он не отдаст ее им, как музыкант не отдаст звучную фиолу или гулкий барабан, а воин — пришедшийся по руке меч или кинжал. За год Хванг действительно превратил ее в прекрасный инструмент для любви, в чем Нумия уже неоднократно имела возможность убедиться. Пирон, купивший ее у пепонго, знал, что ненавистен Нумии, и упивался тем, что, лаская его, она теряла контроль над собой и стонала, извивалась и истекала похотливым соком так, словно любила глупого самодовольного купца больше жизни.