Лесной маг - Хобб Робин

Она торжествующе улыбнулась, и с уголков ее губ посыпалась пудра.

— Ты не знаешь? Так почему же ты ни разу не зашел ее навестить? Все видели, какой ты был довольный. Ты побывал в моем заведении всего один раз, провел целую ночь с одной из моих девушек, а потом она исчезла. Но ты больше к ней не пришел. Потому что знал, что она ушла, так? И знал, что она уже не вернется. А как ты мог это знать, если не убедился в этом сам?

На мгновение я потерял дар речи. Но постарался взять себя в руки.

— Вы меня в чем-то обвиняете, мадам? — осторожно спросил я со всем достоинством, какое мог призвать в таких обстоятельствах. — Если да, то не могли бы вы сказать напрямик?

Если я и рассчитывал, что мой резкий ответ смутит ее, то ошибся. Она наклонилась вперед, положив руки на бедра и наставив на меня грудь, словно оружие.

— Я говорю, что Фала плохо кончила. Вот о чем речь. И еще я думаю, что ты знаешь, как именно. Это достаточно напрямик для тебя?

— Вполне. — Холодный гнев рос во мне. — Я знал Фалу лишь несколько часов. Но, как вы и сказали, я ушел отсюда довольным. У меня не было никаких причин желать Фале зла, зато имелись все основания испытывать благодарность. Если с ней случилась беда, для меня это будет печальным известием. Но в любом случае я не имею к этому ни малейшего отношения. Доброй ночи, мадам.

Кипя от гнева, я повернулся, чтобы уйти. И в этот миг Стиддик меня ударил. Это было неловкое, почти ребяческое нападение. Удар угодил мне между лопаток. Уж не знаю, на что он рассчитывал. Возможно, полагал, что, раз уж я жирен, я должен быть еще и слаб или труслив. Во всяком случае, он не ожидал, что я развернусь и с размаху ударю его кулаком в лицо.

Его голова дернулась назад, и он рухнул навзничь. Повисла долгая тишина. Стиддик неподвижно лежал на спине. На один страшный миг мне показалось, что я его убил. Затем он натужно закашлялся, перекатился на бок и свернулся в комок, прижимая руки к лицу. Сквозь его пальцы сочилась кровь. Он стонал и всхлипывал, а Сарла пронзительно завизжала. Я повернулся и пошел прочь. Когда я садился в седло Утеса, мои руки начали дрожать. Я никогда никого не бил с такой силой. Ежедневное копание могил сделало могучими мою спину, руки и плечи. Я не представляю собственных возможностей, подумал я в свое оправдание. О, прекрасно звучит, не правда ли? Я ехал к дому, зная, что был вправе так поступить, но все равно чувствуя тошноту.

Всю дорогу я размышлял о возможных последствиях. Меня беспокоило официальное взыскание. У меня не было свидетелей, которые приняли бы мою сторону и подтвердили бы мой рассказ. Они могли сказать все, что угодно. Сарла уже практически обвинила меня в убийстве Фалы. Стычка с ее вышибалой едва ли докажет мою невиновность. Я бранил себя за то, что взвился по такому ребяческому поводу. Мне следовало просто уйти.

Однако к тому времени, как я добрался до дома, я уже знал правду.

Нет, я не мог это так и оставить.

Если бы я единожды сбежал, подобные нападения стали бы для меня обычным делом. Я не сделал ничего дурного. Я не убивал Фалу, а когда Стиддик ударил меня, я лишь ответил ему тем же.

Ночь выдалась теплой, ветра почти не было. Я позаботился об Утесе и направился в дом, предвкушая, как разведу огонь, чего-нибудь съем и лягу спать. Но, приблизившись к двери, я увидел, что она приоткрыта, а внутри горит свет. Я потянулся к дверной ручке и едва не упал, споткнувшись о стоящую на пороге корзину. Она показалась мне странной, с каркасом и ручкой из твердой древесины, оплетенными свежими зелеными вьюнками с листьями и даже цветами. Она смотрелась очень приятно, но наполнила меня мрачными предчувствиями. Корзина могла взяться только из одного места. Я оглянулся через плечо и посмотрел в сторону могил и темнеющего за ними леса. Однако ни единая фигура не ждала там во мраке, чтобы убедиться, что я нашел подарок. Во всяком случае, мои глаза ничего не сумели различить.

Я взглянул на дверь. Если она в доме, то не стала бы оставлять корзину снаружи. Я осторожно потянул на себя дверь и заглянул. Внутри никого не было. После недолгих колебаний я поднял корзинку и вошел в дом.

Дрова в очаге почти прогорели. У меня было не много вещей, поэтому все они лежали на определенных местах. Кто-то исследовал мое жилище. Дневник, перо и чернила остались непотревоженными, но одежду явно внимательно изучили. Один из многажды штопанных носков валялся на полу посреди комнаты.

Скудные припасы в моей кладовой были опробованы и отвергнуты. Я поставил корзину на стол рядом с остатками еды. На полке стояла миска печенья, которое я намеревался съесть на ужин. Это угощение моей гостье явно пришлось по вкусу. На салфетке, в которую оно было завернуто, остались лишь крошки.

Я налил воды в котелок и повесил его над огнем. Потом осторожно, словно корзина была полна змей, снял с нее плетеную крышку. Оттуда хлынули невероятные, богатые и густые ароматы.

Я съел все, что нашлось в корзине.

Я не узнал ничего из предложенного угощения. Я видел, что это были грибы, корни, мясистые листья, алые ломти фруктов, сладких, как мед, и обжигающе-терпких. Почти все это было просто собрано и никак не приготовлено. Кроме завернутых в листья плоских золотистых лепешек. Я уловил вкус меда, но остального не распробовал. Я знал лишь, что они принесли мне наибольшее удовлетворение, словно именно такую пищу я давно уже искал.

Корзина была размером с сумку для книг. Когда я закончил, то сел, едва не застонав от восхитительного чувства насыщения. Кожа на моем животе туго натянулась. Я не помнил, когда ослабил пояс, но явно успел это сделать. Мой здравый смысл зудел, что я вел себя как жадный глупец, съев все это; еда вполне могла быть отравлена. Во время путешествия и в Геттисе жизненные обстоятельства уберегали меня от обжорства. Низкое жалованье не позволяло мне наслаждаться обильными трапезами, а гордость не давала переедать в столовой, у всех на виду. Впервые за долгое время я получил в свое распоряжение пищу, которую не требовалось растягивать на недели, пищу, которую я мог поглотить наедине с собой. Раньше я считая, что способен себя сдерживать. Только что я доказал, что это не так.

Но все укоры совести заглушал удовлетворенный голос моего тела. Впервые за много месяцев я чувствовал сытость. Волны довольства прокатывались по мне одна за другой. Все мои сомнения куда-то исчезли, их заглушило внезапно нахлынувшее желание спать — а точнее, впасть в спячку. Я поспешил к постели, задержавшись, лишь чтобы запереть дверь на щеколду, и на ходу сбрасывая с себя одежду. Забравшись под одеяло, я тут же закрыл глаза. И заснул тем глубоким сном без сновидений, который обычно не посещает взрослых людей.

И так же — между одним вдохом и другим — я проснулся отдохнувшим и бодрым. Несколько долгих мгновений я лежал, наслаждаясь уютом постели и бледным светом зари, пробравшимся в дом сквозь неплотно прикрытые ставни. На меня не давил длинный список повседневных дел. Да и обычные неприятные мысли — о том, что я толст, одинок и лишен надежд на будущее, что я бросил в беде сестру и даже не успокоил ее тревог обо мне, что моя жизнь настолько отлична от моих мечтаний, насколько это вообще возможно, — короче говоря, все то, что неизменно отравляло мне утро тоской и отчаянием, вдруг бесследно исчезло.

Я сел и спустил босые ноги на деревянный пол. И все эти мысли все же вернулись ко мне, но уже без прежней остроты. Да, моя жизнь оказалась совсем не такой, как я рассчитывал. Точнее, поправил я сам себя, не такой, как рассчитывал мой отец. Но тем не менее это было жизнью. Даже мысль о том, что Ярил считает меня мертвым, уже не терзала меня, как прежде. Я для нее все равно что мертв, поскольку в любом случае не могу привезти ее в место, подобное Геттису. Да, отец будет всячески давить на Ярил, но из ее писем к Эпини я понял, что сестра сможет противостоять ему, когда поймет, что другого выбора у нее нет. Возможно, тогда она начнет сама управлять своей жизнью, не рассчитывая на спасение со стороны.