Легенды II (антология) - Хэйдон Элизабет

— Согласен. Мне все равно уезжать надо.

— Тогда пошли.

Снаружи мальчишки, орудуя лопатами, присыпали кухонные костры золой до утра. Терренс раньше не замечал, что в качестве топлива используются и дрова, и уголь — он вообще мало что замечал по хозяйственной части.

У одной палатки громоздились глиняные горшки всевозможных размеров, у другой — стопки тарелок и мисок в человеческий рост.

Тут же стояли в ряд кирпичные печки, и мальчишки деревянными лопатами вынимали из них дымящиеся ковриги горячего хлеба. От аромата у Терренса потекли слюнки, хотя он только что поел.

— Печки вы тоже повезете в Ламут? — спросил он у повара.

— Да можно бы. Поднять рычагами и затащить на талях, каждую в свою фуру. Только зачем? Пускай остаются и дожидаются нас до весны. От снега им ничего не сделается. Расшугаем зверюшек и птиц, которые вздумают свить там гнезда, почистим — и готово. А если лагерь передвинется, мы за пару дней переправим их на новое место. Ступай вон туда, — продолжал повар, указывая на два десятка обозных фур. — Залезай под низ и бери себе одеяло. Мальцы придут, как закончат печь хлеб на завтра. Они все вшивые поголовно, но беспокойства от них не будет. Еще и согреют тебя, как залягут вокруг. За час до рассвета тебя разбудят.

Терренс поблагодарил его и забрался под первую же повозку. Там, в путанице колес, валялись чьи-то пожитки, узлы с грязной одеждой и спали несколько мальчишек — как видно, больных. Он нашел себе местечко на запачканном одеяле и накрылся другим таким же.

Он думал о судьбе этих мальчиков, служащих в обозе и на кухне. Солдаты почти все уже спят, а они все еще работают — одни пакуют провизию, оружие и все остальное, другие пекут хлеб, варят мясо, чтобы накормить утром выходящих в поход бойцов. Хорошо, если они урвут пять часов сна перед тем, как снова начать работу. Может, им и удается соснуть днем, но жизнь у них все равно не сахар.

Терренс вспотел, и его бил озноб, несмотря на одеяло и близость костра, а кашель долго не давал уснуть.

«Учись засыпать при каждом удобном случае, парень, — сказал ему один солдат в первую неделю его службы. — Кто знает, когда тебе другой представится».

Оценив мудрость этого совета, Терренс понемногу стал погружаться в сон.

Он не сразу понял, где находится. Не прошедшая за ночь усталость и вопли мальчишек, которых подняли слишком рано, мешали соображать. Он сел и стукнулся головой о днище фургона.

— Эй, осторожней, — сказал ему возившийся рядом паренек. — Голову расшибешь.

— Спасибо, буду иметь в виду, — ответил Терренс, потирая макушку.

Мальчишки вылезали из-под фургонов и брались за работу. Терренс переждал их и вылез сам. Тело после ночевки на земле ломило больше обычного. Он чувствовал себя несчастным и нисколько не отдохнувшим. Кашель не заставил себя ждать и колотил Терренса, пока ребра не заболели и из глаз не потекли слезы.

На мгновение ему захотелось просто сесть наземь и заплакать. Еще никогда в жизни он не испытывал такого упадка, как телесного, так и духовного. Собственное тело восставало против него заодно со стихиями, и мысль о предстоящей езде верхом ужасала.

Аптекарь в графском лагере делал отвары, помогающие от кашля, грудной мокроты и еще худших вещей. Терренс предполагал вернуться туда нынче же к полудню, но судьба распорядилась так, что он вынужден возвращаться по своему следу, а между лагерями Монкрифа и Грюдера наверняка уже собралось целое войско цурани, так что еще сутки ему придется провести в дороге.

К графу он скорее всего доберется с воспалением легких. Терренс совсем было приуныл, но вскоре понял, что выбора у него все равно нет. Надо думать о той задаче, которая стоит перед ним сейчас, и не задерживаться на том, как долго еще придется мучиться.

Он прошел через толкотню кухарей, стряпавших последний в этом лагере завтрак, и ездовых, торопливо грузивших оставшуюся провизию, чтобы не задерживать обоз. В этой кажущейся суматохе просматривался порядок, и Терренс восхищался тем, как хорошо каждый мальчик знает свое дело. Пихались они, конечно, вовсю, но это не отвлекало их от работы.

Да, им приходится тяжело, но такая жизнь, пожалуй, все-таки лучше, чем существование на городских улицах. Здесь их хотя бы кормят и дают место, где они могут спокойно спать. В других войсках их, возможно, обижают пьяные солдаты, но в армии Королевства за побои и насилие над малолетними вешали еще до рождения Терренса.

Одни из них, когда вырастут, пойдут в солдаты, другие станут поварами, возницами, старшими обозниками. Сейчас двое таких старших, всего на пару лет моложе самого Терренса, как раз шныряли в толпе, раздавая указания и подзатыльники.

Кухня тоже укладывалась. Кирпичные печи оставляли зимовать здесь, но железные разбирали и готовили к погрузке.

Еду уже ставили на столы, и надо было поторопиться, пока не затрубили сбор. Солдаты, сменившиеся с караула, становились в очередь. Терренс встал позади крепкого пехотинца в плаще квесторского полка. Когда он дошел до стола, грянули трубы, и из ближних палаток послышалась ругань.

Терренс торопливо ухватил свежий хлебец, не слишком помятую грушу и кусок твердого сыра. Грушу он сунул в карман, чтобы съесть по дороге. О мехе для воды нечего было и думать — оставалось надеяться, что старый так и висит у него на седле.

Терренс не стал есть с солдатами и жевал на ходу, по пути к конюшне. Кавалеристы осматривали своих коней еще до еды, зная, что жизнь всадника зависит от здоровья его скакуна. Конюхи сбились с ног, и Терренс, спрятав остатки хлеба и сыра за пазуху, сам пошел искать своего серого. Конь был в неважном состоянии. Терренс осмотрел его копыта, отыскал седло. Мех, как он и опасался, куда-то исчез.

Зато ему посчастливилось найти в опустевшем мешке немного овса. Терренс высыпал его в торбу и повесил серому на шею. Пока он будет разыскивать мех, конь успеет поесть.

Четверть часа спустя, когда он нашел-таки бурдюк и наполнил его водой, Терренс увидел, что здоровенный конюх снимает торбу с его мерина.

— Эй, ты что делаешь? — закричал гонец.

Конюх с носом, расплющенным в множестве драк, ответил:

— Овес забираю, вот что. Мне этого конягу никто кормить не велел, а ряд этот мой.

— Это мой конь, и мне надо, чтобы он поел.

— Тем, кто в бой идет, тоже надо поесть, а ты, тугие штанцы, можешь и подождать.

Терренс видел, что этот малый привык все решать кулаком и, не задумываясь, заехал ему ногой в пах. Конюх вытаращил глаза и упал на колени, пища и держась за ушибленное место.

Следовало, однако, отдать ему справедливость — очухался он в отличие от многих мужчин очень быстро, но Терренс тем временем уже рытащил саблю и приставил острие к его горлу.

— Оставь моего коня в покое, шут гороховый. Возьми лучше вон то легкое седло, уздечку и собери его. Не думай, что сейчас тебе так уж плохо — будет куда хуже, когда барон узнает, что ты нарушил его приказ. Я должен выехать немедленно! Ну, так как?

— Сей минут оседлаю... ваша милость.

Терренс убрал саблю. Конюх встал и поковылял за седлом.

Высокий кавалерист, наблюдавший за ними, спросил:

— А без сабли что бы ты делал?

— Бегал бы в поисках офицера, который привел бы его в чувство. Меня ведь он не боится.

Кавалерист посмотрел на него еще немного и улыбнулся.

— Мне нравится, когда человек знает свои пределы.

Терренс закашлялся, и кавалерист спросил:

— Ты болен?

— Пустяки, не о чем говорить,— отдышавшись немного, ответил Терренс.

— Ну, счастливо тебе, — сказал кавалерист, закончил осматривать своего коня и ушел завтракать.

Конюх оседлал серого под бдительным надзором Терренса, который не допустил бы плохо затянутой подпруги или мундштука, причиняющего неудобство лошади. Терренс доел, повесил мех на седло и отправился в путь.

Стеснение в груди росло поминутно, а ехать следовало скоро, чтобы вовремя доставить послание Саммервиля барону Монкрифу. Даже от того небольшого усилия, которое он сделал для вразумления конюха, Терренс весь облился потом.