Ловец бабочек. Мотыльки (СИ) - Демина Карина

— Я не уверен, что у нас что-то да выйдет, но попробовать стоит, верно?

И Катарина соглашается.

Впрочем, для нее все происходящее до отвращения нереально. Это уже позже, оказавшись на квартире князя, она вдруг осознает, что произошло.

И испугается.

И даже подумает, что, если сбежать, то…

И сама себя осадит: побег в ее случае — глупость неимоверная. Куда? И главное, зачем?

— Полагаю, — князь указал на кровать, — вам стоит отдохнуть, а мне написать покаянное…

— Помочь?

— Писать? Нет, справлюсь… отдыхайте. Завтра начнется… или нет. У меня с политикой всегда туговато было… главное, Катарина, помни, мы в любом случае выиграли.

— Что?

— Хотя бы жизнь. Это уже много, согласитесь?

Катарина согласилась.

Потом было…

Что-то да было. Она почти не выходила из этой темной чужой квартиры, которую опасалась обживать. И хозяйка ее, злоязыкая женщина, все повторяла, что чем дольше Катарина прячется, тем более диковинные слухи плодит.

К этой хозяйке приходили гости.

То есть, не к ней, ибо хозяйка не стеснялась говорить, что думает, и гости уходили. А Катарина покидала свое убежище наверху.

Она училась носить местные платья, красивые, безусловно, но неудобные.

…терпеть примерки.

…выбирать фасоны и ткани, которых оказалось бессчетное множество, и сперва она даже растерялась, не понимая, почему их вообще столько и зачем кому-то платье для визитов или платье для чаепития, и еще платье для прогулок в коляске и другое, подходящее для летних променадов, и почему одно можно шить из ткани в горошек, а другое должно быть непременно в узкую полоску…

Пустое.

Нелепое.

И отнимающее много времени, но… времени у нее вдруг появилось изрядно, а платья… княгиня Вевельская не имеет права показать себя дикаркой. И если сперва подсказывал Себастьян, который, оказалось, в этих всех фасонах и тканях разбирался превосходно, то… не будет же он всю оставшуюся жизнь одевать Катарину?

…она вышла из дому спустя две недели.

До булочной.

Со старухой, которая вдруг занемогла и потребовала ее сопроводить. И отказать Катарина не смогла. Она прекрасно запомнила эту прогулку, длившуюся от силы полчаса, но стоившую Катарине немалых душевных сил.

Солнечный день.

Улочка узкая.

Какие-то люди, с которыми старуха раскланивалась, проявляя несвойственную ей любезность. И взгляды любопытные, порой — осуждающие. Иногда неодобрительные.

Катарина чувствовала себя глупо.

В этом длинном платье из ткани темно-винного оттенка, с кружевным воротничком и пышными манжетами. Шляпка.

Капор.

Перчатки и сумочка, бисером расшитая.

И ощущение театра, в котором она, Катарина, играет чужую роль. И играет на редкость бездарно.

Отставка князя. Визит господина из Тайной канцелярии. Долгая беседа, которая вовсе не беседа, а допрос… и князь все больше хмурится, ему дозволено присутствовать. Как же, она ведь супруга, а значит…

…здесь все иначе.

Множество вещей, которые в прежней жизни казались чем-то несущественным, вдруг обрели и плоть, и вес, и важность. И Катарина запуталась в этих самых мелочах, понимая, что никогда-то не усвоит хитрую эту науку.

Как правильно открывать дверь.

Входить в комнату.

Приветствовать людей, если оные в комнате находятся, садится и вставать… о чем с кем говорить и о чем, что гораздо важнее, говорить не стоит ни с кем и никогда… она вдруг осознала, что из одной клетки попала в другую.

Княгиня Вевельская?

О да… какая из нее княгиня?

…день за днем. И месяц. И кажется, она сходит с ума от всех этих книг, несомненно нужных и правильных, если Катарина хочет обжиться в королевстве, но…

…она привыкла к иному.

— Вы задумались, панна, — голос королевича вернул Катарину к реальности. — Сожалеете?

Сожалеть?

Поздно.

И отступить им не позволят. Прав был Себастьян: слишком скандален их брак, чтобы на него просто закрыли глаза. И спустя год, и спустя пять, о Катарине будут говорить… и отнюдь не добрыми словами.

— Нет, — она заставила себя улыбнуться королевичу. — Я не сожалею и…

— И правильно, — Матеуш махнул рукой. — Сожаления напрочь лишены смысла. Я лишь надеюсь, князь, что это твое приобретение того стоит…

— Я в этом не сомневаюсь…

…все ж таки иначе представляла себе Ольгерда свою свадьбу.

Нет, все было великолепно.

И объявление в «Светском вестнике», даже не объявление — Порфирий Витюльдович изволил проплатить целый разворот с рассказом о счастливой их встрече. В рассказе этом, приторно сладком и трижды вычитанном Ольгердою, правды было меньше, чем совести у банкира, но отчего-то все поверили…

…открытки поздравительные.

Приглашения на плотной лаковой бумаге.

Золотые вензеля и надушенные конверты, подписывать которые пришлось ей.

Примерки.

Платья.

Жемчуга.

И вот ныне, глядя на себя в зеркало, Ольгерда видела утомленную жизнью женщину. Тусклые глаза. Морщины ранние. И седой волос вновь появился, кажется, будто метку поставили.

Нет, проклятие было изжито.

А Порфирий все приводил и приводил ведьмаков ли, докторов, будто подозревая их в недогляде…

…был терпелив.

…и нежен по-своему, что давалось ему с немалым трудом.

Он приносил букеты и сласти, пустые дамские романчики, которые порывался читать вслух, но, споткнувшись на третьей же странице, принимался комментировать. И был столь едок, что Ольгерда не выдерживала, срывалась на смех. А от смеха — на кашель.

…кашель излечат на водах, так ей было сказано. А на воды они отправятся немедля после пира в «Эржени», самой дорогой ресторации Познаньска, где за чашку пустого кофию сребень требовали.

— Вы прелестны, — сказали ей, отвлекая от созерцания себя же в зеркале. — Только отчего невеселы?

— Князь?

Ольгерда набросила на лицо фату.

Смех… платье вот не белое, но цвета шампань, с ирлийским кружевом, тонким, что пена морская, а вот фата… фата невесте по обычаю положена. И не скажешь, что невеста нынешняя отнюдь не стыдлива, а с невинностью рассталась вовсе в незапамятные времена.

— Что вы здесь делаете…

— Ваш жених просил зайти. А я ему, так сказать, весьма обязан семейным счастьем.

— А вы счастливы? — Ольгерда замерла, ожидая ответа.

В этом ли дело?

Неужели она до сих пор сомневается? В ком? В Порфирии? Нет, скорее уж в себе… кто она? Актриска средней руки и вдруг… любовь до гроба?

В дурной пьеске такое бывает.

А тут жизнь.

— Пока не знаю, — Себастьян пожал плечами. — Рано загадывать, но… мы стараемся.

— Это хорошо.

Сквозь вуаль мир был льдисто-белым, кружевным.

— У нас с вами все одно ничего толкового не вышло бы, да?

— Боюсь, что так, — ответил Себастьян. — Вы для меня чересчур… стервозны.

— А вы по-прежнему обходительны и удручающе прямолинейны. Слышала, что вы не только супругу в Познаньск привезли, но и старушенцию…

— Кому-то надо за домом следить.

— И домом обзавелись?

К чему этот пустой разговор? Не ради него князь явился… и да, он чужой. Слишком… правильный, что ли? Нет, не то… просто теперь Ольгерда ясно видела: они были бы несчастны, каждый по-своему, каждый отдельно. А она устала быть одна.

— Куда сейчас без дома, — Себастьян тронул огромную розу. Где-то внизу ударили часы, и значит, пора выходить, гости ждут… и репортеры… и снимок ее уже завтра появится в том же «Вестнике»…

…платью многие позавидуют.

Жемчугам.

И…

— Ты сомневаешься? — князь подал руку. — Если так, то…

— Я не знаю, — Ольгерда руку эту приняла.

И юбки приподняла.

И кажется, это уже не считается неприличным, обнажать щиколотки. Вон, она читала, что новая мода поражает откровенностью, что появились даже специальные браслеты-бархотки, подчеркивающие тонкость щиколотки… и значит, если их носят, то так, чтобы видно было, но…