Круг - Козаев Азамат

– Я не хотела, – шепнула Верна. В глазах защипало. – Не хотела Тычку зла. Так получилось! И Гарьке зла не желала. Опомниться не успела, ее дорубают…

Простерла руку, запустила в сивые вихры. С ужасом ждала. Что сделает? Мотнет головой, дескать, руки прочь, изменница, шалава, или не воспротивится? Сам до сих в печи, только голова наружу и торчит. Тряпка дымится.

Остался недвижим. Верна все гладила Безрода и не утирала слез. Теперь пусть текут. Можно.

– Спасибо, печь-кормилица. – Ворожец наклонился, похлопал теплый глинобитный бок. – Накормила и сберегла! Гюст, открывай заслонку!

Ясна подала Верне нож, показала на узел, дескать, режь. Не резала – пилила. Столько сил забрал небольшой власяной узелок, как будто перебросала целый купеческий склад. Руки трясутся, нож скользит, пальцы еле держат рукоять. Кое-как справилась, на конце веревки осталась прядь сивых волос. Безрод лежал, не шевелясь, будто не его дергают за вихор.

– Не снимай веревку с руки, потом отдашь. – Бабка Ясна заговорщицки показала на Сивого и одними губами добавила: – Если возьмет.

– А возьмет? – на слова не осталось сил, спросила глазами.

Ворожея пождала губы, многозначительно развела руками и кивнула на Безрода, мол, сама знаешь, этот непредсказуем. Может быть, возьмет, а может быть, нет.

Верна скосила глаза на веревку. Почернела, обуглилась, словно палило ее яростное пламя, только до конца не сожгло. Глаза слипались. Утерла рукавом, запустила пальцы Безроду в волосы, ухватила покрепче и уснула.

Разнесли по лавкам вечером, когда Верна проснулась и расцепила мертвый хват на вихрах Сивого. Почти немедленно опять провалилась в сон, будто кто-то иной дрых целый день, во сне постанывал. Спала и не видела, как старик унес Безрода в баню, омыл, облачил в чистое. Качал при этом головой. Худ, изможден, кожа да кости, где остались прежние телеса? Здоров, как Рядяша, никогда не был, но и с тем, что было вспарывал противников за здорово живешь. Сам сух, а ручищи – ого-го!

– Здорово потратился, – прошептал Гюст, помогавший старику в бане.

– Удивительно, что жив остался. – Ворожец легко поглаживал Безрода веником: парить раненого нужно с оглядкой. – Противник был весьма непрост! Бой от заката до рассвета забирает все!

Несмотря на жар, оттнир время от времени ловил на спине знобливых мурашек, ровно стоял по колено в снегу.

– Ближе к печи подойди. Это пройдет, но не сразу. Когда из воды выходишь, течет ведь с тебя? Вот и Безрод обсыхает. Пройдет, непременно пройдет. Время нужно.

Тычок двинулся на поправку. Сначала ушли ночные приступы, затем и утренние прекратились. Повеселел, на лицо вернулся цвет.

Верна отходила тяжело. Не так, как Сивый, но тоже непросто. Несколько дней не вставала с лавки, глотала отвары бабки Ясны и большую часть дня спала. Руки стали подживать, наросла молодая кожица, вокруг порезов и трещин зачесалось. На какой-то по счету день встала и зашаталась. Едва не упала. Потусторонье высосало немало сил, хоть и не гуляла там, а лишь близко подошла. А Безрод? Что чувствовал он? Ведь старик говорит, будто Сивый с головой ушел за кромку и наглотался там едва не до смерти?

Выбралась на крыльцо, села на ступеньку, подставила лицо солнцу. Оглянулась – нет ли кого поблизости – стянула покров. Провела рукой по голове. Смешно. Давно не было так весело, легко и свободно. Нет, вы глядите: проведешь ладонью по макушке, а пальцы за уши цепляются! И чесать удобно – волосы коротенькие, больше на щетку похожи, для налезшей кожицы на руках лучше не придумаешь.

– Дуреха, – улыбалась Ясна от печи. – Все не наиграется.

Верна, едва смогла ходить достаточно твердо, перебралась к Безроду. Толкнула дверь в баню и, трепеща, вошла. Не то чтобы испугалась, просто готовилась к самому худшему. Встала на пороге и оглядела исподлобья парную. Лежит на полке, укутан по самую шею. Худющий, на костер краше кладут, но даже теперь губы жестко сомкнуты, брови сведены в нить. Почувствовал что-то, открыл глаза.

– Это я, – буркнула.

Кивнул – вижу, не слепой. Верна помялась, огляделась.

– Где будет мое место? Там или там?

Сивый прикрыл глаза, не ответил. Не хочет. Хорошо!

– Я вещи пока сюда положу. Эта лавка мне больше нравится.

– Нет.

Нет? Гонит?..

– Сюда. И стариков позови.

Верна с облегчением выдохнула, кивнула.

– …Ей не повредит?

Ворожец огладил бороду.

– Потусторонние ошметки Верне не страшны. У самой такие же хвосты, как у тебя, только послабее.

– У меня нет иного выхода?

Старик развел руками, поиграл пальцами и наконец коротко кивнул.

– Нет, босота! Нет у тебя выхода! У нас нет! Не доводи до беды. Верна не должна остаться свободной. За ней теперь нужен глаз да глаз. Твой родич попробовал раз, может, и другой. Пока будет так – он не прекратит попыток.

– Помягче с ней. – Ворожея кормила Безрода с ложки. Даже миску теперь не удержал бы. – Девка просто запуталась. Оттолкнешь – все повторится.

– Мне показалось, вы знакомы, – буркнул Сивый, не поясняя. Тетка умная, поймет.

Ясна глубоко вздохнула, миска с варевом задрожала в руках.

– Когда вы переступили порог моего дома, я узнала твои глаза. Так же полвека назад смотрел на меня этот… – Ворожея мотнула головой в сторону пристани. – Было их двое, похожи друг на друга словно братья, и звали один другого «младший брат» и «старший брат»…

Безрод и Стюжень замерли, переглянулись.

– Только не так вышло, как я предполагала. Старшему брату досталась по доброй воле, младшему – насильно.

Ворожея замерла, уставившись куда-то в угол. Стюжень осторожно напомнил:

– Ну? А дальше?

– А дальше сталось то, от чего бедная девочка год бегала, да только недавно убежала.

Ясна всхлипнула, расплескала похлебку, выронила миску. Верховный положил ручищу старой на плечо, покачал головой.

– От кого? – только и спросил.

– Всю жизнь сомневалась, а теперь знаю – от старшего. Жутко, деревья в дугу гнутся, на плечи давит, воздух искрит, а мне, соплюхе, всего ничего – семнадцать лет. Младший глазом зол, смотрит, а на дне души страх ворочается, голову поднимает… Да что рассказываю, старая дура, сами все видели!

Ворожец поднял с пола миску, повертел в руках, вручил Ясне.

– А ты о чем шептался с младшеньким? – Старуха утерла глаза, вздернула голову.

– Интересно мне стало, – улыбнулся верховный. – Могуч, почти всесилен, казалось бы – протяни руку и просто возьми. А стоял ведь, о поединке сговаривался, как простой боец.

– И что?

– Не может, – пожал плечами. – Говорит: мы сами сложили эти законы.

Стюжень и Ясна переглянулись, потянулись к выходу.

– Отдыхай, Сивый, набирайся сил. И с девочкой помягче. Не дай отчаяться. Отчаянная баба глупости творит. Нет у тебя иного выхода. Не пускай зло в мир.

Безрод молчал, смотрел перед собой холодно, даже не кивнул. Не пускай зло в мир… Девок в соку много, на Верне свет клином не сошелся… Уже на крыльце Стюжень крякнул, покачал седой головой:

– Он ничего не забывает.

– Разберутся. – Ясна улыбнулась. – Девочка чистая, светлая. Он поймет.

Верна осталась в бане. Кормила, поила, подтыкала одеяло, гребнем расчесывала волосы. Как-то острейшим ножом подрезала ногти на ногах, но едва отбросила одеяло до колен, Сивый зашипел:

– Заправь обратно!

Удивилась: а ведь казалось, что оттаивает Безрод, и все налаживается, – от обиды едва не задохнулась. Плюнула, швырнула нож в стену, и тот затрепетал в бревне. Выскочила на крыльцо, сдернула с головы покров, глубоко задышала.

– Пылаешь, ровно кузнечная заготовка. Случилось что? – Все старый углядел. Взялся как из-под земли, присел рядом.

– Не пойму, – всхлипнула, глотая слезы. – Носила доспех, стояла с воями плечо к плечу, все было ясно. В бабских одежках куда как труднее. Оказывается, плакать умею.