Осторожно, женское фэнтези - Шевченко Ирина

К счастью, веревка, на которой повесился несчастный, оборвалась, и он упал. От удара пришел в себя и возблагодарил богов за то, что жив. После своего путешествия он не искал уже смерти и не считал горе, постигшее его, непоправимым. Ведь он не был увечным старцем и мог еще выкарабкаться из нищеты.

В следующей истории говорилось о юноше, который во время тяжелой болезни провалился в иную реальность — туда, где был он могущественным правителем, имел несметные богатства и прекрасных наложниц, соперничавших за место у него в ногах. Трижды он попадал в тот мир и чувствовал себя его властителем. Когда же болезнь его стухла, дивные видения прекратились. Но юноша уже не желал прежней жизни, он хотел вернуться в ту, другую, хоть и был там лишь созерцателем: ему достаточно было, что он слышит хвалебные гимны и звон золота, ощущает вкус вина и нежность женской кожи…

Он перерезал себе вены. Успел ли он до смерти перенестись в иной мир и слиться сознанием с тамошней версией себя, легенда умалчивала.

Я прочла еще одну. И еще. И еще. Разные истории, но через все проходила красной линией общая мысль: в чужом мире ты лишь гость и не управляешь ни новым телом, ни новой судьбой. Грайнвилль говорил то же, и это было бы ужасно, если бы только попавший в подобную ситуацию человек осознавал ужас своего положения…

А Грин задерживался.

Он не пришел ни через час, ни через полтора. Вернулся через два. Почти через два с половиной. Остановился в дверях, взглянул удивленно, словно не ожидал застать меня тут. Вслед за удивлением промелькнула в глазах обеспокоенность, но он все-таки подошел. Остановился намеренно близко.

— Снова экспериментируете, доктор?

— Проверяю.

Защита восстановилась, я теперь не испытывала тех неприятных ощущений, что больше месяца сопровождали каждую нашу встречу. Но теперь я знала, как это работает, и, если на секунду открыться, поборов протестующие инстинкты, ослабить щиты и коснуться упершихся в столешницу бледных пальцев…

— С ума сошли?! — он отдернул руку и отшагнул от стола.

— Тоже проверяю. Случай не слишком сложный. Кратковременное воздействие четвертого, максимум пятого уровня… Хотите кофе?

— Угу.

Он заметил свой блокнот, бросил на меня подозрительный взгляд, но ничего не сказал, а блокнот сунул в ящик стола. Взамен достал бутылочку из темного стекла, повертел в руках и отставил в сторону.

— Трое студентов пострадали на полигоне, — сказал, не дождавшись расспросов. — У одного перелом ребер, у двоих — ожоги. Простите, нужно было предупредить, что задерживаюсь.

— Нужно было, — согласилась я, разжигая спиртовку. — Не мечтала бы до последнего о единороге.

— Сейчас я свободен. Но вы, наверное, спешите? Милорд Райхон ждет?

— С чего вы взяли? — я отвернулась, сделав вид, что занята кофе. Да, я собиралась к Оливеру, но он не уточнял время.

— Догадался. Платье, прическа, новые духи. Не для меня же это все?

— Какой вы… догадливый, — я утопила в кофе три кусочка сахара и поставила чашку перед успевшим расположиться за столом доктором. — Вы правы, мне пора.

— Но вы хотели о чем-то поговорить.

— Неважно, — как ни странно, улыбка далась мне без труда. — Простите за беспокойство. И спасибо за сказки.

— У вас чернила на подбородке.

— Что? — не поняла я, слишком резким был переход.

— Чернила. Маленькое пятнышко справа.

Он достал платок, свинтил крышку у бутылочки, которую вынул до этого из ящика, и подошел ко мне. Спокойно, словно целыми днями только тем и занимается, что приводит в порядок неряшливых девиц, стер что-то с моего лица.

— Не скажу, что оно вас портило, но у героя может быть иное мнение на этот счет.

Я стиснула зубы. Процедила «благодарю» и пошла к вешалке за пальто. Сняла и, не оборачиваясь, вышла в коридор.

Останавливать меня никто не собирался.

— Милорд Райхон ждет вас, мисс Аштон, — пропело, завидев меня, неизменно радостное солнышко.

— Прекрасно, — буркнула я.

Посмел бы он не ждать. У меня же платье. И прическа. И духи. И чернил на подбородке уже нет.

— В зале для торжеств, — закончила секретарша, после того как я трижды безуспешно дернула закрытую дверь кабинета. — Выпускники факультета искусств закончили новое оформление и пригласили милорда ректора оценить работу.

— Ясно.

— Большая двустворчатая дверь в конце коридора, — подсказала девушка. — Налево от приемной.

— Может, еще карту нарисуете? — огрызнулась я.

Солнышко потускнело от незаслуженной обиды, и я почувствовала себя еще паршивее.

— Извините, — промямлила неловко. — Я… — Махнула рукой и отправилась искать большую двустворчатую дверь.

Я не бывала в зале для торжеств до реконструкции и не могла судить, что именно переделали искусники, но, судя по тому, как Оливер жал руку их декану и благодарил стоявшего рядом юнца, раздувавшегося при этом от гордости, что-то они переделали-таки, и, видимо, к лучшему. Но все же смотрелся зал уныло: паркет елочкой, темно-зеленая драпировка стен, скамейки из темного дерева в четыре ряда, разделенные узким проходом, трибуна на небольшом возвышении. Мандариновые деревца по углам и пианино не оживляли обстановку — они в нее просто не вписывались.

Если это — обновленный интерьер, страшно представить, что тут было раньше.

— О, Элизабет! — заметил меня ректор. — Здравствуйте.

— Добрый день, милорд. Господа.

— Жаль, что вы не успели к демонстрации, — глава академии обвел взглядом зал, давая понять, что я чего-то тут не вижу. — Но посмотрите на открытии.

— Будет еще лучше, — с жаром пообещал декан факультета искусств.

— Не сомневаюсь, — ответил на это заявление милорд Райхон.

Они обменялись еще парой взаимно-вежливых фраз, после чего искусники удалились, оставив нас с ректором в пустом зале.

— Тут мило, — сказала я, чтобы не молчать.

— Когда включаются иллюзии — да, — согласился маг. — Если хотите…

— Нет, не стоит тратить энергию артефактов. Посмотрю на открытии, когда будет еще лучше.

— Хорошо, — не спорил он. — Просто не знаю, чем еще вас занять. Дел у нас с вами сегодня нет.

— Я могу уйти, если не нужна.

— Нет, что вы. Я ничем не занят, и, если вы останетесь…

Будем бездельничать. Пить чай, есть шоколадные пирожные и говорить о всякой ерунде, смеяться, шутить. Было бы здорово, но я даже представить себе подобного не могла. Не с Оливером, зажатым до скрипа в тиски норм и правил.

Но можно попытаться. Предложить ему пойти в посольство? Или?..

— Сыграете что-нибудь? — я указала взглядом на пианино. — Вы обещали однажды.

— Я? — он растерянно оглянулся на инструмент. — Наверное. Но… давайте в другой раз?

— Давайте, — вздохнула я.

Иногда он позволяет себе расслабиться, поднимает забрало и показывает истинное лицо, к слову, довольно симпатичное. Но сегодня не тот день.

— Впрочем… — ректор посмотрел на мою кислую физиономию, потом — на закрытую дверь. — Почему бы не сейчас? Правда, музыкант я так себе…

Поскромничал.

Играл он великолепно — не мог иначе. Он же идеал, и все, что он делает, должно соответствовать гордому званию… Но когда зазвучала музыка, я уже не думала о таком. В конце концов, этот его талант придумала не я. Я и представить не могла грозного мастера темных материй в роли одаренного пианиста. И это было замечательно. Прекрасно, как и поднимающаяся к потолку мелодия — та самая пастушья песенка, которую он насвистывал на ключах. Но теперь к свирели пастушка добавилось эхо окружающих пастбище гор, звон ручьев, щебет птиц, протяжная песня заблудившегося в ущелье ветра… Хотелось закрыть глаза и раствориться в нарисованной звуками картине. Но тогда я не видела бы лица музыканта, его взгляда, иногда обращающегося ко мне, задумчивого и мечтательного, его пальцев, парящих над клавишами, казалось, едва касаясь их, а без этого невозможно было до конца почувствовать и понять…

Но я и так не поняла. Слишком тонко, слишком неуловимо.