"Фантастика 2025-108". Компиляция. Книги 1-28 (СИ) - Изверин Алексей

Новикову я написал совсем иное письмо, чем Сумарокову. Холодное, лаконичное. Сообщил основные события в губернии – взятие крепостей, Оренбурга, казнь губернатора. Предложил всем верным сынам отечества склониться перед истинным императором страны и внуком Петра I (намекнул на сомнительные права немки Екатерины). В доказательство серьезности намерений приложил несколько отказных писем от графа Ефимовского и еще нескольких дворян. Мол, смотрите, терпение народа закончилось и только присягнувшие спасутся. И спасшиеся уже есть!

Я знал, что ничто из присланного Новикову не пойдет в журналы и газеты – цензура бдит. Но то, что новости в моей интерпретации разойдутся по Питеру и Москве – даже не сомневался. Через Новикова и масонов все уйдет и за границу. В том числе и в сопредельные королевские дворы. А у тех ой какие большие счеты к Екатерине!

Наконец, последнее письмо я пишу своему «сыну». Нет, ну а чего стесняться? Павел I ненавидит свою мать. А также всех ее фаворитов. Разумеется, письмо не дойдет до царевича. Скорее всего попадет, графу Панину, а потом и Екатерине. Ну так и отлично! Во-первых, «сынок» в пересказе что-нибудь наверняка да услышит. Это посеет у него сомнения, начнутся скандалы. Во-вторых, с панинскими мне и так надо налаживать контакт. Это нынче главная оппозиция при дворе. Их называют «гатчинскими» и сильно травят. Представляют (и не без основания) эдакими ать-два-марш солдафонами-пруссаками, которых необходимо лишить власти и наследства. Надо и дальше вбивать клин, обострять противоречия.

Павлу пишу проникновенное письмо в стиле «блудный отец – сыну». Винюсь, что долго не связывался, расписываю, как тоскую по своему ребенку, которого угнетает мать, покушавшаяся на мужа. Коротко живописую свое придуманное спасение, напускаю много тумана. Как конкретно убивали Петра III в Ропше, я не знал – в мое время ходило много версий. Поэтому больше мистицизма, божественного вмешательства. Пусть сынок порасспрашивает мамулю, как именно Орловы вливали в папашу отравленное вино, а та освежит неприятные детали у любовничков. Опять пойдут слухи. Это-то мне и надо!

На третий день похода показались густые еловые леса. Хлопуша повернулся к проводнику из башкирцев:

– Точно ведаешь, где завод? Не заплутали?

– Бачка-воевода, не сумлевайся. Вон вишь дымы?

В глубине леса, справа от дороги, сквозь чащу понемногу стали видны густые клубы черного дыма. Отряд свернул туда.

Просторная поляна сплошь завалена огромными бревнами и саженными поленьями.

– Ухаль жгут, – пояснил башкир, направляя коня к небольшой, вросшей в землю избушке. – Эй, отворяй!

Пока ждали, Хлопуша осмотрел поляну. В ее центре высился большой холм. От плоской маковки до основания склоны его были засыпаны землей, перекрыты дерном. Из вершины холма, как из печи, валил густой смолистый дым. Весь снег на поляне был серый.

Возле дымящегося холма копошились чернолицые, чернорукие, как трубочисты, люди, среди них бабы и подростки.

– Ета углежоги… – кивнул башкирец. – А ета их голова.

Из избушки вышел пожилой мужчина с воспаленными, гноящимися глазами. Одет он был в валенки и грязный тулуп.

– Чаво надоть? Вы чьих будете? – закричал он, закашлявшись.

– Воевода его амператорского величества Петра Третьего, Афанасий Тимофеевич Соколов, – громко, на всю поляну произнес Хлопуша.

Весь отряд недоуменно уставился на мужчину. Никто не знал его настоящего имени.

– Петра… – протянул старик, сплевывая черную слюну. – Слыхали, слыхали. И почто к нам приехали?

– Заводик ваш забирать от кровопийц Демидовых.

Вокруг отряда собрались углежоги, включая баб и детей. Как только они услышали слова Хлопуши, тут же разразились криками:

– Так им и надо, аспидам!

– Бей иродов, а поперву управляющего!

– Мы с вами пойдем! Сочтемся с антихристами за все наши мучения.

Толпа начала напирать, казаки подняли плетки.

– А ну осади! – закричал Хлопуша. – Кто проводником пойдет? Давай вперед шагай!

– Рады служить надеже-государю! – поклонился в ноги голова углежогов. – Видно, и на нас оглянулся Господь – царя послал… Я пойду вожжой, за мной поспешайте!

Как ни поспешал отряд Хлопуши, к частоколу демидовского завода подошли уже под вечер. И там их ждали. На башенках горели факелы, на валу стояли люди с ружьями, урядники строили в шеренги старых солдат. Лаяли собаки, бил колокол заводской церкви.

На валу выкатили даже несколько старых пушек, затлели фитили. А толпа Хлопуши уже подступала к воротам. С башен и через щели тына раздалось несколько выстрелов.

– Не стреляй, не стреляй в своих! – заорали из толпы казаки, а за ними и углежоги.

Хлопуша приподнялся в седле и, потрясая указом, гулким голосом закричал:

– Отворяй ворота! По приказу батюшки-царя! Мы слуги царские.

– Ребята, слыхали? – старые солдаты переглянулись. – От самого царя это, от батюшки. А нам брякали – орда!

Урядники и управляющие закричали на стражников:

– Ах вы изменники! Нет никакого царя, есть амператрица Екатерина Алексевна! Стреляй в бунтовщиков!

Многие из заводских людей уже вскарабкались на тын, чтоб лично досмотреть царское посольство. А вверху, увидав с башен подкативших из лесу углежогов, кричали:

– Глянь, глянь! Наши! Вот те Христос, наши!

Внезапно глава углежогов разбежался и вскинулся на тын, зацепился за колья частокола. Его поймали за руки, вздернули вверх.

– Ребятушки! Страдальцы! Мы от государя Петра Федорыча. Волю объявить вам прибыли. Хватай урядников и приказчиков, сукиных сынов! Вяжи, отворяй ворота слуге царскому!..

И не успел он кончить, как радостный рев «Ура!», «Бей царских супротивников!», «Постоим за батюшку!» захлестнул всю заводскую площадь.

Оповещенные набатом, к воротам сбегались работные люди из цехов, их семьи и даже собаки. Урядников стащили с вала, связали. Управляющего завода забили насмерть железными палками. Тотчас ворота были распахнуты, под воинственный гул полутысячной толпы Хлопуша чинно въехал со всем своим отрядом на Авзяно-Петровский завод.

Глава 8

Двадцать третьего октября случилось то, чего я давно ожидал. В Оренбург вступил отряд Афанасия Перфильева. О его приближении сообщили пикеты, которые рассылал во все стороны Максим Шигаев. Так что удалось подготовить торжественную встречу.

Когда люди Афанасия в окружении моих казаков вступили на площадь, задудели трубы, забили барабаны. Стал сбегаться народ из окрестных домов. Когда я увидел, что Перфильев спешился, медленно и торжественно, со свитой из полковников и генералов вышел на крыльцо. Люди ахнули. Я впервые надел корону.

Краем глаза вижу, как в окне губернаторского дома на меня, открыв рот, смотрит Маша Максимова. А ведь она в Питере жила, наверняка видела шикарные выезды Екатерины. А может, и во дворец ее папа брал. Но вот все равно впечатление произвел.

На площади царит полное молчание. Афанасий тоже держит рот на замке, лишь ощупывает меня глазами. Люди остолбенели. Я пригляделся к казаку. Невысокий, с умным лицом и рыжими усами. Чисто брит. Одежда тоже по форме, сидит как влитая. Чекмень, шаровары, синяя шапка.

Ваня Почиталин быстро сообразил. Встал справа и громким голосом объявил меня:

– Его императорское величество, царь Петр Третий!

Народ на площади отмяк, поклонился. Афанасий с казаками… да, тоже. С небольшой заминкой, но зато, когда Перфильев разогнулся, медленно вытащил саблю из ножен, громко произнес:

– Целую саблю на верность тебе, царь-батюшка! – казак приложился к клинку, подал его мне. – Как прослышал, что здеся-ка объявился своею персоной государь, не стерпел, бросил все дела, да ударился в Оренбург. Послужить хочу тебе, Петр Федорович.

– А и послужи! – я вернул саблю Афанасию. – Пойдем в дом, расскажешь каким макаром.

Мы зашли в гостиную, расселись по стульям. Натренированные дочки губернатора, краснея и бледнея, внесли чай с медом. Девчонки просто дышать боялись – так их напугала история с отцом, а пуще с матерью. Елена Никаноровна так и не оправилась после сцены в постирочной, слегла и теперь болеет горячкой. Лежит в подвале, куда ей снесли одну из кроватей. Уже и Викентий Петрович приходил, осматривал ее. Вежливо пенял мне, что негоже держать больную женщину в грязи и сырости. Потом о чем-то долго разговаривал с дочкой.