– А ничего, – сурово пожевал тот губами. – Петь тебе хочется, только и всего. Это ведь страшно: обладать таким голосом – и не петь! Я композитор, мне проще: оторвите руки, ноги, фугу… носом напишу. А тут… Это ведь не просто – поток воздуха, резонатор, прочая физика. Это… Это как руки.
Так некогда в разросшихся хвощах,
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья… –
процитировала Немайн. – Прошу прощения, что не в рифму, я даже не знаю, переводили Гумилева на немецкий или нет…
– Русский поэт? Не знаком.
– Да и не стоит уже знакомиться, пожалуй. Это в юности, когда легкая толика пессимизма и безнадежности воспринимается как перчинка, Гумилев хорош. А после тридцати – только тем, кто не вырос дальше и не умеет грустить сам. Правда, мне подходит? Тварь скользкая… Я такая. Вылупилась из хорошего человека, как Чужой, – пригорюнилась Немайн. Ноги гудели, и она присела на случившийся кстати пенек. Судя по шуму, с него только встал один из друидов. Как бы не вознамерился занять место обратно.
– Как это – вылупилась? – заинтересовался мертвый композитор. Он как‑то незаметно сменил жреческий балахон на привычный фрак. – Вы же не птица…
– Это целая история. Если коротко – был человек, неплохой, смею надеяться. Он заболел, потерял сознание, а вместо него появилась я. С его памятью, но другая.
– А‑а‑а. Ну, это нормально, – успокоился призрак. – В сущности…
Немайн дернула ухом.
– …это с нами происходит каждое утро. Один человек засыпает, другой просыпается.
– Это не то.
– Любое подобие не отражает полностью свойств объекта… Простите великодушно, но, пообщавшись с немцами, поневоле станешь дрянным философом! А почему вы говорите – он?
– А это был мужчина. – Про подобие и объект он бы лучше Анне растолковывал, уж кто‑кто, а лучшая ведьма королевства в подобиях разбирается! Вот бы свести. И послушать разговор!
– Даже и так? В таком случае должен вас порадовать – если вы и были безумны, то выздоровели. Что‑то, конечно, осталось, что‑то остается всегда, но и это вам на пользу. Припомните‑ка оперных героинь. Взбалмошные экзальтированные особы, повинующиеся не разуму, а чувствам. Иные на грани безумия, иные туда соскальзывают… В наше время это принято играть – так вам будет попроще.
Немайн хмыкнула:
– Ну вот уж Норму я точно сыграть не смогу. Убить детей…
– Она же не смогла убить!
– А я не могу даже подумать!
Церемония закончилась.
Одна из жриц со снопами обернулась, откинула капюшон, разлив по плечам черное золото прямых волос. Просияла. Какие у нее глазищи!
– Я – это ты!
– Нион? Луковка? Ты куда исчезла?
– Ты знаешь! Ты все знаешь. Но тут все сложнее, чем я думала. Я трусиха, моя богиня.
– Я не богиня.
– Я знаю, но я привыкла. А что обещала – сделаю! Я боюсь и топи, и стрелы, и снова топи – того, что меня туда бросят по приказу друидов. Но я все сделаю!
– Возвращайся, Луковка, – предложила Немайн, представившая, как маленькая и неприспособленная Луковка пытается проповедовать язычникам. Одна‑одинешенька. Да с ее характером. Как бы не вышло первой в Уэльсе мученицы. – Мне ты ничего такого не обещала. По крайней мере, я не принимала твоих обещаний. Или, хочешь, я пошлю тебе охрану? Желающие найдутся.
– Никого мне не надо, кроме тебя, – не согласилась Нион, – а ты со мной всегда. Я все сделаю, только, может быть, не очень быстро. И к тебе вернусь. Обязательно. Во сне или наяву, живая или мертвая… Ведь я – это ты!
Серебряный смех… Немайн раньше и не замечала, что Нион выше ростом! Какая‑то была маленькая, беззащитная – а вот выросла, вдруг и сразу. Хотя маленькой Нион казалась до болезни‑обновления, тому, кем Немайн тогда была. А теперь все выглядит таким, каким и должно быть…
Нион стоило как следует отругать – за то, что ввязалась в авантюру до выздоровления Немайн да в одиночку, но – роща сменилась дымчатой тьмой, пророчица и старик‑композитор исчезли, а вместо щебета птиц и шума разговоров раздался ровный, немного механический голос:
– Говорит Сущность. Сообщаю о вашем текущем балансе свершений. К настоящему моменту они составляют одну целую шестьдесят две сотых доли процента от необходимого для обратного переноса.
И на этот раз, прежде чем крутящаяся тьма утянула сиду в глубокий сон без сновидений, Немайн успела выкрикнуть:
– Да пошли вы со своим обратным переносом! Лесом, полем да торфяником!
Лорн ап Данхэм любовался на свою работу. Только что закаленный меч тускло сверкал, как рыбья чешуя. Триумф омрачало только одно – скоро такую же красоту сможет изготовить любой грамотный кузнец. Раз идею высказала сида, то о том, как делать такие мечи, будет знать половина Камбрии. Не признает богиня тайн мастерства. Чужие уважает, но свои – выбалтывает. Хотя нет, не выбалтывает. Наверняка гейс на ней такой, мистическое обязательство. Ведь за тысячи лет все, что ни напридумывала – людям раздарила. Так что и сварной клинок в руках – просто первый. А скоро их будет больше.
Не намного больше. Всех пока радует сталь и то, что из новой печи ее выходит много. Лорн припомнил – с другими мастерами сида говорила о ремесле, и они охотно поддакивали, когда Немайн рисовала подобия мельничных жерновов – для заточки литых, да грубо прокованных заготовок. Всего несколько бесед – и стало ясно, что римляне все‑таки получат не секиры, как изначально договорился Дэффид, а старые добрые гладии. Уродливые короткие пыряла, рядом не лежавшие с благородными листовидными формами, но прочные и острые. А баланс обеспечит рукоять.
И что останется Лорну? Разве только создать гильдию кузнецов‑оружейников да выставить свой клинок как образец шедевра. То есть работы, после которой ученик обретает право именоваться мастером? Сделал не хуже – молодец, можешь, нет – не позорь профессию, оставайся на подхвате у тех, кто достоин. Создать эталон – слава, но небольшая, раз уж ее всякий повторит. А скольких хлопот потребовала вещь! Долгая плавка не в большой общей печи, а в малом ее подобии, которое Лорн устроил у себя в кузнице. Да не одна – две плавки на сталь, три – на железо. Сварка клинка из кусочков. Проковка. Немайн говорила, что можно сделать много проковок, и тогда меч выйдет еще лучше. Но это работа не художника, а ремесленника. Значит, не то! Ведь незадолго до болезни сида даже не намекнула – сказала прямо, что для нее следующий меч сделает он, Лорн. А что такое меч Девы Озера? Новый Эскалибур! Уж он‑то не может быть получен простым повторением рутинной работы.
Кое‑какие шаги по изготовлению меча – спасителя Британии кузнец уже предпринял. А именно, позаботился о сырье. Пока сида болела, он поговорил с одним из ирландских друидов, который сам был не чужд огненному ремеслу. И добился своего: тот согласился послать за железом из древних друидических закладок, куда более старых, чем время жизни человека. Дюжина дюжин лет это будет или малость постарше – неважно. Важно, что в Камбрии лучшего железа не сыскать! За древнее железо друид просил лишь одного – присутствовать при изготовлении клинка, и Лорн неохотно согласился выполнить это условие. И через три дня после завершения навигации получил сверток с изъеденными ржавчиной крицами.
Но, прежде чем переводить на окалину драгоценный металл, следовало отработать технологию.
А потому Лорн ап Данхэм загнал бьющееся в груди «Пора!» на обочину сознания. Да, сида принесла два славных ремесленных способа. Но именно он, Лорн, должен придумать лучший – третий. Первый дает достойную и дешевую вещь. Второй – дорогую и отличную. Третий должен произвести чудесную. Лорн задумался. Надолго. Следующую плавку он начнет только через три дня, в строгой тайне. Взяв для нее одну из своих двадцатилетних закладок.
