Магия отступника - Хобб Робин

Я прополз мимо ее пня. Это было трудно. Осыпавшиеся ветви устилали землю вдоль ее прежнего ствола. Я весьма сомневался, что сумею протащить свою тушу через их переплетение, но справился. А потом мне пришлось затащить себя наверх, туда, где маленькое деревце выросло из верхушки ее упавшего ствола.

— Оно слишком маленькое! — возразил кто-то.

— Пусть он выберет. Не спорьте с ним, — прозвучал голос Кинроува.

Я проволок себя по последнему участку пути и потянулся, чтобы схватиться за побег. И упал ничком, вцепившись рукой в его кору. Большего и не требовалось. Мое решение было ясным для них всех.

— Он выбрал себе дерево, — заговорил вновь Кинроув. — Привяжите его к нему!

ГЛАВА 27

ДЕРЕВО

Я выбрал дерево куда моложе, чем было принято среди великих. Хуже того, не коренящееся прямо в земле, а выживший отросток рухнувшего ствола Лисаны. Я цеплялся за него изо всех сил. Прошло менее двух лет с тех пор, как я срубил дерево. Каэмбры растут неестественно быстро, но все равно этот побег казался тоненьким в сравнении с теми, что обычно выбирали великие. Я слышал, как кормильцы обсуждают мудрость моего решения. Один из них даже опрометчиво предложил перенести меня. На миг меня охватил кромешный ужас, когда я почувствовал, как на моих щиколотках и запястьях смыкаются чьи-то руки.

— Не оспаривайте решение великого. Пусть будет так, как он хочет. — Голос Кинроува прозвучал властно, но потом слегка смягчился, добавив задумчиво: — Магия почти не оставляет нам выбора, пока мы живем на этом свете; не стоит мешать ему в этом теперь.

Пока они поднимали и усаживали меня в нужном положении, я тлел лишь искрой сознания в груде мертвой плоти. Боль ушла, слишком много ее на меня набросилось. Я больше не был способен ее чувствовать. Взамен пришло глубочайшее ощущение неправильности: в моем теле отказало столь многое, что его уже невозможно исцелить — ни лекарю, ни времени, ни даже примененной к себе магии. Мое тело сделалось чужой территорией. Внутренние органы казались изодранными в клочья, когда кормильцы перемещали меня. Я больше не мог пошевелить ни пальцами, ни ступнями; я смутно помнил, что они опухли, но это было скорее телесным воспоминанием. Я прекратил составлять опись неполадок: это тело больше не действует, и вскоре я его покину.

Я гадал, задержалась ли Дэйси такой же искрой сознания в мертвом теле. Как и ее, меня прижали спиной к тонкому стволу, а затем привязали. Ноги вытянули вперед, хотя поза и показалась мне неестественной. Их связали в коленях и щиколотках, а затем примотали к деревцу грудь, шею и голову. Я ощутил, как они отступили от меня на шаг, чтобы взглянуть со стороны на свою работу и ждать.

Я совсем ослеп. Слышать я еще мог, но с трудом понимал смысл слов. Я заметил, как Оликея подталкивает Ликари на почетное место. Он говорил первым, как мой главный кормилец. Мне было трудно его слушать, и не только потому, что в моих ушах звенела смерть. Его голос казался взрослее, словно месяцы танца заставили его вырасти, но не обычным образом. Его воспоминания обо мне были по-детски восторженными и забавно незрелыми. Он подробно описал, как стал мне служить, как приносил пищу и охранял меня в горах, пока у меня был жар. Он рассказал, как мы вместе ловили рыбу и как я делил с ним пищу. Он вспомнил о том, как я грел его, когда он спал за моей спиной, и о неприятном запахе изо рта, о чем Ликари никогда мне не говорил.

Следующей рассказывала Оликея. Возможно, она успела собраться с мыслями, пока я полз сюда. Она выстроила все свои воспоминания обо мне в хронологическом порядке. Я впервые услышал, как она наблюдала за мной со дня моего прибытия на кладбище. Она описала, как показывала мне пищу, способную питать мою магию, и с гордостью упомянула, что учила меня заниматься любовью так, как это подобает великому. Она сожалела, что так и не смогла от меня зачать. Слушая ее, я подумал, что у нас был общий ребенок. А потом вдруг заметил Лисану. Через наши общие корни она дотянулась до меня, и поток ее мыслей наконец коснулся меня без преград. Она пристально смотрела на Оликею, и, возможно, в ее словах прозвучала толика ревности.

— Мне тоже так и не удалось выносить дитя. Я сочувствую ей. Но иногда я думаю: «У тебя уже есть сын. Почему ты так жадна?»

— Я рад, что он к ней вернулся. Надеюсь, она сумеет его сберечь.

— Сумеет.

Лисана медленно приближалась. Теперь я мог ее видеть. Она предстала передо мной в облике молодой женщины, полной и здоровой. Она шла босиком по замшелому стволу своего поваленного дерева, осмотрительно удерживая равновесие. Лисана улыбалась, и не просто изгибом губ — она светилась от радости. Она подходила ко мне так робко, а говорила так небрежно. Я понимал ее. Мы приближались к вершине счастья. Невозможно описать это словами. Даже такая попытка могла лишь все испортить. Я хотел было раскрыть ей объятия, но не смог пошевелиться. Ах да. Меня же привязали к дереву.

— Скоро, — успокаивающе пообещала она. — Скоро. — И почти нехотя добавила: — Будет больно. Старайся сосредоточиться на том, что, какой бы сильной ни была эта боль, она не продлится долго. Она пройдет, а мы останемся. Наши деревья молоды. И я ощущаю магию, текущую вольным, уже не запруженным потоком.

— Значит, я справился?

Я слышал голоса остальных, рассказывающие то, что они обо мне знают. Оликея смолкла, теперь говорил Кинроув. Я почти не уделял внимания его словам. Меня не заботило, что они могут сказать, пока Лисана, знающая меня лучше всех, стояла передо мной в ожидании. По моей спине пробежали мурашки, когда я вспомнил о предстоящей боли, но я заставил себя отвлечься от этих мыслей. Ожидать боль — это все равно что испытать ее дважды. Почему бы вместо этого не предвкушать предстоящие удовольствия?

Лисана улыбнулась шире.

— Разве ты сам не можешь ответить? Я ощущаю это даже на таком расстоянии. Думаю, все, кто служил магии, это знают: как будто свежий ветер подул вечером после долгого жаркого дня. Перемены грядут.

— Значит, ты в безопасности. И все будет хорошо.

Ее улыбка чуть померкла.

— На это стоит надеяться. А тем временем у нас будет то, что у нас будет.

И вновь по моей спине пробежали мурашки.

— Надеяться?

— Ты же сам видел. Магия — это не одно событие, не щелчок пальцами. Ее нельзя выразить как «сделай то, и это произойдет». Это цепь действий, зависящих от совпадений и удачи, которая всегда приводит к неожиданному итогу. Но ее можно проследить в прошлое. И если это сделает кто-то недоверчивый, он скажет: «О, это же вовсе не магия, а простая случайность». — Она улыбнулась. — Но для тех, кто носит в себе магию, истина ясна. Магия происходит.

— Но ты сказала «надеяться». Значит, исход еще неизвестен?

Покалывание в моей спине переросло в зуд, а там и в нечто еще менее приятное. Не думать об этом. Не представлять крошечные корешки, прорастающие в потную кожу спины. Не думать о том, как они ветвятся, прощупывают, ищут места, где им проще будет вторгнуться. Царапину, синяк. Кожа уже не зудела. Ее жгло. Это пройдет, закончится, но я вдруг испугался, что все еще только начинается.

Время течет иначе, когда боль отсчитывает медленные секунды.

— Смотри на меня, Невар. Не сосредоточивайся на ней.

— Стоит надеяться? — вновь спросил я, стараясь отвлечься.

— Эта цепь событий требует времени. Гернийцы не уйдут сразу. Их гнев еще кипит, а топоры занесены.

— Нет.

— Да. Кое-кто еще падет. Мы не можем знать сколько. Все это лишь часть медленно, исподволь действующей магии, Невар. Всего лишь часть…

Пришла боль. То, что было прежде, в сравнении с ней не казалось даже неудобством. Я ощутил кинжальные удары десятков, нет, сотен корней. Они жадно шарили по мне, вонзались в меня, разбегались вдоль позвоночника, словно новая нервная система, отклонялись от костей рук и ног. Мои конечности подергивались, я слышал счастливые крики свидетелей того, как дерево забирало меня. А внутри меня, словно сочащаяся кислота, разрасталась сеть корней.