Ознакомительная версия. Доступно 39 страниц из 193
— Я побывала на его крепостной стене, не забывай. С Миа. Обрыв со стороны Дискордии никак не меньше пятисот футов. Возможно, когда-то там были ступеньки, но от них наверняка уже ничего не осталось.
— Тогда пойдем по тоннелю, благо, что он есть. Может. Мы найдем для тебя какое-нибудь средство передвижения, как только выйдем на другой стороне. В другом городе или деревне.
Сюзанна вновь покачала головой.
— Я думаю, цивилизация заканчивается здесь, Роланд. И я думаю, что нам лучше закутаться, как только сумеем, потому что на другой стороне будет еще холоднее.
С одеждой ситуация складывалась куда как хуже, чем с едой. Никто не догадался заложить несколько лишних свитеров или утепленных курток в запечатанные под вакуумом банки. Одеяла были, но очень уж вытертые и буквально расползающиеся под руками, то есть практически бесполезные.
— Мне на это наплевать, — устало сказала Сюзанна. — Только бы нам удалось выбраться из этого места.
— Мы выберемся, — ответил Роланд.
3
Сюзанна в Центральном Парке, день достаточно холодный, чтобы дыхание паром вырывалось изо рта. Небо белое от горизонта к горизонту, снежное небо. Она смотрит на полярного медведя, который кружит по своему каменному островку, несомненно, наслаждаясь холодной погодой, когда чья-то рука обнимает ее за талию. Теплые губы чмокают в холодную щеку. Она поворачивается, и рядом стоят Эдди и Джейк. На лицах обоих одинаковые улыбки, на головах — практически одинаковые вязаные шапочки. На шапочке Эдди вышито «СЧАСТЛИВОГО», на шапочке Джейка — «РОЖДЕСТВА». Она уже открывает рот, чтобы сказать: «Мальчики, вы не можете здесь быть, вы, мальчики, умерли», — но тут же понимает, к своему безмерному облегчению, что все, что было — всего лишь сон, который она видела. И действительно, как можно в этом сомневаться? Нет говорящих зверьков, которые называются ушастиками-путаниками, конечно же, нет, нет существ-тахинов с человеческим телом и головой животного, нет таких мест, как Федик или замок Дискордия.
А самое главное, нет стрелков, Джон Кеннеди был последним, ее шофер Эндрю говорил правильно.
— Принес тебе горячий шоколад, — говорит Эдди и протягивает к ней руку. Рука держит чашку горячего шоколада, поверх которого сливки, посыпанные мускатным орехом; она чувствует запах, а когда берет кружку, чувствует его пальцы под перчатками, и в этот момент в неба начинают планировать первые снежинки. Она думает, как же это хорошо, жить в привычном тебе Нью-Йорке, как здорово, что эта реальность реальна, что они вместе в году…
— В каком году от Рождества Христова?
Она хмурится, потому что это серьезный вопрос, не так ли? В конце концов, Эдди — человек восьмидесятых, а ее пребывание в Нью-Йорке оборвалось в 1964-ом (или в 65— ом?) Что же касается Джейка, Джейка Чеймберза со словом «РОЖДЕСТВА», вышитого на шапочке, он же из семидесятых? И если они трое представляют собой разные десятилетия второй половины двадцатого века, какое время может быть для них общем? Какой нынче год?
«ДЕВЯТНАДЦАТЬ, — говорит голос из воздуха (возможно, это голос Банго Сканка, Великого потерянного персонажа), — это ДЕВЯТНАДЦАТЬ, это ЧЕЗЗЕТ. Все твои друзья мертвы».
С каждым словом мир становится все более эфемерным. Она может видеть сквозь Эдди и Джейка. Смотрит на полярного медведя, а тот лежит мертвым на каменном острове, вскинув лапы к небу. Такой приятный запах горячего шоколада уходит, сменяется запахом затхлости: старой штукатурки, древнего дерева. Запахом номера отеля, в котором никто не спал многие годы.
«Нет, — стонет ее разум. — Нет, я хочу Центральный Парк, я хочу мистера СЧАСТЛИВОГО и мистера РОЖДЕСТВА, я хочу вдыхать запах горячего шоколада и видеть первые робкие декабрьские снежинки, я сыта по горло, Внутренним миром, Срединным миром, Крайним миром. Я хочу Мой мир. Мне даже все равно, увижу я Темную Башню или нет».
Губы Джейка и Эдди двигаются синхронно, словно они поют песню, которую она не может услышать, но это не песня. Слова, которые она читает по их губам, прежде чем сон рассыпается —
4
«Остерегайся Дандело».
Она проснулась с этими словами на устах, дрожа в сумраке раннего, предрассветного утра. Насчет дыхания сон оказался правдой: оно превращалось в пар, срываясь с губ. В остальном — нет. Сюзанна коснулась щек и стерла с них влагу. Температура воздуха не упала до такой степени, чтобы замораживать слезы. Не хватило разве что пары-тройки градусов.
Она оглядела обшарпанный номер отеля «Федик», всем сердцем желая, чтобы ее сон о Центральном Парке обернулся явью. Во-первых, ей пришлось спать на полу: кровать превратилась в скульптуру из ржавчины, которая могла превратиться в пыль при первом прикосновении, так что у нее болела спина. Во-вторых, одеяла, из которых она соорудила матрас, и те, в которые завернулась, превратились в лохмотьям из-за того, что она ворочалась и металась во сне. От пыли, густо висевшей в воздухе, щекотало в носу и першило в горле. Першило до такой степени, словно она подхватила сильнейшую простуду. К тому же, она дрожала от холода. И ей хотелось облегчиться, а это означало, что придется ползти по коридору на наполовину онемевших от холода руках и культях.
Но в это утро тревожило Сюзанну Одетту Холмс Дин другое, не так ли? Проблема заключалась в том, что она вернулась из прекрасной мечты в мир
(это ДЕВЯТНАДЦАТЬ все твои друзья мертвы)
где теперь буквально сходила с ума от одиночества. Проблема заключалась в том, что в краю, где она очутилась, солнце не обязательно всходило на востоке. Проблема заключалась в том, что на нее навалились усталость и грусть, тоска по дому и душевная боль, скорбь и уныние. Проблема заключалась в том, что за час до зари, в этом, достойном музея, номере отеля типичного городка Фронтира note 106 , где в воздухе висела пыль веков, она чувствовала себя так, будто из нее только что выжали две последние унции силы воли. Она хотела, чтобы сон вернулся.
Она хотела Эдди.
— Вижу, ты тоже проснулась, — Сюзанна поднялась, так резко повернулась, опершись на руки, что в одну из них впилась заноза.
Стрелок стоял, привалившись к двери между комнатой и коридором. Из шнуров и ремней он сплел упряжь, которая показалась ей очень знакомой и теперь свисала с его левого плече. На правом висел кожаный мешок с их новыми приобретениями и оставшимися орисами. Ыш сидел у ног Роланда и очень серьезно смотрел на нее.
— Ты меня до смерти напугал, сэй Дискейн, — сказала она.
— Ты плакала.
— Разве тебя волнует, плакала я или нет?
— У нас поднимется настроение, как только мы уйдем отсюда. Федик наводит ужас.
Она знала, о чем он говорит. Ночью ветер набрал силу и когда завывал в карнизах отеля и расположенного по соседству салуна, Сюзанне в его вое слышались крики детей… несчастных, затерявшихся во времени и пространстве безо всякой надежды найти путь домой.
— Хорошо. Но, Роланд… прежде чем мы пересечем улицу и войдем в «Доган», я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал.
— Какое ты хочешь получить от меня обещание?
— Если возникнет ситуация, что мы попадаем в пасть какому-нибудь монстру, из Расщелины Дьявола или из тодэшной черноты между мирами, ты пустишь пулю мне в голову до того, как это произойдет. Ты можешь поступать, как знаешь, но… Зачем ты мне это отдаешь? — говорила она о револьвере, который протягивал ей Роланд.
— Потому что я нынче могу стрелять только из одного. И потому что не буду тем, кто возьмет твою жизнь. Если ты решишь сделать это сама, твое право…
— Роланд, твоя гребаная совесть никогда не перестанет удивлять меня, — Сюзанна взяла револьвер одной рукой, а второй указала на упряжь.
— Что же касается этой штуковины, если ты думаешь, что я полезу в нее без крайней необходимости, значит, ты рехнулся.
Легкая улыбка растянула его губы.
— Если нас таких двое, оно и к лучшему, не правда ли? Она вздохнула, потом кивнула.
