Даханавар (СИ) - Ляпин Оле

— Жаль, кади, что вы так и не поняли, как не справедливо отнеслись к моему младшему брату. — из темноты внутренних покоев вышел высокий смуглый брюнет. Это был Ибрагим ибн Тахт, собственной персоной.

— Как? Вы брат Самира? Но позвольте, если вы все это время знали, если были в городе и никуда не уезжали… — кади был предельно изумлен, а Фариха казалось готова была опять упасть в обморок. — Объясните же наконец, что все это значит! — потребовал кади.

— Все просто. — отвечал ибн-Тахт, — Я всегда знал, что брат мой человек чести и он никогда бы не совершил, того, в чем его обвинили.

Грозной тучей Ибрагим надвигался на пораженного правдой кади. Его справедливые обвинения сыпались на старика градом, заставляя того все глубже вжиматься в пухлые подушки, на которых кади так гордо восседал прежде.

— Я обеспокоился его судьбой, когда после известия о свадьбе с прекраснейшей из девушек, я начал получать письма о том, что поведение молодой жены его сильно беспокоит. Мой брат просто хотел выяснить, что не так с его женой. Я ждал новое письмо от брата, но вестей от него так и не поступало, это встревожило меня еще больше, и я послал в Басуру своего человека, что бы тот все разузнал. Вернувшись, мой человек рассказал мне ужасную историю о том, как мой брат был обвинен в страшном преступлении отцом своей жены и вскоре был казнен. Тогда я задействовал все связи, чтобы вы, кади, были смещены с занимаемой вами должности. Мои люди так же поспособствовали, что бы вас заинтересовала идея о новом муже из далекой страны для Айнур. Я расставил сети, и вы попались в нее, кади. Однако приехав в Мирцею и остановившись в моем доме вы продолжали играть со мной в кошки-мышки. — гневно сверкая глазами ибн Тахт завис над аль- Мумином, как удав над кроликом.

— Признаю, вы были очень осторожны, утаивая страшный недуг вашей прекрасной дочери. Тогда я решил оставить вас и претворился будто уезжаю из города по делам. Я нанял даханавара, зная, что лучше него никто не проследит за вами и вашими темными делишками. Я так же попросил мастера Шамиля смущать вашу прислугу упоминанием о человеке, который разрушил вашу жизнь в Басуре. Я всячески провоцировал вас, ожидая, когда вы откроете свое истинное лицо. И наконец, я заплатил вашей служанке Фарихе за то, что бы она оставляла дверь в спальню вашей дочери не запертой. Что бы ваша больная дочь могла выбираться по ночам из дома, потворствуя своим мерзким наклонностям.

— Вы, вы!! — кади то краснел, то бледнел от гнева, потом его взгляд обратился на женщину, сидевшую подле него. — Это правда, Фариха, ты сделала это нарочно?

Женщина медленно и с достоинством поднялась, она окинула своего, теперь уже бывшего хозяина, ненавидящим взглядом и произнесла:

— Я всегда ненавидела тебя, аль-Мумин! Ты разрушил нашу с Зейнаб жизнь. Твоя жестокая мать била нас за малейший проступок и попрекала каждой крошкой хлеба, я была счастлива, когда она наконец сдохла! И потом, не уже ли ты не помнишь, как обходился с моей сестрой? Как еще до замужества с ней, изводил бедняжку своим благочестивыми сожалениями, что она не невинна? А ведь ты сам лишил ее девственности, как только почувствовал, что она никуда не сбежит из дома твоей матери! Помнишь, как ставил ей в вину, что она испорченная дочь колдуна и возможно от того не может родить тебе ребенка? Зато я помню! Я помню слезы своей сестры и ее позор, который ты называешь "счастьем"!

— Но я любил ее! — вскричал кади.

— Ты всегда любил только себя аль-Мумин! Ты даже к своей дочери, которую родила тебе Зейнаб относился, как к прокаженной!

— Неправда, я всегда защищал Айнур, все что я делал было ради нее!

— Ей нужна была помощь, а ты упек за решетку единственного человека рискнувшего сказать тебе правду! — Фариха, смачно плюнула на пол перед кади. — Я всегда была верна тебе, но, когда этот человек, — она указала на ибн Тахта. — рассказал мне, что это ты донес на нашего отца… Да-да, в материалах дела сохранилось имя доносчика, и этот благородный человек выяснил его для старой Фарихи. А ведь наш отец был всего лишь обычный врачеватель, травник, который готовил припарки для больных суставов твое матери! Он никогда не был колдуном, и ты знал это! Ответь же мне правду, почему ты сделал это с нашим отцом?

— Ты знаешь почему! Это все твоя сестра, Небеса сделали ее слишком красивой! Она должна была быть моей, а ваш болван отец, хотел выдать ее за сына простого горшечника! Я спас ее, написав этот донос, от той убогой жизни к которой он ее готовил. Будучи моей женой, она жила как королева, я положил к ее ногам все, что имел!

Фариха протестуя покачала головой.

— Хватит! — громко объявил Ибрагим ибн Тахт. — Свои счеты сведете позже! Теперь, когда все выяснилось, и ты признался в своих злодеяниях аль-Мумин, я желаю, чтобы ты выполнил свой долг. И если в тебе осталось хоть немного чести, ты вернёшься со мной в Басуру и признаешь себя виновным в смерти моего брата. Ты сделаешь это перед священным синодом, ты признаешься во всех своих преступлениях. Я желаю, чтобы имя и честь моего брата были восстановлены. И не думай, что тебе удастся меня провести! Они, — он указал на остальных присутствующих в комнате, — они — мои свидетели!

Кади ненавидящим взглядом уставился на присутствующих, он покачал головой:

— Ты забыл Ибрагим, у нас тут состоялся уговор! Сначала пусть даханавар, найдет мою дочь, а уж после… после, возможно, я поеду с тобой в Басуру.

Шамиль поднялся.

— Я всегда исполняю свои обещания. — холодно произнес он, — Дайте мне сутки, и я приведу вашу дочь, или принесу вам ее голову. Теперь она слишком опасна, чтобы оставлять ее в живых.

Мужчины — пуштийцы переглянулись и кивнули.

— Да будет так. — сказал ибн Тахт. — у тебя есть сутки, живая или мертвая она должна быть здесь.

— Идем. — бросил даханавар Илае.

Юноша, прежде сидевший тише воды ниже травы, подскочил как ужаленный, ему явно не терпелось поскорей покинуть дом кади.

5

Они вышли из дома пуштийца, когда солнце уже окрашивало стены домов в рыжеватые оттенки заката. Близился вечер. Илая поежился, ощущение было такое, будто он только что покинул сырое подвальное помещение, а не роскошный и удобный дом купца.

— Ну что, не передумал? — шутливым тоном спросил его даханавар, бросив на юношу лукавый взгляд через плечо.

— О чем? — удивился Илая.

— Поохотится на чудовище! — даханавар состроил страшную и одновременно смешную рожицу, а потом посерьезнел и добавил. — Я серьезно, это будет опаснее, чем я предполагал. Ты еще можешь отказаться.

— Нет, пожалуй, это будет интересно.

Илая чувствовал то самое, похожее на зуд беспокойство, которое предшествовало каждой авантюре в его жизни.

— Я рад что не ошибся в тебе, друг мой. — совершенно искренне произнес даханавар.

— Я был в магистрате, и кое-что разузнал о том, куда может вести скрытый ход из гробницы. У меня появились соображения по поводу того, куда сбежала от меня Айнур. На старых планах города, которые мне удалось посмотреть в архивах магистрата, видно, что под цвинтарем проходит одна из полу обрушенных веток подземных туннелей. Да, ты правильно понял, нам придется снова, спустится под землю. В силу моей особой природы, я не смогу обойти защитное заклинание, наложенное на крышку саркофага, но вот ты, обычный человек и тебе это вполне под силу.

— Но я не маг, как же я смогу это сделать?

— Нет никакой необходимости, владеть магическим даром, чтобы открыть механизм, достаточно просто быть человеком, живым человеком, друг мой. Надеюсь, ты достаточно живой?

— С утра еще был.

Илая вдруг осознал с кем имеет дело, кожу предплечий покрыли предательские мурашки.

Об этом предпочитали не упоминать, но всякий знал с малых лет, даханавары — не люди. Точнее когда-то они были людьми, но после того, как вступали в Братство Черного Солнца, и проходили обряд посвящения, становились немертвыми. Пограничниками, не принадлежащими ни к миру живых, ни к миру мертвых. Так они получали ту силу и способность, которая позволяла им успешно справляться с разными монстрами, призраками и проклятыми. Те, в свою очередь, возникали, как следствие воздействия магических возмущений на живую природу. Даханавары, которые и сами давным-давно были созданы благодаря магии, до сих пор оставались надежными защитниками людей от досаждавших им отвратительных бестий.