— Не должно быть… так… — голос был теперь тише, слабее, полным какой-то внутренней муки. — …Ты не должен… ломать себя. Не должен.
— Кто ты? — снова спросил Улисс, уже понимая, что ответа не последует.
Железноликий медленно, с трудом поднял голову.
— Я не знаю… Не помню. Но я должен… Должен поддерживать порядок.
Тишина повисла между ними, густая и тяжёлая, нарушаемая только шелестом листвы снаружи.
Улисс перевёл зрачки на искорёженный металлический прут в руке Железноликого, на его дрожащие пальцы, на пыль, лежащую на его плечах нетронутым слоем. Он видел не машину. Он видел одинокого, заблудившегося ребёнка, забытого в заброшенном музее собственной жизни.
— Ладно, — он глубоко вздохнул, и в его голосе появилась новая, спокойная нота. — Не будем ломать. Давай… давай наведём твой порядок.
Железноликий замер на мгновение, затем кивнул. Его глаз светился ровным жёлтым светом, но теперь в глубине линзы читалось что-то новое... Возможно, благодарность.
Они начали молча. Железноликий — с книг. Его движения, обычно резкие и точные, теперь обрели какую-то странную, почти ритуальную плавность. Он брал каждый том, сдувал с него пыль, аккуратно перелистывал страницы, словно боясь потревожить уснувшие между букв мысли, и ставил его на полку, руководствуясь какой-то одной ему ведомой, сложной логикой.
Улисс взялся за стол. Под слоем засохшего воска, стружек и пятен неизвестного происхождения он обнаружил древесину — тёмную, почти чёрную. Он скрёб её ножом, и под грязью проступали следы карандаша, цифры, обрывки формул, чьи-то задумчивые каракули. Кто-то здесь не просто жил. Кто-то одержимо творил.
Они не разговаривали. Только иногда Железноликий издавал тихие звуки, комментируя свои находки: мягкий щелчок, найдя ржавый набор чертёжных игл; короткое, одобрительное «тррк», обнаружив за ящиком стеклянный пузырёк с каплями синей эмали; задумчивое «ш-ш-ш», вытаскивая из-под койки забытый гаечный ключ.
Вскоре хижина преобразилась. Беспорядок отступил, уступая место странной гармонии.
Они сидели у печи. Железноликий чистил уже и так блестящие инструменты, Улисс изучал свой чертёж, чувствуя на себе пристальный взгляд треснутой линзы. Он чувствовал его всё время — этот взгляд, полный немого вопроса.
Внезапно Железноликий замер. Его линза резко сфокусировалась на культе руки Улисса. Машина колебалась, издавая тихое, напряжённое жужжание. Потом раздался короткий треск, и он выпрямился, его рука дрогнула и медленно поднялась, указывая в сторону двери, ведущей в оранжерею.
— Я покажу тебе кое-что...
Он привёл Улисса в оранжерею и разгрёб землю в углу, открыв металлическую плиту.
Лестница в темноту.
Подвал.
Лампы мигнули, заливая помещение жёлтым светом.
Это была не мастерская.
Пространство, продуманное до мелочей: верстаки, полки с деталями, флаконы масел. И на стене — чертежи. Изящные, сложные, живые.
Железноликий подошёл к шкафу и достал схему. На ней была изображена кисть, почти как его собственная. А в углу — аккуратная подпись: "Ad astra per aspera".
Работа заняла три дня. Они начали на рассвете, при свете мощных ламп, вгрызаясь в металл и тайну. Железноликий схватывал на лету, его движения были выверены и точны. Улисс — примерял, подгонял, чувствовал. Латунные пластины нагревались в горне маленькой печи, принимая нужный изгиб. Шарниры смазывались маслом, проверялись на плавность хода.
Иногда Железноликий брал его руку и поправляли что-то — угол крепления, натяжение пружины. Эти прикосновения были точными, но в них появилось что-то новое — не просто механическая коррекция, а настоящее понимание. Сопереживание.
— Почему? — спросил, когда Железноликий подогнал пластину на его запястье. — Почему ты помогаешь мне?
Железноликий замер, его линза поймала отблеск пламени от горелки, отразив его, как искру.
— Потому что ты должен быть целым…
К закату третьего дня протез был готов. Он был прекрасен. Металлические пальцы сгибались с едва слышным, мелодичным шёпотом. Крепёжный браслет вокруг запястья украшали сложные узоры — листья, переплетённые с механизмами.
Улисс сжал кулак.
Металл был тёплым.
Его взгляд упал на Железноликого — на треснутую линзу, на дрожание руки.
— Теперь твоя очередь.
Он подтянул ослабшие соединения, заменил изношенные шестерни, вставил новую линзу. Когда он закончил, Железноликий распрямился. Его движения стали плавными, уверенными. Оба глаза горели ровным золотым светом.
— Теперь я функционирую на 93% от номинала, — голос звучал чётко, без скрипа.
— А как тебя зовут?
— Кажется, я… А-7-СБ. Автономный-7-Садовый Блок…
Улисс обвёл глазами их общую работу.
— Ты заслуживаешь настоящего имени. Буду звать тебя Гефест.
Машина замерла. В её глазах, в глубине новых линз, мелькнули какие-то новые, сложные оттенки.
— Гефест? — Железноликий медленно повторил, пробуя звучание.
— Это имя из старых книг... Давным-давно жил на свете великий мастер. Он мог выковать удивительные вещи, которые другие и представить себе не могли. Но сам он при это был калекой. Нога его не гнулась, а каждый шаг давался с болью. Люди смеялись над ним: «Как ты, можешь делать то, что ходит лучше тебя самого?» А он… Лишь продолжал работать. И вот однажды пришел к нему воин… Без руки. «Сделай мне новую руку, — хочу снова меч держать». И мастер сделал. А когда воин сжал кулак, металл... как будто ожил. «Это не простой протез. —Прошептал воин. — Ты сделал меня сильнее прежнего». С тех пор имя мастера стало символом. А его хромота? Никто не знает точно, но возможно, это была плата, за его талант?
— Гефест… — он медленно повторил, пробуя звучание. — А кто дал имя… тебе?
Улисс потёр ладонью подбородок, ощущая под пальцами щетину и гладкий металл своей новой руки. Тень на стене дёрнулась.
— В семье, где я родился, имя не выбирают. Его передают через поколение, как фамильную реликвию или проклятие. Но были двое других… Один старик… он называл меня просто «мальчишка». И девушка… — губы Улисса дрогнули в подобии улыбки, — она звала меня Ули. Когда хотела подразнить.
— Они погибли.
Это не было вопросом. Гефест произнёс это как констатацию — словно прочитал в его позе.
— Да, — напряжённо сказал Улисс. Пар, крики, кровь, дым — для него это не осталось в прошлом. Как и звук их смеха.
