По ту сторону рассвета - Чигиринская Ольга Александровна

Когда Гвиндор передал ему ответ брата, он понял все. Финрод отрекся от Нарготронда. Пока это не было сказано, можно было тешить себя надеждой на возвращение к прежней жизни. Они попросят — и Инглор вернется. Теперь этой надежды больше не было. Как бы ни закончилось безумное предприятие брата, в Нарготронд он не вернется. А значит, придется привыкать к городу, из которого ушла его душа…

— Государь…

— Да, Гвиндор?

— Твоя просьба исполнена. Лорд Куруфин здесь. Правду сказать, он хотел этой встречи не меньше, чем ты.

— Я иду к нему.

Он взял с треножника венец и надел его на голову. Финрод, скорее всего, так не сделал бы. Финрод не нуждался в знаках своего королевского достоинства, когда хотел явить свою королевскую волю…

«Ты не Финрод», — сказал ему взгляд Гвиндора. Ородрет стиснул руки.

«Да, я не Финрод. Но будь я проклят, если это помешает мне поставить феаноринга на место!»

Он пошел в малую залу — одну из тех, что сообщались с залом королевского совета, куда лорды или барды удалялись на совещание при необходимости.

— Король Нарготронда, лорд Куруфин, — сказал Гвиндор впереди. И повторил: — Король Нарготронда.

Видимо, сын Феанора обнаглел до того, что не пожелал подняться навстречу. Но когда Ородрет вошел, он все-таки стоял, и сел только по знаку короля.

— Я вернулся от восточных границ, куда вызвал меня по просьбе короля Тингола благородный Даэрон, — сказал Ородрет. — Я встретился там с королем Дориата.

— Я пришел сюда, чтобы поговорить об этом, — с легким поклоном ответил Куруфин.

Он не преступал границ учтивости в разговорах с Ородретом, но все время пробовал их на прочность. Он был сыном Куруфинвэ Феанаро, которого называли (и по праву) величайшим мастером из эльдар. И именно Куруфин вместе с именем унаследовал и мастерство отца, и его пытливый, ненасытный ум, и, увы, его властность и неразборчивость в средствах. Феанор был старшим и любимейшим сыном Финвэ, короля нолдор; Арфин — третьим, и хотя отец любил всех своих детей, все же… Он не раз говорил, что не пережил бы гибели Феанора. И никогда не говорил так о других своих сыновьях и дочерях. Итак, Куруфин был четвертым сыном — но первого, самого старшего, известного, любимого; Ородрет — вторым, но — третьего, прославленного больше мудростью и миролюбием, нежели мастерством и доблестью. Как двоюродные братья они любили друг друга… По крайней мере, там, в Амане, пока тень не упала на те земли… Как потомки королевского рода, они соперничали — по крайней мере, здесь, в Эндорэ, куда они пришли, чтобы сражаться… Куруфин был старше, и по праву своего старшинства, по праву старшинства своего отца — должен был занимать более высокое положение. Необходимость подчиняться Ородрету раздражала его, и он этого не скрывал. Оказывая знаки учтивости, он словно бы делал одолжение: ладно, братец, поиграем в игру «Ты король», но ведь оба мы знаем, что к чему на самом-то деле…

— Король Дориата опечален, — сказал Ородрет, следя за лицом Куруфина. — Его постигло несчастье: принцесса Лютиэн бежала из Дориата, чтоб отыскать Берена Беоринга.

На лице Куруфина не отразилось ничего.

— Король Тингол полагает, что она может отправиться в Нарготронд. Он требует, чтобы мы выдали ее, как только она появится.

— Ах, он требует, — Куруфин усмехнулся.

— Кстати, как она себя чувствует?

— О ком ты?

— О королевне Лютиэн.

— Кто тебе сказал, что я знаю, как она себя чувствует?

Ородрет стиснул зубы. Куруфин в совершенстве владел искусством лгать, не говоря ни слова лжи.

— Куруфин, кто бы ни сказал мне, что она у вас — я это знаю доподлинно. Ты взял со своих вассалов клятву молчать, но кое-кто из них успел кое-что рассказать до того, как дал клятву. Поэтому не унижай себя притворством, а меня — обманом.

—  Gwanur, [51]— Куруфин поднялся из кресла и зашагал по комнате. — Поверь, если я что-то делаю, то ни в коей мере не затем, чтобы унизить тебя или кого бы то ни было. Подумай сам, в каком положении ты окажешься, если Тингол вынудил у тебя клятву вернуть ему дочь, а она всеми силами не желает этого возвращения. Кто-то из них станет тебе врагом: отец или дочь. А ведь оба они родня тебе. Нам же все равно, что испытывает к нам этот лесной король: большей вражды, чем уже есть, между нами быть не может.

— Может, — возразил Ородрет. — Между вами еще не дошло до крови.

— Но дойдет, если безумие беоринга и твоего брата каким-то чудом принесет ему Сильмарилл. Итак, нам незачем бояться ссоры с ним: мы и так в ссоре. И если бы королевна попросила у нас убежища, не разумно ли с нашей стороны было бы скрыть ее присутствие в Нарготронде даже от тебя? Ведь ты ничего не знал бы о том, что она здесь, а мы не обещали отцу выдать ее. Более того, если бы даже ты узнал, что она здесь, и потребовал бы от нас ее выдачи — мы бы не выполнили этого требования, потому что дали бы ей слово оберегать ее, а сыновья Феанора не разбрасываются своими словами.

— Слишком много «бы», gwanur. Тингол не вынуждал у меня этой клятвы, поэтому вам нечего бояться, что я выдам ее отцу. И прежде всего мне хотелось бы поговорить об этом с ней самой.

— Она у нас попросила убежища, — упрямо наклонив голову, сказал Куруфин.

Ородрет поднялся, чтобы не говорить с ним снизу вверх.

— Но здесь я король, — тихо сказал он. — И если вы хотите иметь какие-то сношения с другими королями втайне от меня, то лучше вам будет покинуть город и отправляться к своим братьям. Оставив здесь Лютиэн — потому что не вам, а мне она приходится родственницей.

«Ты не Финрод», — сказала ему усмешка Куруфина.

— Да, я не Финрод, — тихо, яростно проговорил он. — Но я от него получил корону и я заставлю всех, кто не желает ей подчиняться, либо признать мою власть и примириться со мной, либо покинуть мои владения. Если королевна Лютиэн сегодня не появится здесь и не скажет мне, что она действительно добровольно просила у вас убежища, я буду считать, что вы захватили ее обманом или силой, и предприму кое-что для ее освобождения.

Куруфин попытался поклоном скрыть свое изумление — и это удалось ему хуже, чем он думал.

— Сегодня вечером Лютиэн Тинувиэль придет сюда, — сказал он.

— Пусть она приходит в мастерскую Финрода, — попросил Ородрет.

— Кто ты?

Она не отвечала, да и не могла ответить — матовая теплота мрамора была лишь наваждением, созданным искусной рукой ваятеля…

— Одна из перворожденных, покидающих Воды Пробуждения.

Лютиэн обернулась на голос:

— Государь Ородрет…

Он вошел, на миг опустив голову — простая рабочая сорочка, рукава закатаны до локтей, кисти наскоро вымыты, но на предплечьях — следы шлифовального порошка.

От колен и ниже статуя была все еще не отшлифована.

— Я… не хотела отрывать тебя от работы. Прости, государь.

Он улыбнулся краем рта.

— Я ведь сам настоял на том, чтобы ты пришла именно сюда. Выпей со мной квенилас.

Лютиэн приняла его руку и прошла под арку, в нишу, где на столике дымился носатый кувшинчик с заваркой. В кресле сидела нолдэ, похожая на Ородрета — его дочь Финдуилас, которую Лютиэн помнила совсем юной. Она родилась не в Амане, ее матерью была женщина из народа Кирдана. Сведущая в чарах, жена Ородрета погибла, когда Саурон штурмовал Минас-Тирит и все, кто мог противостоять Силе, вышли на стены.

Сейчас Лютиэн увидела на плече Финдуилас маленькую серебряную брошь в виде арфы. Значит, дочь пошла по стопам матери и сделалась бардом. Это был замысел Финрода — барды Нарготронда, судьи между синдар и нолдор, а также в делах, которые касаются чар и вражеской скверны.

Поднявшись, Финдуилас поприветствовала гостью, потом, придерживая крышку кувшинчика, наполнила сначала чашку Лютиэн, потом чашку отца. Ответив на благодарности легким поклоном, удалилась.

— Ты виделся с моим отцом, государь Ородрет?

Светловолосый нолдо кивнул. Глаза его на миг подернулись печалью.