"Фантастика 2025-108". Компиляция. Книги 1-28 (СИ) - Изверин Алексей

Ко мне кинулось Шешковский и Хлопуша. Они стащили с меня хрипящего и булькающего Кулика, принялись ощупывать и осматривать. Я отмахнулся.

— Нормально все со мной. Что с Егором?

Хлопуша склонился над раненым, вздохнул:

— Отходит уже. Пуля в грудь попала. С этим не выживают.

Я застонал от бессилия. А Хлопуша опустился рядом с казаком на колени и начал по памяти, нараспев читать:

— Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, заступи, спаси, помилуй и сохрани Боже, Твоею благодатию душу раба Твоего Егория, и грехи юности и неведения его не помяни, и даруй ему кончину христианску, непостыдну и мирну …

Рядом с Хлопушей встал Шешковский, остальные казаки моей охраны. Я поднялся с земли и тоже присоединился к ним. После того как Афанасий закончил недлинный текст Кулик затих. Мой тайник закрыл его глаза, перекрестился и поднялся с колен.

— Государь, ты не печалуйся. Он сейчас прямиком в рай отправился ибо отвести от тебя верную смерть это Господу было угодно. И деяние это будет вознаграждено в жизни вечной.

Мы постояли ещё какое-то время думая о вечном.

— Братцы, — обратился я к казакам, — позаботьтесь о нем.

Казачки угрюмо кивнули. Я повернулся в сторону Подурова и прочих, что заканчивали вязать нападавшего. Сознание от побоев он потерял и его голова безвольно болталась при манипуляциях очень злых офицеров. Я подошел поближе, пинком перевернул тело на спину и вгляделся. Что то подозрительное мне почудилось в его облике.

Я наклонился и сильно дернул за бороду. Она осталась у меня в руке. После того как физиономию нападавшего освободили от столь же фальшивых усов и оттерли от крови, сажи и муки, перед нами предстал Григорий Орлов собственной персоной. Только не золоченом камзоле, а в крестьянском платье.

— А мы то его вдоль всей Оки ищем. А он змей подколодный вона что задумал. Государя убить. Небось и пожар его рук дело. Вот ведь гнида!

Подуров матерно выругался и от души заехал сапогом по почкам лежащего на земле фаворита. От удара тот дернулся, застонал и открыл глаза. Некоторое время он таращился бессмысленным взглядом, но скоро осознал реальность, сплюнул слюну вперемешку с кровью и зарычал от бессильной злобы.

— Урроды! Твари! Ненавижу!

Его снова принялись бить, и я не стал мешать моим людям. Только бросил им: «Не убейте ненароком».

Мне стало любопытно, откуда у Орлова реквизит театральный под рукой оказался. Я осмотрел бороду, что все еще держал в своей руке и чуть не отбросил ее прочь. В свете факела стали заметно что это чей-то скальп. Было видно что резали неаккуратно, прихватывая мясо и портя кожу. Я ткнул скальпом в лицо скорчившемуся фавориту.

— Это чья борода?

Тот оскалился, сплюнул еще раз кровь и ответил.

— Мельника какого-то. Обноски тоже его. А сам он сейчас зажаривается наверно уже.

Он мотнул головой в сторону горящей мельницы и хрипло захохотал.

Рядом снова завыла хозяйка мельницы, казаки вновь принялись лупить фаворита.

У меня же в голове окончательно сложилась картинка произошедшего. Весь вечер Орлов с верхушки мельницы наблюдал за лагерем. Он и не собирался бежать. Куда ему бежать теперь? К Екатерине? За границу? Нет. Человек он конченный, поэтому решил искупить свою вину единственным возможным способом. Прихватить меня с собой на тот свет. Разумеется выжить Григорий не рассчитывал.

Не заметить меня с кавалькадой охраны и военачальников он не мог. И избу, которую я выбрал для совещания он тоже увидел. Когда он убил бедолагу мельника и как у него в голове родился такой изуверский план по изменению внешности, это Хлопуша с Шешковским потом выяснят. Это уже детали.

Поджог был, разумеется, его рук делом. Пока все мы пялились на пожар он подобрался к крыльцу с противоположной стороны. В суете на него никто не обратил никакого внимания. Пистолет и шпагу Орлов прятал в хворосте, который теперь валялся у того места откуда он вероятно стрелял. Это шагах в пяти от крыльца. Промахнуться было невозможно.

И я был бы уже мертв, если бы не Егор Кулик. Чудесный, веселый парень. К своему званию царского телохранителя относился очень серьезно. Даже навсегда зарекся хмельное пить. И слава Богу что из всей толпы моих ближников он один не забывал посматривать по сторонам. Он и заметил подозрительного крестьянина вышедшего из темноты. Предотвратить выстрел Егор уже не успевал и просто сделал шаг, закрыв меня своим телом.

— Государь, — отвлек меня от мрачных мыслей Мясников — Этого сразу повесим или ты его судить хочешь?

— Виселица… это для него слишком легко будет — я задумался — У меня для него другая смерть припасена. Давайте в дом вернемся и ты всем расскажешь свое предложение о том, как Муром будем брать. Вот в Муроме Орлова и оприходуем перед всем честным народом.

Военачальники ушли в дом. Орлова уволокли в погреб и приставили охрану. Казаки соорудили из жердей носилки и понесли тело сослуживца куда-то в ночь, а два высших чина Тайного Приказа остались стоять освещенные только отблесками пылающей мельницы. С треском рухнуло одно из крыльев, взметнув облако искр. Вокруг суетились крестьяне — растаскивали баграми горящие бревна.

— Хранит Господь нашего государя, — произнес Хлопуша глядя на процессию с телом погибшего казака.

— Подумать страшно что с ним будет без него, — согласился Шешковский и негромко добавил — Ну, что с Павлом то будем делать, Афанасий Тимофеевич?

Хлопуша потер свой шрам и прогудел:

— Чего, чего? Государь же не желает его смерти!

— Разве? — удивился Шешковский. — А мне показалось что он только гнева Господня не желает. И греха брать на душу не желает. А так-то этот Павел ему и даром не надобен. Захочет наследника государь — нового сделает. И воспитует как следует. А этот выродок Катькин всегда будет только источником смуты и интриг. Не нужен он государю. И нам грешным, он тоже не нужен.

Они уже не раз обсуждали эту тему и мнение у них было общее. Хлопуша тяжело вздохнул.

— И все-таки государь прав. А ну как Господь разгневается и не отведет руку убийцы в иной раз?

— Это так, — кивнул Шешковский. — Но нам то с тобой чего бояться? Грехом больше. Грехом меньше. Все едино в раю нас не ждут. Сами, своевольно, без приказа порешим Павлушку и ни слова государю не скажем. А можна и этого выблядка — графчика Лешку Бобринского

— Какого такого графчика? — удивился Афанасий

— У Катьки — Степан понизил голос — Сынок от Гришки есть. Прячут его в Питере, но я все-е знаю!

— Так может схватить его? — задумался Хлопуша — У нас нынче добрые людишки в столице, лучших посылали

— А почто он нам? — пожал плечами Шешковский — Лишняя докука

— Вот хитрый ты аки змей, Степа, а простых вещей не уразумеешь — усмехнулся главай Тайного приказа — Да сынка свого Катька да Гришка нам все богачества свои спрятанные отдадут!

— И то правда! И Орлов и Екатерина по заграницам распихали тьму золота — быстро закивал Шешковский — Есть вклады в английских да голландских банках… Но как же царь?

— А мы как и с Павлом ему ничего не скажем. А потом на залотом блюде приподнисем все это богачество! Только вот что, — Хлопуша взял дьяка за ворот — Смотри у меня Степка! Надо очень чисто все сделать. К нам никакой ниточки не должно быть, ибо государь не сможет нас простить опосля.

— К нам то точно не будет, а вот от Петра Федоровича молву отвести вряд ли удастся — поморщился Шешковский —. Даже ежели Павлуша сам вишневой косточкой подавится на пиру, все едино про государя говорить станут. Но Павлушу надо именно сейчас решать, потом все будет ещё скадализированней и неприглядней. А пока что можно все обставить как случай.

Мельница начала разваливаться, ярко освещая лица двух мужчин, не боящихся грязной работы.

Монастырская трапезная по-прежнему исполняла несвойственные ей функции. После отбытия государя с армией, канцлер не стал искать для собрания министров никакого иного помещения. На улице стояла необычная для мая жара и полное безветрие. Несмотря на раскрытые окна, Радищев страдал от духоты и мысленно благодарил царя за запрет на ношение париков и вообще за свободное отношение к одежде. «Пусть все носят то, что им удобно. Для меня главное человеке содержание, а не оболочка» — сказал он как-то раз во время спора о мундирах для государственных чиновников, затеянной Перфильевым. Судя по всему, канцлеру претило партикулярное платье у своих подчиненных, и он постепенно, придирками и насмешками, всем навязал очень строгие темные тона в одежде и отсутствие каких-либо украшений. Это делало чиновничий аппарат похожими на монахов. Что для занятого монастыря было вполне привычно.