Печать Древних (СИ) - "Johann Walcvur"

— Но ты ведь не из анклава? — протянул Ринельгер. — Училась у клирика или чародея Святого Воинства. Догадываюсь, тебе там было нелегко…

— Может быть, ты ещё догадаешься, что я с тобой сделаю? — она прижала кинжал к его горлу, и чародей снова ощутил лицом её горячее дыхание. Теперь достаточно близко.

— Мне не страшно, — Ринельгер не лгал — приближение смерти, но не от стали, он ощущал всем своим естеством. — Я отдал слишком много жизненной энергии, спасая твою головушку от кригаалена, и не смогу подняться, даже если применю самое мощное заклинание крови, какое только знаю. Откуда ты? — он выдохнул. Говорить становилось труднее. — Я родился в Альтерии, это на северо-западе Цинмара. Где именно, не помню. Меня в Анхаел принесли маредорийцы, ещё совсем маленького. Почти всю сознательную жизнь прожил в анклаве.

— Вандерум, Панремма, — нехотя сказала Ирма. — Родилась в семье ремесленника…

— Врёшь, — Ринельгер расслабился. — Ты слишком молода, чтобы родиться в Вандеруме, которого с середины Века Гнева нет на карте.

— Какая тебе разница, откуда я? — фыркнула Ирма. — Я… я не помню… помню корабль, шторм. Больше ничего.

— Не помнишь? Попытайся. Говорят, если сильно напрячься, можно вспомнить даже первые годы жизни. Куда ты плыла? По приказу королевы?

— Демон, — процедила Ирма. — Нет, кровавый чародей! Я не помню. Пыталась. Не вышло. Что ты хочешь выведать? Ты — легионер?

— Бывший, — прохрипел Ринельгер. — В Кельносс? Или Норзесилл?

— Я просто перережу тебе горло, — твёрдо сказала остварка, но давление лезвия ослабло.

— Постой-постой, — произнёс чародей. — Я из отряда картеля… это мы должны были вас встретить, чтобы провести в Кельносс…

— Откуда вы? — её голос стал мягче. — Откуда вы пришли на берег?

— Из Кеинлога…

Ирма глубоко вздохнула, выронила кинжал и шмыгнула носом. Какое очаровательно создание эта девушка сейчас, и как жаль, что Ринельгер не может её увидеть.

— Ирма, послушай, — произнёс полушёпотом Ринельгер. — Поищи остальных… скажи командиру, Ардире, такому бородатому мужику, что ты из наших заказчиков. Попросись в отряд, потому что иного выхода у тебя нет.

— Мы что-то должны были сделать, — обречённо сказала Ирма. — Кинжал… он очень важен. Теперь всё потеряно. Но я даже не помню, что.

— Успокойся, — проскрипел зубами Ринельгер. Ноги и руки неприятно сковывало льдом. Сейчас он многое пропускал мимо ушей. — Слышишь? Ты застряла тут…

— Нет, мы должны выбраться! — выпалила Ирма, и её слова эхом пробежались по пространству. — Ты можешь встать?

— Нет, говорю же, — протянул хрипло Ринельгер, уже не ощущая собственных ног. Слабость сковывала, холод пронзал мышцы. — Моя Мощь иссякла. Завалить тоннели было моим последним и самым… непредусмотрительным действием.

— А ты, — Ирма осеклась, — я… могу поделиться кровью… для твоего лечения. Сможешь?

Ринельгер на слух потянулся рукой. Ирма зашипела, сделав себе порез, и тогда чародей почувствовал её энергию. Полную жизни и Мощи, переливающуюся синими и белыми огоньками. Ринельгер напряг пальцы, и вскоре его ладонь лизнул горячий ручеёк свежей крови.

В сознании возник образ молодого светловолосого мужчины. Серая мантия на поясе крепилась толстым ремнём, в окровавленных руках он держал двуручный меч. Взгляд был отчуждённым, казалось, человек потерял всякую надежду, кроме огонька, тёплого для остварки, вызывающего у неё глубокие чувства; он светился во тьме, слабая рука тянулась к нему. Но человек развернулся, пропали огоньки, и его силуэт слился с чёрной пустотой.

Когда Ринельгер раскрыл глаза, светлячок ослепил его. Сжав зубы и вздохнув полной грудью, Ринельгер, чуть пошатываясь, поднялся на ноги. Ирма сидела рядом, поджав ноги под себя, и держала крепко ладонь на запястье левой руки. Абсолютно чистый кинжал лежал в стороне, а остварка была необычайно бледна. Ринельгер залез во внутренний карман мантии, пальцами нашёл горлышко флакона и, про себя поблагодарив Лерона и Заласа за его сохранность, вытащил наружу.

Прозрачная жидкость переливалась в свете магического огонька, и чародей, откупорив её, протянул Ирме.

— Пей, — слабость так и не отпустила его полностью. — Поможет тебе прийти в себя.

Дрожащими руками она взяла пузырёк и поднесла к губам. Ринельгер кашлянул и осмотрелся: повсюду лежали расколотые камни, покрытые пылью, осевшей на них после обрушения. Но это не было тупиком: небольшой проход оставался и вёл во тьму подземелий, наверняка к тому, что охраняли Врата Мощи. Повезло ли так остальному отряду?

— Нужно идти, ученица, — сказал Ринельгер наконец, — найти моих соратников. Или выбраться отсюда. Одно другого не исключает.

Ирма, посидев ещё немного, выкинула флакон — стекло, сработанное в Анхаеле ещё в Век Гнева, разбилось, разлетаясь тысячью осколками по пещере. Он был выполнен в форме змея, кольцами обвивающего цилиндрическое основание — такой лился чародеями Ордена Драконьей Погибели и являлся настоящей редкостью. Год назад за этот пузырёк Ринельгеру пришлось сражаться с грифоном — обезумевшее животное сорвало сумку с его груди в порыве атаки. На крышечке флакона, которая до сих пор оставалась в руке чародея, аккуратно были выжжены маленькие слова: имя чародейки, подарившей старинную вещь. Ринельгер всегда подолгу рассматривал слова, крышку, когда брал в руки этот флакон — источник воспоминания, этот флакон он ценил порою больше жизни.

Ринельгер и Ирма медленно следовали за магическим светлячком, лениво освещавшим каменную породу; постепенно завалы отступали, показалась древнейшая плитка, присущая ранним ригальтерийским постройкам — узоры, напоминающие тонкие веточки, тонули в рельефе, будто истерзанном инеем. Древние рунарийцы любили плавность, тягучесть, бесконечную пляску образов, уносивших созерцателя в далёкий полёт мысли — эта игра занимала, рунарийцы жили ею, ею же они поставили почти весь Цинмар на колени.

Встречались и руны. Они говорили, но говорили на забытом языке. Что хотели они сказать незваным гостям подземелья, какую историю через несколько веков хотели поведать? Или о чём-то предостеречь. Время стёрло в памяти знания предков. Кто знает, предвидели ли они наступление Кровавой Ночи?

Ирма, казалось, сейчас находилась в другом месте: она была бледная, взгляд потухших глаз устремлён в пол. Силы к ней возвращались медленно.

Коридор расширялся, завалы остались позади, Ринельгер увидел свечение факела и услышал глухие голоса. Отряд не погиб, не стали эти подземелья ему могилой: Фирдос-Сар вытянулся во весь рост, придерживая горящий факел над головой, у стены стояли, склонившись над телом, Ардира и Сенетра.

— Нужно найти Ринельгера, — услышал чародей Сенетру. — Поищем под завалами, командир, нам нельзя оставлять его.

— Чародей, чтоб тебя! — рявкнул Фирдос-Сар.

— Ринельгер? — Сенетра обернулась, её большие глаза были красными от перенапряжения, и Ринельгер мог себе представить, как жутко у рунарийки болела голова.

Чародей опустил взгляд на Зериона: он напоминал сушёный чернослив — бледная кожа стянулась, где-то сморщилась, губы потрескались, и в них застыли кровавые дорожки. Ринельгер присел перед рунарийцем на одно колено, прикоснулся — ни капли крови в его жилах не осталось — и закрыл глаза. Пальцы затряслись — в сердце чародея переплелись колючая вина за причинённую смерть и восхищение от того, что получилось совершить. Кровавая жертва, но во имя чего-то нового, плата за могущество — смерть иных и даже собственная… Амилиос всегда предупреждал, что не стоило играться с магией и изменять то, что было придумано тысячу лет назад.

— Проклятие, — прошептал Ринельгер, мотнув головой в попытке отделаться от наваждения.

— Мы так и не поняли, что это, — произнёс Ардира, услышав шёпот чародея. — Тот… кригаален, наверное, наложил боги знают какие чары.

— Может быть, — глухо отозвался Ринельгер, открывая глаза. — В любом случае, кригаален мёртв.

— И Зерион тоже, — бросил Ардира, сплёвывая. — Сарахид, туши факел и поищи камней… не хочу вот так оставлять рунарийца.