Год гнева Господня (СИ) - Шатай Георгий

Дождь прекратился столь же внезапно, как и начался. Пора было отправляться в церковь. Решили, что поедут на двух повозках. На одной, с дядюшкой Эстрабу — жених, невеста и двое шаферов. На другой, с матерью Арианы — четверо родственников Жанте. Остальные гости понемногу начали расходиться по своим делам.

Шаферы закончили устилать дорогу от дома зелеными ветками и камышом. Уже садясь на повозку, Ариана вдруг вспомнила про своего старого друга. Как же она могла забыть о нем?! Ариана вбежала в дом, достала из сундука своего потрепанного Жужу и вернулась к повозке. Мать неодобрительно качнула головой: мол, двадцать годков скоро, а все игрушки на уме. Жанте же лишь улыбнулся, не то снисходительно, не то виновато. Кажется, ему было немного стыдно за свое недавнее недоверие.

Дядюшка Эстрабу что-то крикнул своим мулам, и повозка тронулась. «Прощай, старенький дом с покосившейся крышей, скоро ли свидимся снова?» Ариана старалась не смотреть назад, чтобы невзначай не расплакаться. Только вперед — туда, где за бескрайними полями вереска открывались горизонты новой жизни.

Фрагмент 7

***

Своим вчерашним запоздалым визитом Ивар растревожил размеренную жизнь аббатства. Сначала его долго не хотели пускать. Пришлось подобрать с земли камень и изо всех сил дубасить в дубовую дверь. Ни звука в ответ, словно повымерли все. Спустя какое-то время на пороге все же показался заспанный монах. Ивар протянул ему письмо аббата. По-видимому, монах мало что понял спросонья, но все же пригласил Ивара жестом внутрь, после чего недоверчиво обвел взглядом сумеречную площадь перед воротами, буркнул что-то под нос и затворил дверь.

— Аббат уехал в Сулак по делам, — ведя Ивара через яблоневую аллею, сообщил монах. — За него сейчас брат Бернар, наш приор. Жди здесь, я сейчас разбужу его.

Ивар остался ждать у небольшой двери, ведшей в двухэтажное каменное здание. Справа, за рядами невысоких яблонь, виднелись ровные делянки огородов, кое-где перемежающиеся аккуратно подстриженным кустарником. Чуть в отдалении, на юге, возвышалась небольшая часовня, окруженная кладбищенскими крестами.

Через несколько минут дверь отворилась, и в проеме показалась худощавая фигура приора. На вид ему можно было бы дать лет тридцать с небольшим, если бы не осунувшееся лицо, изможденную худобу которого подчеркивал синюшный лунный свет. В одной руке он держал зажженную свечу, в другой — ферулу.* Придирчиво оглядев Ивара, приор произнес:

[*Линейку для наказания]

— Рад приветствовать тебя, брат, в нашей обители. Будь так добр, покажи мне письмо аббата.

Иван протянул пергамент. Поднеся свечу, приор принялся читать, сосредоточенно шевеля губами. Затем вернул письмо Ивару:

— Аббат говорил мне про тебя. Но до тех пор, пока он не приедет, мы не сможем приступить к работе. Аббат лишь недавно привез эти книги из Италии и сразу же отбыл в сулакский монастырь с инспекцией. Единственный ключ от ларя с книгами остался у него. Так что придется подождать. Я думаю, через пару дней он вернется. А пока — добро пожаловать в нашу обитель. Сейчас я позову странноприимца, он покажет тебе твою келью.

Странноприимный дом располагался тут же неподалеку, у монастырской ограды. Монах-странноприимец разбудил своего помощника, наказал ему сходить на кухню и принести теплой воды, чтобы гость мог омыть ноги. Затем они с Иваром поднялись на второй этаж. Странноприимец указал Ивару его келью, вручил ему lucubrum — плавающий в воске горящий кусочек пакли — и удалился. Ивар оглядел свое будущее жилище. Лежанка с соломенным матрацем, грубый деревянный стол и налой* справа от узкого оконного проема, сквозь который проглядывала молодая Луна. Вскоре пришел еще один монах, принес четвертину хлеба и небольшой глиняный кувшин с разбавленным вином. Молча поставил еду на стол, молча же удалился. Ивар заметил болтавшуюся у него на поясе восковую табличку. На таких табличках монахи обычно писали, когда не хотели нарушать тишину, а языка жестов недоставало для выражения желаемого.

[*Наклонная подставка для чтения и письма]

Наскоро поужинав, Ивар устроился на лежанке и тут же заснул.

Проснулся он от надсадных петушиных криков во дворе. Снаружи уже почти рассвело; с реки потягивало влажной прохладой летнего утра. Аббатство постепенно оживало. Ивар слышал приглушенные разговоры, шорох шагов за дверью, кудахтанье кур за окном, плеск льющейся воды и постукиванье деревянных кадок. Пора было спускаться к молитве.

Приму* служили в аббатской церкви Сент-Круа. Монахи с любопытством разглядывали новичка, иногда о чем-то перешептываясь. Ивара же больше интересовало внутреннее убранство храма. Он с интересом рассматривал сцены из Священного Писания, высеченные на колоннах безвестным скульптором: Иисус, восседающий в храме среди раввинов, пророк Даниил, запечатывающий пасти львам. На противоположной стене были вылеплены две коронованные головы, мужская и женская. Пол церкви — судя по всему, очень древний — был сложен из полуистертых изразцов, на которых угадывались изображения библейских героев, животных, растений и сказочных чудищ.

[*Богослужение, проводившееся около 6 часов утра]

После молитвы шла работа, в полном соответствии с наставлениями Святого Бенедикта. Приор спросил Ивара, где он предпочел бытрудиться: в скриптории или на хозяйстве. Ивар выбрал второе: насидеться в пыльном тусклом скриптории он еще успеет.

После этого приор отвел его к брату келарю, невысокому пухловатому монаху с круглым лицом. По пути Ивар заметил на земле — точнее, на невысоком каменном подножии — солнечные часы, по окружности которых читалась надпись Non numero horas nisi serenas.* Чуть поодаль буйным пестроцветьем услаждали взор ровные ряды цветочных клумб; за ними скрывался небольшой искусственный прудик, в котором монахи устроили живорыбный садок.

[*Фраза на латыни с двойным смыслом: 1) «Отсчитываю лишь часы светлого времени суток» и 2) «Отсчитываю лишь счастливые часы»]

Брат келарь привел Ивара к пекарне. «Вот сюда нужно будет носить муку с мельницы. Пойдем, покажу дорогу». Они развернулись и пошли в обратном направлении, только на этот раз огибая аббатские постройки со стороны реки. По пути брат келарь без устали рассказывал Ивару о новых землях, пожалованных аббатству, о притеснениях жюратов, норовивших лишить монахов их исконных привилегий, о некоторых жестокосердных братьях, вот уже который год жалующихся на аббата в Авиньон* — за то, что он назначил ризничим не своего, а чужака-клюнийца, да еще и без согласия капитула.

[*Римскому папе]

Так, за разговорами, они миновали ворота Сент-Круа, самый южный выход из города. Келарь, указав на Ивара, сообщил стражникам у ворот, что это их новый переписчик, прибывший из Англии по приглашению аббата переводить ученые книги. Почти сразу же за воротами протекала небольшая речушка Обурд, чье широкое устье, впадающее в Гаронну, сильно пересыхало при отливе. Келарь указал рукой на запад, где в сотне шагов вверх по речушке проглядывала из камышей старая водяная мельница с красной черепичной крышей. «Мельник уже видел тебя на службе. Нужно будет забирать у него кадки с мукой и относить их к пекарне. А незадолго до полудня, как зазвонит колокол, подходи в трапезную: это сбоку от странноприимного дома. Vade cum Deo*». С этими словами келарь развернулся и слегка подпрыгивающей походкой зашагал назад, по своим делам.

[*Лат. «ступай с Богом»]

Пространство между речушкой и городской стеной было сплошь заставлено монастырскими постройками — свинарниками, курятниками, силосными ямами — окруженными высоким деревянным частоколом. На другом берегу, среди осушенных болот, сочными листьями блестели на солнцемонастырские виноградники. «Богатое аббатство», думал Ивар. «Надеюсь, аббат не поскупится с оплатой».

Время до обеда пролетело незаметно. По звону колокола Ивар направился в трапезную. Просторное светлое помещение, выходящее окнами на юг, уже вобрало в себя около сотни монахов. Внутри пахло свежим укропом и мятой, обильно рассыпанными по каменному полу. Сегодня был понедельник, а значит, полагалась скоромная пища, да еще и в двойном размере: от келаря и от рыбника.* Монахи в молчании степенно рассаживались за длинными столами, застланными узкими скатертями из грубой серой холстины. На столах уже стояли деревянные плошки с хлебом, покрытые груботкаными белыми салфетками. Напротив каждого едока лежала деревянная ложка и щеточка для сметания крошек. Ножами монахи пользовались своими, теми, что постоянно носили на поясе.