Проклятый дар - Ле Гуин Урсула Кребер

Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46

Мы поехали дальше, к ограде, тянувшейся вдоль границы, и нашли то место, где к нам перебирались овцы Драма; камни из ограды здесь явно вынули совсем недавно. Остаток утра мы потратили на восстановление ограды, отыскав проломы и еще в нескольких местах поблизости.

Мне все еще настолько не верилось в то, что я мог убить ту змею, что я старался даже не думать об этом, и отец вечером застал меня врасплох, вдруг заговорив о моем «подвиге» с матерью. Он сообщил ей об этом кратко и сухо, в своей обычной манере, и мать даже не сразу поняла, что сегодня я наконец проявил свой дар и, возможно, спас жизнь отцу. Она, как и я, тоже очень растерялась, и вместо слов похвалы или радости у нее вырвались лишь слова тревоги:

– Так они, значит, такие опасные, эти гадюки? – все повторяла она. – А я и не знала, что они такие ядовитые. Но ведь они же могут заползти куда угодно, а там дети бегают, играют!

– Ну да, – сказал Канок. – Их на холмах всегда было полным-полно. К счастью, они не подползают слишком близко к домам.

То, что наша жизнь с детства неизбежно и постоянно подвергалась риску, Канок воспринимал как некую данность, и Меле порой приходилось пересиливать себя, чтобы примириться с этим. Получалось это у нее не слишком хорошо, но, с другой стороны, она всегда была защищена от любой угрозы. Канок делал для этого все возможное; и раньше никогда ей и не лгал.

– Между прочим, именно гадюки и дали нашему дару одно старинное название, – сказал он матери. – Раньше его часто называли «дар гадюки». – Канок быстро глянул на меня – лишь глаза блеснули, и взгляд их был мрачен и тверд; это был тот же взгляд, что и там, на склоне холма. – Их яд и наш дар действуют примерно одинаково.

Меле охнула, притихла. Потом сказала все же:

– Я знаю, ты рад, что этот дар у Оррека все-таки проявился. – Немало мужества ей потребовалось, чтобы это сказать.

– А я никогда и не сомневался, что он проявится, – ответил отец. Это было сказано, чтобы подбодрить и ее, и меня, но я не уверен, что она или я были способны принять такую поддержку.

В ту ночь я очень долго не мог уснуть, что, согласитесь, странно для подростка моих лет. Я снова и снова обдумывал случившееся, и тревожные сомнения все глубже проникали в мою душу. Наконец я все же уснул, и снились мне тревожные и странные сны. Проснулся я очень рано, встал и сразу пошел на конюшню. В кои-то веки я оказался там раньше отца, но и он вскоре тоже пришел, зевая, протирая заспанные глаза.

– Здравствуй, Оррек, – сказал он.

– Отец, – сказал я, – я хочу… насчет той змеи…

Он слегка наклонил голову.

– Я знаю: я старался использовать и руку, и глаз, но я не думаю, что убил ее. Моя воля… Я же ничего не почувствовал! Все было точно так же, как и раньше. – Горло у меня болезненно сдавило, глаза щипало.

– Но ты же не думаешь, что это сделал Аллок? – с легким презрением сказал отец. – Он на такое не способен.

– А ты? Это ведь ты ударил ее?..

– Нет. Когда я ее увидел, она была уже мертва – повторил он в точности те же слова, что и вчера. И все же мне показалось, что в его голосе и глазах проскользнула некая искра задумчивости, или вопрос, или даже сомнение. Но это продолжалось лишь мгновение. К нему тут же вернулась прежняя твердость, хотя лицо его все еще было несколько размягченным, но уже не таким, каким я его увидел, когда он стоял в дверях конюшни и сонно зевал.

– Да, я ударил эту змею, – сказал он. – Но после того, как это уже сделал ты. Я уверен, что первым был ты. И ты сделал это очень быстро – и рукой, и глазом.

– Но как же я тогда смогу узнать, что воспользовался своим даром, если… если мне кажется, что все осталось по-прежнему? Как и тогда, когда у меня ничего не получалось?

Мои вопросы явно застали отца врасплох. Он нахмурился, задумался, а потом сказал не слишком уверенно:

– А может быть, тебе прямо сейчас попробовать еще раз, Оррек? На чем-нибудь маленьком, незначительном? Ну, например, на этой вот травке? – И он указал на кустик одуванчика, выросший между камнями двора рядом с конюшней.

Я уставился на одуванчик полными слез глазами. Я не смог их сдержать, закрыл руками лицо и расплакался.

– Я не хочу, не хочу! – выкрикивал я. – Я не могу! Не могу и не хочу!

Отец подошел ко мне, опустился на колени, обнял меня и дал мне выплакаться.

– Все хорошо, дорогой, – сказал он, когда я стал наконец успокаиваться. – Все будет хорошо. Но это действительно очень нелегко – привыкать к своему дару. Иди-ка, умойся.

И больше мы с ним о моем даре не говорили – во всяком случае, некоторое время.

Глава 6

После этого в течение нескольких дней мы специально ездили с Аллоком в те места. Мы чинили, а кое-где и перекладывали каменную изгородь вдоль наших юго-западных пастбищ, ясно давая пастухам по ту сторону границы понять, что в этой изгороди нам знаком каждый камень, и мы сразу заметим, если они хоть один расшатают или вынут. И на третий или четвертый день мы увидели, что к нам по длинному пологому склону холма направляется группа всадников. Они ехали прямиком через те пастбища, что некогда принадлежали роду Корде, а теперь стали собственностью Драмманта. Овцы с громким блеянием разбегались в разные стороны, ибо всадники мчались с приличной скоростью, и скорость эта все увеличивалась, ведь участок земли там был почти ровным. День стоял облачный, туманный, и мы насквозь промокли от мелкого дождя, сеявшегося с неба, и все перепачкались, таская мокрые грязные камни.

– Ох, клянусь Священным Камнем, это же сам старый змей! – пробормотал Аллок. Но мой отец так на него глянул, что он сразу примолк, а отец, повернувшись к подъехавшим всадникам, сказал громко и спокойно:

– Доброго дня тебе, брантор Огге.

Мы с восторгом смотрели на драммантских коней. То были поистине прекрасные животные. Брантор ехал на великолепной медового цвета кобыле, которая, впрочем, выглядела слишком изящной и хрупкой для его массивной фигуры. Огге Драму было лет шестьдесят, но он был еще могуч: грудь, как бочка, бычья шея. На нем были черный килт и куртка горца, но и то, и другое из тонкой тканой шерсти, а не из фетра, и на коне уздечка была серебряная. Его голые голени бугрились мускулами. Я в основном видел именно его здоровенные голые ножищи, а лицо – лишь мельком, потому что в глаза ему смотреть не решался. Сколько себя помню, я слышал о бранторе Огге только плохое. Да и сейчас это стремительное приближение его вооруженного отряда – Огге лишь у самой ограды натянул вожжи – тоже радостных надежд не сулило.

– Чинишь ограду, Каспро? – спросил он густым, но неожиданно добродушным басом. – Хорошее дело. У меня есть несколько человек, отлично владеющих искусством сухой кладки. Я пришлю их тебе, пусть помогут.

– Мы сегодня как раз все заканчиваем, – сказал Канок, – но все равно спасибо за предложение.

– А я все-таки их пришлю. У ограды ведь две стороны, верно?

– Что ж, пусть работают, – любезно согласился мой отец, но лицо у него было при этом тверже камня, который он держал в руках.

– Один из этих парнишек ведь твой, верно? – сказал Огге, разглядывая Аллока и меня. Оскорбление было хорошо замаскировано. Он наверняка знал, что сын Канока – еще мальчишка, а не двадцатилетний молодой человек. Ему просто хотелось намекнуть, что он не в силах отличить сына брантора от простого серва. Во всяком случае, мы трое восприняли это именно так.

– Мой, – ответил отец, не называя меня и явно не собираясь меня ему представлять. Он на меня даже не взглянул, и Огге, сменив тему, сказал:

– Теперь, когда наши земли граничат друг с другом, я хочу пригласить вас с женой погостить у нас в Драмманте. Если я, скажем, подъеду к тебе через денек-друтой, ты дома будешь?

– Непременно, – ответил Канок. – И буду очень рад принять тебя.

– Хорошо, хорошо. Я заеду. – Огге небрежно махнул рукой в великодушном прощании, ударил пятками по бокам кобылу и легким галопом двинулся во главе своей свиты вдоль каменной ограды.

Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46