Пробирная палата - Паркер К. Дж.

Она развязала наконец узелок и развернула листья, под которыми оказался золотисто-коричневый пирог, обильно пропитанный медом и посыпанный ореховой крошкой.

– Не очень-то изысканный способ есть эту штуку таким вот образом, ну да черт с ней. Поехали.

Женщина разинула рот, затолкала четверть пирога и откусила.

Бардас отвел глаза.

– Неплохо, – сказала его спутница, как только смогла заговорить, – хотя и получается, что я хвалю сама себя. Вообще-то пирог предназначался моему сыну в Дайке, но, как говорится, чего не ждешь, о том и не жалеешь. Я не слишком много болтаю, а?

Бардас пожал плечами:

– Я предпочитаю слушать.

– Очень разумно, – сказала женщина, дожевывая. – У человека один рот и два уха, как говаривала, бывало, моя мама, когда мы были детьми. Вам далеко?

– До Саммиры, – ответил Бардас. – Там мне придется пересесть. Конечная цель – Ап-Калик.

Она кивнула:

– Ап-Калик. Хм. Я частенько бывала там, когда была помоложе. Управляющий государственного кирпичного заводика… такой хороший был клиент. Духи, – добавила женщина, как бы объясняя род своего занятия.

Я в этом деле уже двадцать лет, приняла его от отца, когда мне исполнилось семнадцать, а через три года выкупила доли у братьев. Их у меня двое. Надеюсь, моя младшая продолжит семейную традицию, когда подойдет ее время. Дочке больше нравится заниматься производством, а вот разъезжать она не любит, а я наоборот. В общем, пока все идет хорошо, мы работаем вместе. Моему сыну, конечно, не по вкусу, что я так много путешествую. Наверное, считает, что из-за меня и он выглядит в плохом свете, но кому какое дело? Не буду отрицать, большая польза иметь сына в дорожной службе. Во-первых, всегда можно подсесть в почтовую карету, а это, согласитесь, немалое преимущество. Не уверена, что с такой же легкостью отправлялась бы в путь на муле. А вы когда-нибудь раньше бывали в Саммире?

Бардас покачал головой:

– Для меня это только название.

Попутчица фыркнула.

– А там ничего больше и нет, городишко катится под гору с тех самых пор, как потерял торговлю индиго. Если будет время, сходите посмотреть бани, а вот на местный рынок не стоит и время тратить. Точно то же самое найдете в Толламбеке, только вдвое дешевле.

Бардас кивнул:

– Буду иметь в виду.

– А вот Толламбек… – продолжала женщина, – Самое лучшее там – рыбное рагу. Откуда у них взялся вкус к рыбе – ведь до моря-то далековато. Это известно только небесам, но факт остается фактом: я бы предпочла каждый день есть соленую рыбу по-толламбекски, чем любую другую, пусть и свежую. И пусть мне говорят, что хотят, я не отступлю. А в тех краях, откуда вы родом, рыбы много едят?

– Я жил в Перимадее, – ответил Бардас.

– Перимадея, – повторила торговка духами. – Так… макрель, много трески, тунец, угорь…

Бардас пожал плечами:

– Боюсь, что не знаю. Мы их всех называли рыбой. Она была серая и шла кусками, как хлеб.

Женщина вздохнула:

– Вот и сын у меня такой же, ничего не понимает в хорошей пище. Ему все одинаково. Просто позор. Я хочу сказать, что ведь жизнь – во многом еда и питье. Если вам это не интересно, то сколько же жизни расходуется впустую.

– Наверное, вы правы.

Как и предрекла попутчица, вместе с сумерками пришел холод. К счастью, в углу кареты обнаружилась сложенная воловья шкура, и Бардас закутался в нее. Эскорт остановился, чтобы зажечь фонари, а когда они снова тронулись, то скорость осталась почти что прежней.

– Одно из преимуществ ровной, прямой дороги, – сказала женщина. – Не имеет значения, видишь ты, куда едешь, или нет.

Дорожный паек, о котором она упоминала столь пренебрежительно, оказался на поверку длинной и плоской буханкой ячменного хлеба, приправленного чесноком и укропом, куском твердого, черствого сыра и луком.

– Говорят, – заметила женщина, – того, кто ехал с почтой, можно издалека определить по запаху. Не знаю, согласитесь ли вы со мной или нет, но сочетание просто несносное.

Бардас улыбнулся, хотя, конечно, в темноте его улыбку никто не заметил.

– Мне нравится запах чеснока.

– Да? Но это же… что ж, как говорится, каждому свое. Видите ли, в моем бизнесе человек, можно сказать, живет и умирает по своему чувству запаха.

– Должно быть, странно.

– О да, конечно. Удивительно, сколь многие люди относятся к обонянию, как к чему-то само собой разумеющемуся. Разумеется, из всех пяти чувств это самое ленивое, хотя тренировкой можно поправить почти все. Кстати, меня зовут Иасбар.

– Бардас Лордан.

– Лордан… Лордан… Знаете, я слышала это имя. Скажите, а нет ли банка с таким названием где-то… где-то не здесь?

– Думаю, что есть.

– А, ясно. Вот в чем дело. А там, откуда вы родом, у всех два имени?

– Вполне обычное дело. А там, откуда вы, у всех только одно?

Женщина рассмеялась:

– Здесь не все так просто. Давайте я попробую объяснить. Если бы я была мужчиной, меня бы называли Иасбаром Хулианом Ап-Диаком. Иасбар было бы мое собственное имя, Хулиан – имя отца, Ап-Диак – место рождения моей матери. Но я женщина, а потому просто Иасбар Ап-Кандер: идея та же самая, но Ап-Кандер – это название места, где родился мой муж. А если бы я не была замужем, то оставалась бы Хулианой Иасбар Ап-Эскатой, по месту моего рождения. Немного сложновато, но вы не беспокойтесь, иногда иностранцы всю жизнь не могут привыкнуть к нюансам.

– Вы родились в Ап-Эскатое?

– Да. Тогда у моего отца еще был там магазин. Я все собиралась вернуться, но, конечно, сейчас уже поздно. Несколько странное место.

– Да.

– Нет, правда. Знаете, там ели такой невероятно густой суп со сметаной и чечевицей. Мы, бывало, отправлялись на рынок и брали с собой большие раковины. Наливали в них этот суп и потом пили его где-нибудь в укромном уголке, пока он еще горячий. В него добавляли что-то, какой-то особенный ингредиент… я так и не выяснила, что именно. Конечно, можно было бы спросить у матери, но мне и в голову не приходило поинтересоваться. В детстве ведь о таких вещах не задумываешься, верно?

Она говорила и говорила, но Бардас уже не слушал. Он уснул. А когда проснулся, ее уже не было, а карета только что прошла первую дневную смену. Попутчица оставила ему кусочек сладкого, липкого пирога, но от тряски угощение свалилось на пол и перепачкалось в пыли. Рядом валялись листья виноградной лозы.

– Темрай?

Он очнулся и открыл глаза.

– Что?

– Тебе что-то снилось.

– Знаю. – Он сел. – Ты разбудила меня только для того, чтобы сказать, что мне снился кошмар.

Жена посмотрела на него:

– Должно быть, тебе действительно снился кошмар, ты ворочался, метался и хныкал.

Вождь зевнул.

– Пора вставать. Скоро придут Куррай и все остальные, а я всегда чувствую себя таким идиотом, когда приходится одеваться на виду у всех.

Тилден хихикнула:

– Да уж, это настоящее представление. Не понимаю, почему ты так беспокоишься, зачем тебе такое облачение?

– Чтобы меня не убили, – нахмурившись, ответил Темрай. Он свесил ноги с кровати, поднялся и направился в угол палатки, где висело его боевое облачение.

– Люди здесь никогда не надевали ничего подобного, пока мы не пришли сюда. Во всяком случае…

Темрай вздохнул. Он и сам не любил все эти меры предосторожности, все эти кольчуги, сковывавшие движения, делавшие его неуклюжим, медлительным и неповоротливым тугодумом. Вождь не сомневался, что допустил в последнее время много ошибок только из-за груды металла, который ему приходилось таскать на себе.

– Не знаю насчет тебя, – сказал Темрай, натягивая подбитую войлоком рубашку, составлявшую первый слой кокона, – но меня устраивает все, что увеличивает мои шансы не быть убитым. Ну, ты собираешься помогать мне, или я должен делать все сам?

– Ладно, – сказала Тилден. – Знаешь, мне было бы легче воспринимать все всерьез, если бы не эти дурацкие, смешные названия.