Золотая свирель - Кузнецова Ярослава

За спиной молчит толпа. Теперь молчит, наоралась. Слушает. За спиной мужской ровный голос читает: "…исчезновение или гибель королевы Каланды посредством премерзкого колдовства… подвергается испытанию водою…" И другой голос, женский, сиплый от горя, перебивает его: "Где она, дрянь? Где моя Каланда?!"

Где моя Каланда? Имя колоколом отзывается в голове. Грудная клетка гудит как звонница, сердце металлическим билом шарахает в ребра. Каланда! Госпожа моя, золотой ангел, горькая моя королева…

Не убивайте меня! Я найду ее. Вы сами знаете — никто кроме меня не найдет. Если она еще жива… я найду. Найду!

Солнечная рябь мучает единственный зрячий глаз, пляшет в воздухе, забирается под ресницы. Зеленая река еще заперта морем и пахнет тиной. Голос за спиной умолкает. Я слышу, как вода плещет у свай, раскачивая шелковую бахрому тины. Я слышу шаги — быстрые. Более быстрые, чем мне бы хотелось. Запоздало поднимаю взгляд — на небо надо было смотреть! Молиться! Каяться!

Голос за спиной: "Да свершится…"

Один хватает за веревку, стягивающую локти, другой — за ноги. Тяжело раскачивают, лицом вниз. Все что вижу, становится плоским, утюжит зрение, отпечатываясь на обратной стороне век: раскаленные доски причала, пыльные сапоги, метущие их грязные волосы, сбоку — зеленая граница воды.

Короткий полет.

Черная клякса моей тени кошкой бросается снизу вверх и разрывает мне горло.)

— Меня обвинили в ведьмовстве. Чтобы проверить это, связали и бросили в реку.

— И ты не выплыла.

— Не выплыла.

— Значит — не ведьма! — грим захохотал. — Глупость какая. И что? Амаргин тебя вытащил?

— Не Амаргин. Другой.

— Кто же?

— Ирис. Он не отсюда. Он… с другой стороны .

— Из Сумерек, что ли?

— Да. Я жила там. Не знаю, сколько. Здесь все переменилось. Не представляю, сколько лет прошло.

— М-м! — грим подался вперед. Сумасшедшие глаза его заполыхали в полуярде от моего носа. — А обратно чего вдруг попросилась? Соскучилась по дому?

— Черта с два. Меня выставили. Не спрашивай, за что. Не знаю. В один прекрасный момент я надоела… сумеречным господам.

— Тамошняя братия вся такая, — мрачно кивнул пес. — Никогда не знаешь, что им в голову взбредет. Через одного — бешеный, каждый второй — чокнутый. Как Амаргин с ними ладит? Хотя он им вроде как родственник в тридесятом колене.

— Не им, а фолари.

— Да один фиг. Ладно бы они там у себя злобствовали, а то ведь и здесь покою не дают. А я, между прочим, САМИМ к этому кладбищу приставлен. На законных, как говорится, основаниях. Нееет, находятся, пропасть, охотнички… — он встряхнулся, мотнул башкой так, что уши щелкнули. — Я б на твоем месте держался от них подальше.

Я не ответила. Доля правды в гримовом высказывании была. И немалая.

Помолчали. Огромный черный пес растянулся на земле, положив голову на лапы. Ладно, подумала я. Мне, наверное, не следует цепляться за прошлое. Ирис отказался от меня. То ли я его обидела, то ли Королева надавила, то ли поручительство оказалось слишком тяжелой заботой… да что сейчас гадать? Переживем. У меня теперь мантикор имеется. Домашний. Из рук ест…

Каланда. В каких глубинах застиранной памяти сохранилось это имя? Имя из позапрошлой жизни. Имя и острое чувство утраты. Чувство вины. Меня бросили в воду из-за нее, из-за Каланды. Из-за того, что я сделала с ней. Значит, наказание было справедливым. Значит, я заслуживала смерти.

— А второй раз? — прервал молчание грим.

— Что — второй раз? А, утопление. Да вот, только что. Этот, как ты говоришь, дракон, заперт в подземном гроте, посреди озера из мертвой воды. Чтобы его накормить, надо через мертвое озеро пройти, а вода… ну, очень холодная и вообще… какая-то не такая. Короче, я грохнулась в озеро. И не выплыла. Это случилось четыре дня назад. На сей раз все было прозаичнее — меня вытащил Амаргин. Сегодня после полудня.

— Ну, это не считается. Любой может в мертвой воде хоть сто лет пролежать и останется свеженьким.

— И мертвеньким? — я затаила дыхание.

Грим подумал.

— На моей памяти никто еще не захлебывался мертвой водой. Выходит, в нее можно лечь и заснуть на тысячу лет, а потом встать и дальше жить. Если ты заранее не мертв.

— И если найдется тот, кто тебя вытащит.

— Это верно.

Мы еще помолчали. Я повозилась, подминая под себя крапиву. Голые стебли не очень-то и стрекались, главное — не прикасаться к листьям. Между качающихся верхушек открывался длинный лоскут неба, запыленный звездами. Земля подо мной уже не казалась такой холодной. Рядом черным курганом свернулся пес — косматый, уютный. От большого его тела тянуло теплом.

— Ты не сказал, как тебя зовут.

— А ты не спросила, Леста.

Я смутилась.

— Прости. Я думала, ты сам представишься.

— Называй меня Эльго.

Эльго. Это имя не шло ему. Слишком легкое, не черно-алое, а серовато-серебряное. Я почему-то думала, что имя у него будет грозное, рокочущее. А оно звучало как всплеск воды. Сумеречное какое-то имя.

— Эльго, — спросила я, — а ты бессмертен?

Он молчал так долго, что я думала — он заснул. Но дернулось острое ухо, разомкнулись веки, пропустив малиновый луч:

— Дурацкий вопрос, — пробормотал он. Голос его опять изменился, стал юным, как у подростка. — В каком смысле?

— Ну… тебя можно убить?

— Любого можно убить.

— А что с тобой будет, когда умрешь?

— Понятия не имею. Это не мне решать. САМ решит.

Я вздохнула.

— Ты давно тут живешь? На заброшенном кладбище?

— Хм? Это смотря для кого. Собственно, как начали тут хоронить, так я сюда перебрался. Мне церковь понравилась. Хорошая церковь. Жаль, сгорела.

— А новая?

— Я к старой привык, — он вздохнул. — Мне нравится высокая открытая колокольня. На новой сидишь, как в коробке, ничего не видно. Узнать бы, кто такое выдумал, да напугать как следует. Ночью, когда пьяный из кабака пойдет. Чтобы память отшибло. Чтобы домой дороги не нашел. Р-р-р!

— А вот Амаргин говорит, что мертвых не существует.

— Не понял?

— Ну, что мертвое тело — это земля, а…

— Ну, знаешь, пока оно землей станет, несколько сотен лет пройдет. А до того — лежит себе скелетиком, все чин-чином. Ну, а я сторожу, чтоб они тут самоволом не шлялись, и чтоб никто со стороны тут не безобразничал.