Исповедь Стража - Некрасова Наталья

— Приветствую тебя, Правитель Лесов. — Дайолен говорил на языке Синдар.

— Привет и тебе, менестрель, странник, пришедший от Заката.

У правителя был мягкий звучный голос, похожий на ласковый свет солнца, пробивающийся сквозь листву, — по крайней мере, так казалось Дайолену.

— Ешь и пей, обогрейся у огня. Потом, если захочешь, расскажешь нам о своих странствиях: должно быть, ты многое видел в пути…

Андар метнул быстрый взгляд на Дайолена, но менестрель только улыбнулся и поблагодарил.

— Правитель Айонар, позволь задать тебе вопрос…

— Спрашивай, менестрель.

— Твои глаза… У эльфов они другие. Почему?

Правитель задумался. Андар внутренне ахнул: откуда Дайолен знает? А если эльф разгневается?.. Мальчишка невольно огляделся по сторонам: их слишком много, если что — не уйти. И смотрят странно.

— Трудный вопрос задал ты, странник. Я не знаю и сам, из какого рода была моя мать. Я плохо помню ее. Она тоже пришла от Заката в давние времена… вернее, ее нашли в лесу. Она была молода, совсем девочка, дикарка. Она все молчала и смотрела, как испуганный зверек. Одета была в обноски, ноги изранены и загрубели — видно, долго бродила по лесам. Она была — эльф, но не похожа на нас: волосы — как черная бронза, а глаза — зеленые звезды… Говорят, она была очень красива. Говорят, когда пела — умолкали птицы, словно стыдясь своих грубых голосов. Я помню только ее руки: маленькие, тонкие, теплые… Имя у нее было странное — Айони. Отец мой полюбил ее, и она стала его женой. Она умерла, когда мне минуло пять лет. Прилегла на траву и уснула… Так и думали, что спит… Отец тосковал по ней и через несколько лет ушел. Он говорил — однажды, незадолго перед смертью матери, пронесся над лесом черный ветер, и она плакала, протягивала руки к небу и шептала странные слова, словно вдруг вспомнила, откуда она и кто она… Только никому не рассказала об этом, все повторяла что-то об ушедшем народе, о сбитых черных птицах и о Звезде… Одно осталось от нее — взгляни…

Менестрель подошел к правителю, и в его руку легла брошь — кленовый листок из камня с мягко мерцающей каплей росы. Что-то дрогнуло в сердце Дайолена:

— Никто не знал, откуда приходили они — странники в черных одеждах, но плащи летели за их плечами, как крылья птиц, и глаза их сияли как звезды… Странна была их речь, печальны были их песни, знали они имена богов, но не пели о Благословенной Земле… Говорили они о звездах, но иные давали им имена…

Вот и еще один след… Девять одиноких детей — нет, восемь, рассеялись по лику Арды, словно листья… Мне жаль их.

— Ты слышал о них? Ты знаешь о них?

Снова — всевидящий темный взгляд:

— Вы храните память?

— Мы помним… Они учили нас… Кто были они? Мы не знаем имен, менестрель…

Голос жесткий и ровный:

— Имен не осталось. Приказано забыть. Я спою.

Никто не успел ответить: запели струны черной лютни, и ясный чистый голос взлетел под золотистые своды…

Он пел, глядя куда-то поверх головы правителя, и все ниже опускал голову эльф. Человек говорил — Учитель, не называя имени; человек именовал Людьми тех, кого знали как Эльфов Тьмы, Черных Эльфов, отступников. И плакала лютня, и высокая скорбь была в словах, и полынным серебром звенела мелодия…

Долго молчал правитель, а потом тихо сказал:

— Этого не может быть… но песня не лжет…

Новый голос хлестнул, как плеть:

— Прислужник Врага! Как ты смеешь… как смеешь петь такое!

Эльф выступил из тени. Он был одет по-иному: в доспехах, опоясан мечом, чью рукоять стиснули сейчас пальцы, унизанные драгоценными перстнями.

Это в присутствии правителя при оружии? В доспехах? Ну и наглец…

Взгляд менестреля остановился на лице говорившего.

— Прости, я не сразу увидел тебя, Нолдо, — с легкой усмешкой сказал Человек.

— Лжец! Морготово отродье!

Дайолен вздрогнул, как от удара, но голос его звучал спокойно:

— Я говорю правду, и ты знаешь это. Иначе мои слова не разгневали бы тебя, Нолдо.

— Я загоню их тебе обратно в глотку, Смертный! — крикнул эльф.

Андар вскочил и схватился за меч, заслонив собой менестреля. И тогда заговорил правитель. Тихий голос его прозвучал властно и сурово:

— Ты, Нолдо, и ты, мальчик, — вложите оружие в ножны.

Умерь свой гнев, воитель: пока еще я властвую здесь, и никто не поднимет меча на моих гостей — таков закон гостеприимства. Не заставляй меня жалеть о том, что тебе позволили оставить при себе меч.

Нолдо резко развернулся и вышел из зала. Правитель проводил его долгим взглядом.

— Странны песни Смертных… Верно, слово ранит больнее клинка… Горько слушать тебя, менестрель… и все же — пой. Я хочу слышать, хочу знать. Пой, я прошу тебя.

И снова запел Дайолен — о том, чего не мог видеть, о том, что услышал в биении Звезды. И правитель сидел, впившись в виски пальцами, а потом еле слышно прошептал:

— Не надо… Не надо больше… Больно…

Звенящая тишина повисла в маленьком зале. Правитель беспомощно смотрел в глаза менестрелю, и голос его прошелестел как осенняя листва:

— Мне нечем одарить тебя… да, кажется, ты и не взял бы дара, ибо песни твои выше всех даров… Прими хотя бы это…

Бесшумно подошел к менестрелю слуга и, поклонившись, подал ему резной деревянный кубок, оправленный в серебро:

— Правитель посылает тебе эту чашу, менестрель.

Дайолен поднял глаза на эльфа и протянул руку. Рука замерла в воздухе — как-то беспомощно.

— Что же ты? — начал было правитель. И вдруг осекся. — Ты… ты не видишь?

Горькая улыбка тронула губы Дайолена:

— Я слеп от рождения, правитель.

Правитель, наверное, тоже. Ведь это не в первый день их знакомства происходит, насколько я понимаю. Так что не заметить, что он слеп, мог только слепой. Странный народ эти эльфы — то величия замыслов Мелькора не понимают, то слепого от зрячего отличить не могут…

Однако легенда красивая.

— Но как же…

— Глаза — я вижу. Больше ничего.

Андар осторожно принял у эльфа кубок и положил на него руку Дайолена. Менестрель поднялся:

— Пью за тебя, правитель!..

Эльф подошел бесшумно и сел рядом.

— Менестрель.

— Да?..

— Я хотел просить тебя спеть мне.

— О чем ты хочешь услышать? — Дайолен выглядел задумчивым. — О заповедных лесах Дориата? О государе Элу Тинголе и его королеве Мелиан? Или о королевне Лютиэн, прекраснейшей из Бессмертных?

— Да! — порывисто ответил эльф — и тут же вскинул на Дайолена удивленный взгляд. — Но как ты…

— Ты Синда, и, судя по выговору, из Дориата.

— Ты так хорошо знаешь языки эльфов? Откуда? Впрочем, нет, потом. Пой.

— Хорошо. — У менестреля была странная улыбка. — Только я буду петь по-другому. Не так, как рассказывают у вас.

— Это все равно.

…Только один раз эльф не смог сдержать тяжелого вздоха.

— Странная… песня…

Теперь Дайолен смотрел ему в лицо — очень серьезно и печально.

— Откуда вы там, на Севере, знаете это?

— Но ведь они пришли именно к нам, — так же серьезно ответил менестрель. — Я не думал, что ты дослушаешь до конца.

— Теперь уже все равно. Кто тебе это рассказал?

Дайолен не ответил.

— Я хотел бы спеть тебе еще одну песню. — И, не дожидаясь согласия, запел:

Из сумрака Севера вновь в колдовские леса

Вернулась твоя звезда, о Даэрон.

В вечерней тени звенят соловьев голоса -

Умолкла твоя весна, о Даэрон…

Цветы и звезды в венок вплетай,

Как сердце, бьется пламя свечей…

Прощай, любовь моя, прощай,

О Лютиэн Тинувиэль…

Как под ноги — сердце, ты песню бросаешь свою -

Последнюю песню, о Даэрон.

Легенды слагают о птицах, что лишь перед смертью поют, -

Но смерть не излечит тебя, о Даэрон.

Полынью песню в венок вплетай.

Горчит на губах золотистый хмель -

Прощай, любовь моя, прощай,

ОЛютиэн Тинувиэлъ.

Зачем тебе пить эту чашу до дна?

Вино золотое горчит, как вина,