Отступники (СИ) - Шувалов Антон

Единственное правило — не трожь древесину. Руби себе обычные дубы, сосны и березки. Человечек.

Живущий окружал Гигану естественной преградой и помнил еще страдания еретиков и Соленых варваров, которые преодолевали его с такими потерями, что городу каждый раз удавалось выдержать и отбросить осады. Ни одно орудие не могло достичь растущих и крепнущих стен, кавалерия тонула в болотах, пехота неизменно травилась грибами и ягодами. Враги исходили поносом или умирали от газовой гангрены. Пожиралась диким зверьем.

В общем, это был хороший лес по меркам Авторитета. Но только в общем.

Была одна маленькая частность.

Я подбросил в костер икры хлопышей, и прикрыл глаза ладонью. Скачущий свет долго играл тенями по округе, разрываясь и стрекоча. Вокруг меня лежали затопленные темнотой равнины Предлесья, ноздреватые от нор сусликов, и закупоренных змеиных логовищ. Затем подкатил к себе пустой бочонок, поставил его на попа и сел. Размышления мои были о долге, чести и красивых словах, их сопровождающих.

Рем, когда я раскрыл ему свое прошлое, долго таращился на меня в явном затруднении. Он выскребывал крошки из замасленного воротника и сопел. Мне сперва показалось, что сухолюд не понял моих пережШыший, но Рем просто не мог говорить, не выскребя, первоначально, крошек из воротника. Поэтому я не сразу догадался, что он начал комментировать мой рассказ.

И каково было мое удивление, когда комментарии эти не обернулись оскорбительными шутками. Рем неожиданно заявил, что эгоизм он не воспринимает как нечто имеющее собственный морально-этический вес, так как это чувство неотделимо от любого живого существа и, особенно, от разумных животных. А потому ненаказуемо. А девка эта… как ее… Вельвет, сама только и думала, как бы со временем занять пост попристижней, и плевать оттуда на всех. Все это было ясно как дважды два. Я в данном случае, был прозрачен как стекло. Милосердие — оно полезно для здоровья.

И Рем почесал спину, между лопаток, где жутко и неестественно серебрилось клеймо.

Кстати, помянешь сухолюда…

Мимо меня пролетел туго набитый вещмешок. Он глухо звякнул и кувыркнулся в траве. Вслед за мешком появился Рем, похожий на оберунского дикаря-шамана в день низложения богов. Бренча и позвякивая зловещими аксессуарами из костей, серебра и глины, Рем, не глядя в мою сторону, присел поближе к огню. В его руках появилась кубической формы книга, которую он принялся изучать, удерживая при этом вверх ногами.

Мне стало интересно.

— А мне ты что-нибудь оставил?

— А как же, — Рем мрачно пролистал несколько страниц. — Я оставил тебе надежду Престон. У меня надежды никакой нет, поэтому я выбрал сушеные крысьи потроха на веревочке. Мерзость, — сообщил он.

— Спасибо, Рем.

— Это слово ранит меня как нож, — проговорил Рем, открывая и закрывая книгу. — Его придумали жалкие люди, не способные отплатить лучше… Ты рано радуешься. Престон, я уверен, что до башни мы не доберемся. Это единственная змеева причина, по которой я здесь. Учти это. Мне просто очень хочется увидеть, как именно ты будешь убегать. С причитаниями, навалив в штаны, или же молча, вынося полезный и жизнеутверждающий урок. Я знавал одного храмовника, так тот прославился тем, что из каждого своего похода за славой выносил полезный урок. Он убегал от всех. От бандитов, мародеров, чудовищ, зверей, пиратов, стражников, пьяных лесорубов и даже от веселящихся шлюх. Но каждый раз, простирывая свои портки, он говорил товарищам, что вынес очередной важный урок, и все ему сходило с рук, потому что опыт важнейшая штука в жизни.

— Ты это к чему? — спросил я, улыбаясь.

— К тому, что не затравлю тебя насмерть, если ты облажаешься, — объяснил Рем. — Хотя, может быть, и затравлю.

— А что потом стало с этим храмовником, господин Рем? — спросил я учтиво.

— Помер, — сообщил сухолюд небрежно. — Нарвался на некуморка и не успел убежать. Но умер не от когтей, а от сердечного приступа. Некуморк его не тронул, потому что парень смердел как дыра в полу. Да… В башню мы, конечно, не попадем, но попытаемся. И чтобы ни одна шерстяная вша не смела потом сказать, что Рем Тан-Тарен не любит новых впечатлений. Чего ты скалишься? А? Тебе смешнее, чем мне?

— Переверни книгу.

— Что-что? — переспросил сухолюд высокомерно.

— Рем, что это вообще за чтиво?

— Это записи моей матушки, — сообщил Рем со значением и какой-то поразительно нехарактерной для него ноткой в голосе. — Ты знаешь, кто была моя матушка?

— Вероятно менадинка. Хотя… Ты как-то говорил, что тебя снесла драконовая цапля.

— Это по геральдике и по официальной родовой легенде, — возразил Рем нетерпеливо и с раздражением. — Так кем была моя матушка?

— Достойной женщиной.

— Много более достойной, чем ты, беглый аристократишка, представляешь. Но сверх того она была еще и ведуньей… С ней даже говорила раса Первенцев.

— Серьезно? — предвосхищено шевельнулся я.

— Если б она была здесь, она бы тебе ответила на их языке, — со снисходительной терпимостью сказал Рем. — А ты знаешь, как Первенцы умеют общаться через голову?

— Ментокинез?

— Я не название спрашиваю.

— Это все наши завистливые домыслы, — я пожал плечами. — По канонам Первенцы могут управлять Светозверем, но мы этого ни увидеть, ни понять не сможем. Первенцы вроде бы просто мысленно обращаются друг к другу и слова появляются у них в сознании.

— Ага, — Рем пятерней проскрежетал по шевелюре. — Матушка моя многому могла бы научить ваших жалких фокусников, всех этих пожирателей маггической слизи. И эта книга, которую я держу именно так как нужно, является бесценным кладом ее мудрости. Здесь есть все, что нужно знать о диких колдунах. А ты что знаешь, Престон?

— Прочел пару научных трудов на эту тему, — сказал я, прислушиваясь к ночным звукам. — И до этого больше светового цикла по крупицам собирал все, что можно было добыть.

— Ого! — хохотнул Рем, бросив мне один из амулетов. — Держи, заслужил. И что же, кости Первого, осталось в твоей думалке?

— Значит так, — я собрался с мыслями. — Колдун — это просто. Это такой человек, который может колдовать.

— Ну ты меня удивил, — протянул сухолюд. — Отдавай назад мой амулет.

— Ты не дослушал, — сказал я терпеливо. — Это такой человек, который может колдовать, но не каждую минуту. Есть моменты, когда его сила усыхает, и тут уж ему можно надышать в лицо перегаром.

— И сегодня предвидится такой момент? — спросил Рем понимая.

— Да, — я, наконец, разглядел, то, что мне мерещилось вот уже несколько минут. — Ночи сейчас длинные, мы успеем. Но это мелочи. Сейчас нам расскажут кое-что действительно интересное.

Рем громко, с настроением высморкался в рукав и шумно поскреб клеймо. Параллельно он глядел как в темноте перемещаются что-то, похожее на серебристую паутину. Я поднялся и дал глубокого поклона в направлении призрака. Рем исподлобья наблюдал как Гелберт плавно вступает в кольцо света. Как он отвечает мне не менее глубоким поклоном, и дарит его же Рему. Стаскивает с лица свою выходную шелковую маску, расправляет роскошные усы, и, чуть досадливо отряхнув плечи от травяного пуха, садится у костра.

Но более всего, конечно, Рем следил за тем, как распахивается широкий голубоватый плащ, и появляется тщательно скрученный сверток плотной, непроницаемой бумаги.

Я сел рядом с Гелбертом, и подкинул в костер. Потом прокашлялся пивным перегаром, и страдающим голосом продекламировал часть поэмы «Стук раненного сердца». В определенный момент Гелб тонко перехватил мою декламацию и закончил эпизод, чистым, — я позавидовал, — прополощенным голосом.

— Отвратительно, Престон, — покачал усами Гелберт.

— Пиво, — сказал я неистово.

— Вегское?

— Лапанское.

— Более или менее… Почему не Фондо тысяча двести сорок пятого? Я к нему обычно добавляю масло белых опал, и, как видишь, не фальшивлю.

— А я фальшивлю? — засомневался я. — Вино бьет мне по мозгам. А вот насчет масел… Грубею, брат Гелберт. Забываю. Не мог бы ты по старой дружбе напомнить мне.