Торлон. Трилогия - Шатилов Кирилл Алексеевич

Гури прислушивался к своим ощущениям. Нет, он ничуть не боялся этого безудержного вояку, которому посчастливилось родиться сыном Учителя. И не только потому, что тот, если верить его словам, не держал на него зла, кроме обычной неприязни ко всему, что жило и двигалось. Он чувствовал, что Дэс’кари Сину готов на отчаянный поступок, но не настолько, чтобы совершить самоубийство. Задумка Учителя в который раз доказывала свою жизненность: обладающий исключительными навыками бойца не пойдет против себе подобного, поскольку исход поединка не будет предрешен. Учитель искренне верил, что, если когда-нибудь все станут мастерами, подобными трем его ученикам, кровопролитие само собой прекратится. Жаль, что эта мечта так мечтой и останется.

— Для илюли ты делаешь доброе дело. Кстати, Тэрл, которого ты называешь малорослым, просил меня при случае поблагодарить тебя за помощь. — Как он и ожидал, тучу гнева на лице Дэс’кари Сину впервые сменила тень сомнения. — Ты перебил их врагов и помешал штурму. Можешь отправиться туда, — махнул он рукой в сторону Вайла’туна, — и получить награду. Если, конечно, готов не швыряться кинжалами.

— Скажи мне, почему я до сих пор слушаю твою брехню? — едва ли Дэс’кари Сину можно было уличить в благодушии, но сейчас в его словах прозвучали насмешливые нотки, правда, лишенные дружеской теплоты. — Ты царапаешь меня ножом.

«Царапать ножом» на кен’шо означало «действовать на нервы, раздражать». Гури и не предполагал, что Дэс’кари Сину знакомы такие тонкости совсем не любимого им языка. Вероятно, он прав, когда говорит, что Гури всего не понимает. Вот и сейчас Гури действует по наитию, совершенно не представляя себе, куда выведет его эта извилистая тропа разговора.

— Если ты не знаешь, кто виновен в погибели Учителя, то как узнаешь, что отомстил за него? — вопросом на вопрос ответил он.

— Я сказал — убью всех. Когда убью последнего, значит, отомстил.

Произнес он это серьезно, хотя и не слишком, как показалось Гури, уверенно. Этим стоило воспользоваться.

— Помнишь, твой отец… Учитель говорил, что у настоящего воина всегда должен быть выбор? Так вот, боюсь, что выбирать тебе придется и сейчас: чего ты хочешь больше — перебить всех моих братьев, — а это будет не так просто сделать, как ты предполагаешь — или все-таки отомстить?

— Отомстить, — не задумываясь, рявкнул Дэс’кари Сину. — И ты мне поможешь, если тебе еще дорога твоя дикарская жизнь.

Гури не поддался на этот неприкрытый вызов. Настоящий воин должен иметь выбор, говорил Учитель, но добавлял, что делать его нужно с холодной головой.

— Я помогу тебе не потому, что мне дорога моя жизнь, о которой ты слишком мало знаешь, чтобы называть ее «дикарской», а потому, что таков мой долг. А теперь сядь и расскажи мне во всех подробностях о том, что произошло у Озера.

В Лесу было не так уж много озер, и все они представляли собой излюбленное место для наиболее продолжительных стоянок тех или иных кланов. Озеро, о котором с таким чувством упомянул Гури, отличалось от остальных тем, что берега его, надежно укрытые от внешнего мира колючим, почти непроходимым кустарником и высоким тростником, оставались всегда безлюдными. Если, конечно, не считать Учителя, который со скудным скарбом и еще более скудным семейством иногда причаливал к ним в своем плавучем домике и проводил несколько дней, охотясь в округе и заготавливая дрова и провиант, чтобы потом снова отплыть на середину зеркальной глади. Даже зимой Озеро почему-то не замерзало. Во всяком случае, на памяти Гури, хоть он и прожил с Учителем три зимы кряду, такого не было.

Дэс’кари Сину наконец послушался и сел, однако заговорил не сразу. Он перво-наперво развязал сдавливавшие шею черные тесемки широкополой соломенной шляпы, прикрывавшей ему спину, и сбросил с плеча колчан с причудливо изогнутым луком, сделанным, насколько знал Гури, из оленьего рога пополам с гибким стволом молодого орешника, и красноперыми стрелами, короткими, в палец толщиной. Стянул с левой руки черную железную рукавицу и похлопал себя обеими ладонями по щекам, словно прогоняя сонливость. Отбросив за спину косы, поднял глаза к звездам и что-то прошептал.

Гури ждал.

Дэс’кари Сину вынул из колчана лук, высыпал прямо на землю стрелы, подставил руку, и ему в ладонь вывалился еще один предмет. Гури заметил, что это наконечник стрелы. Дэс’кари Сину разжал кулак и поднес ладонь к самому лицу Гури:

— Ты знаешь, что это?

Наконечник был каменный, длинный и очень острый. Так тонко обрабатывать кремень умели только в одном клане. Гури кивнул.

— Кто его сделал?

— Олди. Но их клана больше нет. Все погибли, когда недавно пошли вместе с Лопи на штурм одного из лесных домов илюли. Посланные к ним ичуйчу возвращаются ни с чем. Так нам сказал вождь Фраки.

— Мне нет дела до ваших лопи, фраки и всяких чучу… Я хочу найти этих олди и покончить с ними… — Дэс’кари Сину говорил тихо, но с таким напряжением, будто захлебывался криком. — Их стрела убила моего отца.

Он хотел еще что-то добавить, но промолчал и теперь выжидательно щурился на собеседника.

— Один только наконечник — слабое доказательство, — заметил Гури. — После боя мы обычно подбираем оружие и стрелы павших, чтобы использовать их потом. Стрелу с наконечником Олди мог выпустить кто угодно.

Сказав это, Гури спохватился, что допустил сразу две непростительные ошибки: теперь подозрение Дэс’кари Сину снова могло лечь на «кого угодно», а кроме того, лесные жители давно уже не враждовали друг с другом, ополчившись против общего врага — илюли. Так что стрелы редко уходили из клана. Тем более что стрелы Олди обладали свойством повизгивать при полете. В каждом клане стрелы имели свой неповторимый голос, зовущий врага к смерти, и было крайне важно сохранять это различие, чтобы дух мертвого врага попадал в плен к предкам именно тех, кто убил его. Иначе в мире мертвых могла бы возникнуть путаница и вражда. Старейшины никогда бы этого не одобрили.

Сказанного, однако, было не воротить, а потому Гури пришлось выкручиваться.

— Мне нужно знать все подробности того, что произошло, — повторил он. — Тогда я смогу помочь тебе выяснить, кто это сделал. Ты видел что-нибудь еще?

— Я вижу, что ты топчешься на одном месте. — Глаза Дэс’кари Сину превратились в две злые щели.

— Потому что ты продолжаешь молчать, — спокойно возразил Гури, стараясь держать себя в руках и не выдать своего замешательства. — Расскажи, как это было. Говоришь, его закололи стрелой, во сне?

— Да, я видел рану. Били рукой, не из лука.

Гури и вправду вспомнил, как много зим тому назад они втроем охотились в озерной заводи на жирных бобров, орудуя стрелами как копьями. Лучше всех с этой непростой задачей справлялся Тэрл.

— Я вернулся утром из леса, — продолжал Дэс’кари Сину, остервенело тыкая острым наконечником в землю и не замечая этого. — Объезжал… — Он запнулся. — Как вы на своем языке называете животное, на котором ездишь верхом?

— Никак не называем. Я знаю, о чем ты, но в Лесу никто верхом не ездит. Илюли говорят «лошадь».

Дэс’кари Сину хмыкнул, однако едва ли обратил внимание на то, что Гури знает язык врагов всех лесных жителей.

— Пусть будет «лошадь». Я объезжал лошадь и вернулся под утро. Пока меня не было, наш дом отплыл от берега и качался на середине озера. Я позвал отца. Он не ответил. Тогда я сам доплыл до него на лошади.

— Лошади умеют плавать? — не сумел скрыть изумления Гури. Он кое-что знал об этих животных из собственных наблюдений и рассказов матери и Тэрла, однако для него, как и для любого обитателя Леса, способность человека, а тем более животного, плавать в жидкой воде оставалась загадкой.

Дэс’кари Сину пропустил его восклицание мимо ушей и продолжал, глядя на костер:

— Он был уже мертв. Лежал на обычном месте, под своей любимой накидкой, как я его и оставил накануне. Никаких следов борьбы. Я даже не сразу понял, что его убили. Думал сперва, что спит. Последнее время он сильно постарел и мог молча лежать целыми днями.