"Фантастика 2025-108". Компиляция. Книги 1-28 (СИ) - Изверин Алексей

Овчинникову оставалось лишь умилиться от сего благолепия и удивляться. Все города на пути его армии — и Тула, и Орел, и Харьков, и Полтава, и Батурин — после счастливого окончания стояния на Оке стелились к ее ногам как опавшие осенние листья, будто пытались соответствовать времени года. Но Киев всех переплюнул своим показным радушием и глубинным безразличием к происходящему в стране. Андрей Афанасьевич покрутил головой, попытался вникнуть, пораспросить, убедился, что все прекрасно работает и без него и занялся привычным делом — тренировкой войск.

Взбодриться вышло, когда пришел приказ пощипать Белую Церковь и ближайшее Правобережье вместе с известием о победе при Каспле. Претерпевая стужу и мокроту, казачки смотылялись до владений пана Браницкого и знатно его очистили. Заскрипели волы, влекомые волами, доверху наполненные зерном и парижскими безделушками, до которых коронный гетман был особо охоч. Овчинников вернулся в Киев, где его ждал прибывший в гости Румянцев, а призрак колиивщины скользнул из небытия и загулял по степям украинским, удаляясь все дальше и дальше на запад. Позднее случившееся назовуть волынско-галицкой резней.

Заднепровский наместник в Киев примчался не просто так, горилки попить да борща отведать. Война с Польшей, неожиданная, не ко времени и абсолютно глупая для Варшавы требовала от хозяев юга Российской Империи согласования действий. Была у Петра Александровича и задняя думка, но с ней он не спешил. Подходящий момент настал, когда разомлевший от обильного застолья Овчинников разоткровенничался и спросил прямодушно в лоб:

— Не зазорно тебе, генерал-фельдмаршал, со мной горилку трескать?

— А что не так?

— Ты вона кака птица, а я…

— А что ты? Особенный? Сидишь, почитай, в гетманском дворце. А кто гетманом раньше был? Сын пастуха, а брат его — певчим в хоре. А ты из каких будешь? Небось, старшинский сынок? Депутатом от Яицкого войска, слышал, тебе выбирали не раз. Целой армией назначен командовать, хоть и с чином тебя прокатили. Так что ты для меня компания без урона чести. Все, успокоился?

— Дай я тебе поцелую! — полез обниматься Овчинников.

Троекратно облобызались.

— Можа, чо надо, сосед?

— Отдай мне Елисаветградскую крепость.

— Как же я можу? Без царского указу?

— Можешь! Ты пойми, — Румянцев не лукавил и говорил то, что на сердце, — спать не могу по ночам. У меня в крепости Александршанц гигантские ценности хранятся. Страшно мне за них — а вдруг война! Впрочем, она уже началась, а как оно все дале пойдет, то не моего ума дело. Отдай Елисаветград! Мне его государь обещал, ежели выполню один его урок. Выполню! Непременно. Уже и людишек послал, чтоб искали то, что поручено.

— Боязно! Петр Федорович крутехонек, когда осерчает.

Румянцев с досады хватанул рюмку анисовой, хотя алкоголь не любил и предпочитал кислые щи. К ним его приохотил покойный Потемкин.

В окна давила декабрьская безлунная ночь, когда Киев проснулся от пушечной пальбы.

— Что за диво? — всполошили генералы, оставив недопитые рюмки.

В провинциальном городе нет секретов, там все узнается тотчас — вплоть до секретных указов или важнейших назначений. Или о том, что Овчинникову доставлена гетманская булава.

Сначала в Киеве никто не понял его назначения гетманом. Какой, к бису, гетман без Гетманщины, если осталась Малороссийская губерния? Все решили, что сие есть царева блажь — захотелось Петру Федоровичу потрафить своему ближнику и прислал ему булаву. Не будет теперь генерал-губернатора, а будет гетман, а губернию на Гетманщину обратно менять не станут. Ну, царь, ну, бывает…

Как прознали про указ, с ночи принялись палить пушки, а церкви откликнулись благовестом. На следующий день в соборе — отслужили торжественную заутреню, причем евангелие читали сразу на четырех языках — греческом, латинском, русском и французском — и… отметили важное событие небанально. Церемонией открытия приказа общественного призрения, которая закончилась несколько неожиданным образом: дан был обед для 24 убогих старцев, а потом каждому из них выдано пристойное платье, обувь и по целковому. А под занавес дня театральное представление — был показан сочиненный для сего случая торжественный пролог. Ну и, конечно, бал. Куда ж без него?

В общем, разгулялась фантазия провинциального чиновничества и лучших людей город на полную катушку. Но очень скоро только дураки не догадались, что все не так просто…

— Может, на радостях все ж отдашь Елисаветград? — подкатил к растерянному Овчинникову хитрый генерал-фельдмаршал.

Гетман Малой Руси скомкал приказ, доставленный вместе с указом о назначении, и обреченно махнул рукой:

— Да забирай ты к лешему свою крепость! У меня тепереча об ином голова болит. Отправляюся под свою руку земли украинские приводит аж до цесарской границы!

Через два дня сорокатысячное войско двинулось в Умань, чтобы далее проследовать в Тульчин и сделать богатейшего магната Станислава Щастного Потоцкого глубоко несчастливым. Словно стремительно расходящийся в стороны степной пожар, понесся огненный вал народного гнева параллельно с маршрутом движения овчинниковских полков.

Весной 1774 года, когда война с турком была еще в разгаре, напал хан Девлет-Герей, претендент на крымский престол, с большим войском на небольшой отряд донцов у реки Калалах в ставропольских степях. На каждого казака приходилось полтора десятка врагов — татар, черкесов, некрасовцев и даже арабов.

— Донцы! Положим головы в честном бою за край наших отцов, за православную веру, за наших братий, за матушку-царицу — за всё, что есть на свете святого и драгоценного для русского чувства! — закричал молоденький полковник и повел своих людей в безнадежный бой.

Несколько часов шла битва, а русские еще держались. Когда число убитым приблизилось к седьмому десятку и была отбита восьмая по счету атака, неожиданно подоспела помощь — крохотный отряд из трехсот человек. Но казаки воспряли духом и яростно атаковали. Крымцы дрогнули, отступили, и тут им в тыл ударила картечь. Это примчали гусары подполковника Бухвостова. Было татар видимо-невидимо, а стало много-много мертвых.

За сей выдающийся подвиг жалована была казачьему полковнику, всего полных двадцати годков, большая золотая медаль в полтора вершка. Звали этого героя, у которого еле-еле пробились усики, Матвей Платов. Многие черкесские князья желали теперь стать его кунаками — за Кубанью царил культ рыцарства, и столь доблестный уорк, как Матвей, не мог не превратиться в кумира [139]. Даже несмотря на то, что сражался на стороне врага.

— Что тебе говорят твои дружки-черкесы? — спросил Суворов у молодого полковника в синем чекмене, напряженно вглядываясь в противоположный берег мелевшей большой реки.

За рекой, в урочище Керменчик, в 12 верстах от места впадения Лабы в Кубань, скрывались остатки объединенной ногайской орды. После предательского нападения людей Шехин-Герея на пьяных мурз и старейшин ногаи пытались отомстить. Дважды штурмовали Ейск, но не преуспели, устрашенные картечным огнем. Суворову удалось навязать им решающее сражение на реке Ея. Его астраханцы и регулярная кавалерия наголову разбила степняков. Уцелевшие бежали за Кубань, в земли черкесов, в надежде, что сюда не дотянется карающая рука Сувор-бейлербея. Но у того был приказ от государя: или присяга царю и переселение в оренбургские степи, или никакой пощады вечным терзателям русских южных пределов. Ногаи сами выбрали свою участь.

— Князья адыгов вмешиваться не станут, — уверенно ответил Платов.

— Это хорошо! — кивнул генерал-поручик. — Атакуем, когда в ногайском стане начнется утренний намаз.

Стоявший рядом Николай Смирнов, бригадный комиссар в ранге генерал-майора, делал карандашом зарисовки неведомого края с постепенно возвышающейся грядой Кавказского хребта. Ее вот-вот должны окутать снега, закрыв перевалы, ведущие к Черному морю. Древние непроходимые леса покрывали все предгорье — лишь обширные плоскости непосредственно за Кубанью позволяли пасти стада откачавывшим сюда на лето степнякам. В лесной чаще им делать было нечего, это была земля племен натухайцев, темиргоевцев и шапсугов — отважных воинов, живших одним разбоем и работорговлей.