Лесной маг - Хобб Робин

Я не особенно прислушивался к словам Хитча. Мой разум искал выход из моих собственных затруднений. Я мог уйти этой ночью и попытаться найти убежище среди спеков. Такое решение не слишком-то меня привлекало. Так я брошу своих друзей, и они поверят тому, что скажет обо мне сержант Хостер. И мысль об Оликее, твердящей, что, мол, она же меня предупреждала, меня не радовала. Но куда сильнее меня страшило, что я вступлю на путь, по которому уже прошел Бьюэл Хитч, Я не хотел стать таким, как он сейчас, — человеком, исковерканным и измученным чуждой ему магией. Лучше оказаться повешенным, чем вести себя словно овца, которую гонит злой пес. Я не стану бросаться прямо в пасть тому, что мне угрожает.

Я мог выбирать из двух возможностей. Первая — продолжать работать на кладбище и надеяться, что в ужасах чумы убийство несчастной Фалы забудется само. Но сержант Хостер обещал, что он этого не допустит.

Единственной моей надеждой остаться в Геттисе и избежать петли был человек, лежащий сейчас в моей постели и продолжающий говорить слабеющим голосом:

— Молодые, они утверждают, что нужно вести войну так, как ее понимают гернийцы. Может быть, они правы. Они говорят, танцы Кинроува не принесли успеха и все, чего они ими добились, — это гибели лучших и сильнейших. Они молодое поколение и по-новому намерены бороться с нами. Они не хотят отказываться от того, что получают от нас; им нравятся наши товары. Однако они не желают, чтобы мы жили здесь, они устали ждать нашего ухода и не станут терпеть то, что мы рубим их старейшие деревья. Некоторые из них считают, что лучшим решением будет явное противостояние, кровопролитие, которое мы поймем, а потом они смогут взять у нас все, что захотят. Ты, Невер, последняя надежда этого избежать. Если ты не сделаешь то, что должен, они начнут войну. Тебе следует знать еще две вещи о спеках: спеков намного больше, чем считают наши разведчики, и все они, до последнего ребенка, готовы умереть, чтобы защитить хотя бы одно дерево-старейшину.

Его голос стих до хриплого шепота. Он закрыл глаза.

— Хитч?

Он смолк. Потом повернул голову в мою сторону, но глаз открывать не стал.

— Хитч, я отправляюсь за помощью. Просто лежи здесь и отдыхай. Я вернусь. Обещаю.

Он тяжело вздохнул, словно это был его последний вздох.

— Не сопротивляйся, Невер. И тогда все будет гораздо проще. Я больше не собираюсь сопротивляться.

— Хитч, я вернусь.

Слабая улыбка тронула его губы.

— Знаю.

Мне хотелось бежать. Однако я понимал, что в таком случае силы оставят меня задолго до того, как я доберусь до города. Поэтому я зашагал быстрым шагом, который, я полагал, смогу выдерживать. Ночь выдалась ясной, взошла луна. Ее свет не позволял различать цвета, но чем дальше я шел, тем лучше мои глаза приспосабливались к сумраку. Луны и дороги под ногами хватало, чтобы указывать мне путь.

Я устал до полусмерти. Два дня подряд я напряженно работал, а бессонная ночь была наполнена диковинными видениями, не принесшими отдыха. Спина болела от работы с лопатой. Меня гнал вперед скорее страх, чем желание спасти Хитчу жизнь. Я хотел, чтобы он выжил, но лишь потому, что хотел убедить его признаться в содеянном. У меня оставался лишь тонкий волосок надежды, но я все еще верил, что постиг истинную суть этого человека. Да, если верить его словам, он совершал ужасные вещи, но в глубинах своего сердца он оставался сыном-солдатом, рожденным исполнять долг. Если Хостер обвинит меня в убийстве Фалы, Хитч не станет стоять в стороне и смотреть, как меня повесят за преступление, которого я не совершал. Сунет ли он собственную голову в петлю, чтобы спасти меня? Я не хотел об этом думать. Сейчас нужно решить другую задачу — сделать все, чтобы Хитч выжил.

Не раз в эту долгую ночь я проклинал людей, укравших Утеса и повозку. Мой огромный конь с легкостью пробежал бы это расстояние. Когда вдалеке наконец показались огни Геттиса, я с трудом удержался от того, чтобы перейти на бег. Мне показалось, что для столь позднего часа окна домов освещены слишком ярко. Когда я наконец вошел в город, то на главной улице, ведущей к воротам форта, не встретил ни единой живой души, но прошел мимо трех выложенных перед домами тел, накрытых одеялами.

Ежегодное вторжение чумы создало в городе собственные традиции. Мертвецов выносили наружу, стоило им только испустить дух, а трижды за день объезжающие все улицы фургоны их подбирали. Так продолжалось до самого конца эпидемии. Люди, подумал я, привыкают ко всему; нет ничего настолько странного, душераздирающего или пугающего, чтобы они не смогли к этому приспособиться.

Деревянные стены Геттиса темным контуром высились на фоне ночного неба. У ворот форта стоял одинокий часовой. Рядом с ним тускло тлел факел. Он выпрямился, когда я приблизился к воротам.

— Стой! — скомандовал он мне.

Я повиновался.

— Форт на карантине, — объявил он. — Сюда не могут входить те, кто болен чумой.

— Самая бесполезная мера, о какой я когда-либо слышал! — воскликнул я. — Чума бушует и внутри стен, и за ними. Какой теперь смысл в карантине?

Он устало посмотрел на меня.

— Полковник Гарен отдал этот приказ перед тем, как заболел. Теперь, когда он мертв, а майор Элвиг бредит от лихорадки, некому отменить приказ. Я лишь выполняю свой долг.

— И я занимаюсь тем же. Я пришел сюда с кладбища. И я не принес с собой никакой болезни, которая не успела бы войти в ворота форта. В фургоне с трупами несколько преждевременно привезли разведчика Бьюэла Хитча. Я полагаю, что он может поправиться, если получит врачебную помощь.

Солдат рассмеялся. В его смехе не было ни веселья, ни даже горечи. Он смеялся из-за того, что ему ненароком предложили невозможное.

— Городской доктор мертв. Оба полковых врача уже больны. Никто не выйдет из лазарета, чтобы помочь единственному больному, кем бы он ни был.

— Но я должен попытаться, — сказал я.

Часовой пожал плечами и пропустил меня в ворота.

Я нашел в темноте дорогу в лазарет, куда привез раненого Хитча в свой первый день в Геттисе. Над входом горели лампы. Снаружи ожидали фургонов два ряда накрытых тканью трупов. Я осторожно обошел их и вошел в здание. Тот же юный солдат, что приветствовал меня в первый день, спал, уронив голову на толстую книгу, лежащую перед ним на столе. Даже во сне он выглядел бледным и испуганным.

Я тихонько постучал по столу, чтобы разбудить его. Он сразу же поднял голову, его рот приоткрылся. Мгновением позже он сосредоточил на мне взгляд.

— Сэр? — неуверенно пробормотал он.

— Не «сэр», просто «солдат». Мне нужен врач для разведчика Бьюэла Хитча.

Он посмотрел на меня с сонным недоумением.

— Разведчик Хитч мертв. Я сам занес его имя в книгу.

Он указал на толстенный том, которым пользовался как подушкой.

— Он ожил на кладбище. Я думаю, он выживет, если получит помощь врача.

Глаза солдатика слегка округлились. Он выпрямился и посмотрел на меня внимательнее.

— Лейтенант Хитч стал ходоком? А-а. Ну, если кто и должен был, так именно он. Но я сомневаюсь, что он выживет. Ходоки едва ли когда-нибудь поправлялись. Они оживают на час или около того, а потом умирают снова. Доктор Даудер и доктор Фрай постоянно из-за этого спорят, когда доктор Даудер трезв. Даудер утверждает, что больные впадают в глубокое забытье, на короткое время приходят в себя, а потом умирают. Фрай уверен, что они умирают, а потом возвращаются обратно. Он написал подробный доклад королеве о том, как магия спеков заставляет их прийти в себя после первой смерти — а потом они умирают окончательно. За это королева прислала ему подарок. Большое зеленое кольцо, которое он носит на левой руке.

— Похоже, ты много об этом знаешь.

Он слегка смутился.

— Я не подслушиваю. Просто здесь очень тонкие стены, а они часто кричат друг на друга и почти по любому поводу. Сегодня Даудер хотел перенести сюда больных заключенных, чтобы он мог ухаживать за всеми в одном месте. Фрай рассердился. Он говорит, что солдаты не должны умирать рядом с преступниками. Даудер ответил, что содержать три больницы на двух врачей просто смешно. И еще добавил, что больной — это больной и заслуживает того, чтобы за ним ухаживали, насколько это возможно. Они часто спорят из-за заключенных. Почти все больные заключенные умирают. И их тела сваливают в яму с известью. А Даудер настаивает на том, чтобы им тоже устраивали подобающие похороны.