Хождение Восвояси (СИ) - Багдерина Светлана Анатольевна

– Так… как она идёт-то?.. – хрипло откашлялся Чи Шо, – коли от нее остались… токмо…

Аудитория нервно сглотнула.

– А вот так и идёт, – тихо и печально промолвила Серапея. – Ноженьки белы идут, шажок жа шажком перештупая, а над ними рущеньки белы, аки крылья лебёдушки парят, головушку нешут, по волошам поглаживают, вправо-влево поворащивают. Губы алы на личике бледном шевелятщя-приговаривают: "Штупайте, ноженьки голые, хладные, нещите меня к нему, к нему. Шмотрите, глажыньки пуштые, не шморгните, не шлежитещь, ищите мне его, его". И кто шаяно али нешаянно вжглядами ш ней вштретитщя, того поутру мёртвым находят. На могилке ее. Иногда на холмике лежит, бедолага, а иногда пощти полноштью туда затащенный, одни ноги выштавляютщя да руки. Нащнут его вытягивать – ан, окромя рук-ног нишего и не ошталощь, как шроду не было. А ежели тшелым находят, то на литше такой ужаш, будто тот швет живым увидел…

Боярин Демьян передёрнул плечами, фыркнул и грузно поднялся с корзины почти за пределами света костра у колодца. В первых рядах лукоморцам пристроиться не удалось: слава об историях почтенной госпожи Сера Пе облетела едва не весь город.

– Бабушка твоя, Лариса свет Егорьевна, совсем уже не думает, чего глаголит.

– С чего это?

– Что попало ведь говорит.

– Что хочет, то и говорит!

– И я про то же. Весь вечер простофиль местных пугает. А они и рады – уши развесили, рты разинули.

Раньше Лариска свет Егорьевна обеими руками и ногами бы поддержала свет своих очей: во-первых, она и сама была такого же мнения, а во-вторых, в принципе делавшем "во-первых" ненужным, это же было суждение Демьяна! Сейчас же… Бабушка призвала к чрезвычайным методам и наказала блюсти свои интересы. "Если ты ему не люба, когда шёлковая, так стань каменной. Люб-не люб ему камень будет – дело второе. Первое дело, что хоть сама собой будешь, и при своём мнении, и сама себе боярышня. И он говорит одно, а ты между строчек-то почитывай. Правда, если даже ее на дне морском утопить, всё равно всплывёт. А уж из человечьего ума и подавно выскочит. Как ящерка: пока не смотришь, она шнырь с языка!..". Конечно, и по привычке, и по недоиспустившей пока дух надежде хотелось ей поддержать боярина Демьяна – но семена смуты, посеянные бабушкой в почву недовольства, успели дать ростки.

Боярышня поднялась – руки скрещены на груди, нижняя губа грозно выпячена, брови нахмурены. Анализ подтекста сказанных боярином слов пошёл в полную силу – и не в его пользу.

– А мне нравятся истории бабушки Серапеи, – попробовала спасти положение пристроившаяся неподалёку Наташа – но ее голос не был услышан высокими переругивающимися сторонами. Зато Гена рядом снисходительно усмехнулся:

– Антинаучная дребедень.

– Это магия! – обиделась за старушку Наташа.

– Магия-перемагия-недомагия! – машинально среагировал Парадоксов на ненавистное слово как бык на красную тряпку в комбикорме. – Здравый смысл должен иметься!

– Если бы Белый Свет был лишен магии… – пылко прошептала молодая Конева-Тыгыдычная – но слова начинающегося их с Геннадием спора потонули в размолвке другой.

– Ты, добрым будь, на мою бабушку напраслину не возводи, Демьян свет Дормидонтович! Не любо – не слушай…

– А пустомелить не мешай? – усмехнулся ничего не подозревающий боярин.

Лариска замерла на пару секунд, вычисляя цепочку подтекстов – и вскинулась:

– Это моя бабушка-то собака?!

– С…собака?!.. – опешил Демьян. – Кто?.. Я не…

– Пустомелит – значит болтает, болтает – значит лжёт, лжёт – значит врёт, врёт – значит брешет… Собаки брешут!

– Да ты что, Ларисонька! Да в мыслях такого не имелось! Да… – забормотал боярин, отчаянно не понимавший, что происходит и самое главное, как – но было поздно. Все тайные обиды и несбывшиеся чаяния, накопленные боярышней за несколько лет, спрессовались в одну волну – которая сейчас и прорывала плотину терпения.

– Да тебе откуда ведомо-то, истина это али нет?! Ты там был?! Ты могилку эту раскапывал?! Ты ночь над ней проводил?!

– Да что я, с ума сошёл, что ли?! – шарахнулся Похлёбкин.

– Так ты еще мою бабку чокнутой считаешь?! – прошипела – чтобы не заглушить очередную историю Серапеи – Лариска.

– Да что ты!.. – боясь даже представить, путём каких умозаключений было выдвинуто ему очередное обвинение, Демьян вскинул пухлые ладони. – Ларисочка, душенька, ну да, не верю я в её посказульки, но…

– Посказульки?.. – Лариска задохнулась от гнева и внезапно прихлынувших слёз: калькулятор подтекста не выключался теперь ни на миг.

– Посказульки?! – выкрикнул она, не замечая, как притихли все вокруг. – Значит, дурой меня считаешь?! Ну так не увидишь меня больше!

И, заламывая руки, боярышня бросилась во тьму.

– Лариса!.. – оторопело просипел Похлёбкин.

– Вот семейка очумелая… – покачал головой Гена.

– Не смей о них так отзываться! – введенная утром приятельницей в курс нового курса, Наташа вскочила и кинулась за ней. – Ларка, вернись!

– Ларишка, Ларишка, штой, кожа егожливая! – прервав очередную историю, боярыня Серапея подхватила подол летника и бросилась вдогонку за внучкой.

Не понимая, что случилось, оставленная аудитория запереглядывалась.

– Как говорят сами северные духи в таком случае, милые боронят – только чешутся, – авторитетно заявил Дай У Ма.

– Вот уж точно… Почешется кто-то, когда троица вернётся, – ухмыльнулся Агафон и потянул носом. – У нас что-то пережарилось?

– Пережарилось? – недоумённо нахмурился Демьян, бледный и потрясённый. – Не могло ничего пережариться. Это борщ.

– Значит, у нас пережарился борщ, – понюхав воздух, вынесла приговор Серафима.

– Я бы даже сказал, подгорел, – уточнил Иванушка. – Наверное, это первый суп в жизни Демьяна Дормидонтовича, который…

Боярин, вспомнив о роли главного ресторатора округи, охнул, кинулся к колодцу, быстро вытянул ведро воды и помчался к импровизированной кухне:

– Считайте до пятисот – и прошу к котлу… то есть к столу!..

Боярышни и боярыня возвращались к своему временному пристанищу после трёх часов забега по тёмному городу, слёз, обниманий, уговоров, разговоров, обещаний не пойми чего, зачем и кому, но горячо и искренне, завершившихся, как водится, добавочной порцией слёз и обниманий, но уже не от горя, а просто так, потому что на душе нервно, но светло.

– Не вщё, што между строщек, вшлух щитать надо, – поучительно бубнила Серапея под ухо Лариске, с виду успокоившейся и смирившейся, что боярин ее мечты так и помрёт холостым, да и ей старой девой до веку куковать. – Щитать-то щитай, да на уш мотай…

– Прояви гордость, Ларка! – поучала Наташа родственницу под ухо другое. – Он привык, что ты за ним как хвост ходишь, вот и думает, что никуда не денешься. А ты денься! Ты – сама по себе боярышня родовитая, а не к поваренной книге приложение! Не достоин он тебя! Другого найдёшь!..

Молодая Синеусовна молча кивала направо и налево, то ли соглашаясь со всем и всеми, то ли желая, чтобы они не замолкали: в толпе проще всего почувствовать себя одинокой, посочувствовать, пожалеть, поплакаться самой себе на горькую судьбинушку.

– Кажется, наши спать уже легли, – неожиданно сменила тему Конева-Тыгыдычная, всматриваясь во тьму полузнакомых улиц. – Вон там площадь с колодцем, вроде, где дом наш, а вокруг тихо да темно, не в пример вчерашнему. Наверное, опять с утра пораньше чего-нибудь надумали сотворить.

– И я даже догадываюсь, кто именно надумал, – кривовато усмехнулась Лариска, на миг возвращаясь в люди из мира уныния и обид.

– Надо потихоньку пройти, штобы не ражбудить никого. А то нащнутся вопрошы-рашпрошы… А утро вешера мудренее, это я вам, девоньки, тощно говорю. Утром вщё утрящётщя. А щейтшас – на поштеленьку, и потшивать.

Возражений не было, и группа скорой психологической помощи, примолкнув, заспешила к площади по кривому, заросшему бурьяном переулку.

Первой остановилась Серапея. На нее налетела, едва не сказав слово неженское, Лариска, в спину которой тут же уткнулась Наташа.