"Фантастика 2025-108". Компиляция. Книги 1-28 (СИ) - Изверин Алексей

Под цокот копыт сперва по плотно уложенным булыжникам двора, а потом по мелкому щебню садовых дорожек Людовик Станислав Ксавье, граф Прованский, вышучивал зевающего Карла Филиппа, граф д’Артуа, за его пристрастие к кофе.

— Сир, только представьте: он подкрепил свой вчерашний обед двумя чашками кофе и не смог всю ночь сомкнуть глаз.

— Луи-Ксавье, ну сколько можно? — вяло отбивался граф д’Артуа. — Чем пенять мне на оплошность, лучше взгляните вперед, на тележку цветочницы. С каких пор вместо очаровательной нимфы за букетами приглядывает мужчина, да еще в колете дворянина?

— Полагаю, он просто присматривает за товаром, пока его возлюбленная удалилась в кустики по естественной надобности, — сказал мягким и сладким голосом король.

Версия короля вызвала смешки братьев — им было весело и легко в это морозное утро под холодными лучами январского солнца. Граф Карл даже подмигнул бледному дворянину у тележки цветочницы, мимо которого они проезжали. Тот никак не отреагировал, застыл как статуя, отмер, взялся за ручки тележки, разворачивая ее.

— Он собрался покатить ее за нами, — рассмеялся граф д’Артуа.

Ему всегда было радостно, этому девятнадцатилетнему бонвивану, мечтавшему о королевской короне, которому пока везло только в любви — немногие парижские красотки были к нему жестоки. «Цветочник» был тут же забыт, куда интереснее ему показались прелестные головки торговок бриошами.

Громкий крик лейтенанта Франца фон Дюрлера из Люцерна, одного из телохранителей, составшивших арьергард кавалькады, заставил его повернуть голову назад и в ужасе окаменеть. Один борт тележки был распахнут, из него торчали два ряда ружейных стволов, а над цветочными горшками, укрытыми от холода бумагой, вился белый дымок от сгоравших фитилей. Через несколько ударов сердца раздался взрыв, тележка окуталась плотной завесой сгоревших пороховых газов, а сознание молодого принца затопила жуткая боль. Пришедшее затем забытье освободило его от муки.

— Смерть тиранам! — громко закричал покусившейся на царственные особы «цветочник».

Он бросился наутек в сторону ровно подстриженных самшитовых кустов, подбросив на ходу в воздух пачку прокламаций — на них, как позже узнал фон Дюрлер была нарисована от руки ставшая знаменитой машина для казней московского царя. Но сейчас лейтенанту было не до того, он выхватил свою штатную полусаблю, пришпорил коня, догнал убегающего и ударом клинка поверг его на землю. Спрыгнув с лошади и убедившись, что мерзавец мертв, Франц побежал к тому столпотворению, в которое превратилась нарядная кавалькада. Немудрено — два десятка тяжелых пуль буквально изрешетили спины короля и его братьев. Больше всех повезло графу Прованскому, хотя как посмотреть: пули прошли ему бедро, раздробили кость, он громко стонал и истекал кровью.

Дюрлер в первую очередь проверил пульс у короля. Мертв! Карл Филипп был без сознания, дыра в районе печени не оставляла сомнения, что его дни сочтены. Лейтенант сорвал ленты со своего яркого сине-красного шелкового наряда и попытался остановить кровотечение у Людовика-Ксавье. Пальцы его дрожали, он отчетливо понимал, что в его руках судьба королевства Франция — у бездетного Людовика XVI наследниками являлись оба младших брата, один вот-вот отдаст богу душу, а если за ним последует граф Прованский, то старшая ветвь Бурбонов оборвется и страна погрузиться в хаос.

Другие телохранители бестолково суетились. Зачем-то пытались успокоить взбесившихся лошадей принцев, крупы которых также приняли ружейный залп — конь Людовика, сбросив своего наездника, ускакал вперед, оглашая воздух жалобным ржанием. Лежавший навзничь король Франции смотрел остекленевшими глазами в голубое небо, всеми забытый и больше никому не нужный.

Весть о гибели короля от руки подлого убийцы мгновенно облетела весь Париж. Людовику сразу все простили — ненавистную государственную хлебную монополию, голод, новые налоги, вечную нерешительность, подбор негодных министров, неудачи в войне. Франция любила своего короля, несмотря ни на что, люди чувствовали себя брошенными на произвол судьбы — они еще не знали, какой глубочайший династический кризис вызовет залп в тюильрийском саду. Простой люд жаждал только одного — мести и крови, и роялисты подкинули ему наводку. Вместе с бюллетенями о состоянии здоровья возможного короля Людовика XVII распространялись прокламации о связи цареубийцы Эжена де Лезюра с салоном Жюли Тальма. Особняк на шоссе Д’Антен, «дом похоти и разврата»? Разъяренные толпы бросились в самый молодой квартал Парижа, прибежище больших денег и вредоносных идей.

Дом Тальма был разгромлен, разграблен и подожжен. Его хозяйку вытащили на улицу, избитую, истерзанную, почти голую, с вырванными клочьями волос. Простые парижанки плевали в нее, царапали, отрывали на память последние клочки одежды. Признанная красотка, изящная как статуэтка Жюли в мгновение ока превратилась в грязное забитое окровавленное существо. Она ничего не понимала, ни на что не реагировала. Вокруг бесновалась толпа, потрясая дубинками и всяким железом — она не замечала. Ее вздернули на руки и куда-то понесли — мадемуазель Тальма не сопротивлялась, лишь смотрела, как мимо проплывали дома с отсыревшими стенами и покосившимися крышами, не слышала раздававшихся отовсюду криков и скабрезных куплетов.

— На висилицу ее, на Гревскую площадь! Вздернем ее без приговора, — бесновалась толпа, ускоряя свой ход.

С огромным трудом стражникам удалось отбить несчастную, да и то лишь после того, как генерал-лейтенант полиции Парижа лично прогарантировал, что злодейка проведет дни до королевского суда в темнице Бастилии. Об этой крепости в городе ходили страшные слухи, утверждали, что там десятилетиями гниют в темноте личные враги короны. В народном воображении эта тюрьма представлялась местом, внушающим трепет — грозные башни, пушки, сильный гарнизон, безжалостные тюремщики, несчастные узники. Еще недавно многие возмущались приговорами без суда и следствия, но умонастроение толпы изменчиво.

— Туда ей и дорога! — закричали парижские кумушки. — Мы дойдем с вами самых ворот тюрьмы и не разойдемся, чтобы эту ведьму не отпустили.

Людской поток устремился к Бастилии. Губернатор крепости маркиз Бернар-Рене де Лонэ распорядился открыть ворота и принять новую заключенную, хотя женщин здесь отродясь не содержали. Распаленные парижане не расходились, они жгли на площади костры, и две ночи 82 ветеранов-инвалидов и 32 швейцарских гвардейца, составлявших гарнизон, чувствовали себя как в осаде.

Все ждали хоть какого-то решения, но из Версаля известий не поступало. Бурбоны не знали, что им делать. Доктора в своем приговоре были безжалостны: граф Прованский обречен. Пока он метался в бреду после ампутации ноги, во дворце шли жаркие споры, кому наследовать престол.

Главный претендент, Орлеанский дом, неожиданно для всех категорически отказывался наследовать корону. Луи-Филипп-Жозеф, герцог Шартрский, великий магистр масонского Великого Востока Франции и тайный покровитель салона Жюли Тальма, объявил, что предпочтет стать президентом свободной Франции, чем королем несчастной страны. Его отец, первый принц крови, герцог Орлеанский обозвал его идиотом, хотя и сам придерживался весьма передовых взглядов — он первым привил своих детей от оспы и жил в полуизгнании в замке Сент-Ассиз, после того как вступил в морганатический брак с известной писательницей маркизой де Монтесон. Ехать в Париж, участвовать в придворных интригах у гроба молодого короля и постели умирающего наследника он категорически отказался. Как и принять корону Франции.

— Париж не стоит любви, — сказал он прибывшим его уговаривать аристократам.

Оставались две младшие ветви — Конти и Конде, между ними разгорелась нешуточная борьба.

Престарелый принц Луи Франсуа де Конти из младшей ветви Бурбонов, больной, еле поднявшийся с постели, предложил объявить, что Мария-Антуанетта носит под сердцем ребенка и что следует подождать, пока не наступит ясность с наследником.