Немёртвый камень (СИ) - Кисель Елена

Гадалка тем временем пыталась что-то выразить словами, потом смирилась и сказала только:

— С вами ничего не работает. Законы и планы. И границы.

— Да ну?

Ни одна из стратегий, которые он разрабатывал на службе, пока не провалилась.

— Да… — она медленно отпустила его ладонь, но смотрела на нее, как на музейную личность. — Потому что вы чужак. И потому что пропасти плохо поддаются планам.

Он не собирался даже примерно понимать, что она хотела сказать.

На девице из снабженцев обтягивающее и явно контрабандное платье: броский фантик для желе. Для возмущенного желе.

— Ну и списочек, в первый раз такое вижу… Куда вам столько денег, вы кутить, что ли, едете?

— Решил забрать премиальные долларами. Послушайте, можно…

— Не убежит там ваше звено без вас, ясно? Расписывайтесь давайте, а то мне потом отвечать. Два защитных амулета. И вот «Кошка в темноте», на два узла, чуть нашла, обычно у нас таких слабых артефактов маскировки не бывает. Зачем Бестия вам вообще его вписала? Любой артемаг помощнее создаст с двух попыток. Если вы только сами будете пользоваться…

— Расписываться где?

— Вот тут. И тут. А больше у вас в списке ничего и не… куда? Вот хам…

Доллары — в сумке, где почти нет вещей. В Отдел Анализа он не стал заходить, нет смысла, ему виднее, куда идти и какая там сейчас обстановка.

Или просто всё равно, он пока так и не понял.

А насчет Тони, кстати, предсказание не срослось. Полез на рожон на одной из операций, неудачно поймал три пули. Не насмерть, но обеспечил себе инвалидность, а Максу — окончательную ненависть отдела: не прикрыл напарника. Потому что прикрывал семью свидетелей с двумя девочками, восьми лет и двенадцати. Прикажете, что же, кидаться останавливать каждого недоумка, который обчитался комиксов про супермена и несется на пули?

Воспоминания — это, кстати, к старости. Вот бы как местным: наплевать на три тысячи лет возраста и остаться идиотом, для которого только и есть, что настоящее.

А что в настоящем? Он идет по гулким утренним и пустым коридорам артефактория, где-то вовне его поджидают солдаты Кордона, чтобы проконтролировать отправку к двери. В сумке в основном деньги, плюс «беретта» и одна-единственная рубашка, потому что с остальных вечером почему-то пропали пуговицы, и он не стал сидеть с иголкой — пришивать. Самочувствие паскудное до крайности, главным образом из-за этой «холодной памяти», которую к нему применят.

Черт, да даже Скриптор вчера на него смотрел так, будто он этим кого-то предает.

Много они понимают, паскудники мелкие. Им бы хоть на пять минут в Сердоликовый Блок, чтобы задались вопросом: а почему это он не подействовал на Макса Ковальски? А, ну, конечно, он же бездник. А то, что он видел там… что чувствовал там… Три часа рядом с ней в этом проклятом блоке, губы, волосы, глаза, все до последней секунды, всё так реально, что хочется сбежать. Потому что все эти три часа он помнил, кто она и кто он, и помнил, что сам разорвал всё и всё закончил, что это только сон, и Экстер вовремя успел, потому что еще полчаса — и Макс всё же свихнулся бы от этой пытки.

Помнить это во внешнем мире? Думать об этом каждую секунду, потому что меньше — не получается? Зачем тогда уходить, в Целестии полно безболезненных ядов. Нет уж, давайте честно: он решил все расставить по своим местам, а это значит — не думать, не чувствовать, не видеть снова её умоляющими глазами за секунду перед тем, как он сказал это свое «Кончено»…

Кстати, насчет «всё по местам», а заодно уж и трёхтысячелетних идиотов… Ах, да, и то женоподобное желе из снабженцев интересовалось, куда это смотрит глава звеньев?

Удачная встреча, можно спросить у самой главы звеньев.

Бестия стояла в коридоре первого этажа, скрестив на груди руки и уставившись в окно. В таком состоянии мимо нее нужно было красться на цыпочках. Любой из Одонара так бы и поступил.

Но Макс с сегодняшнего утра был уже не отсюда.

Он остановился точно за спиной Феллы и потребовал сухо:

— Выкладывай.

Бестия не обернулась, а оконное разноцветное стекло отразило ее нахмуренные брови. Голос, когда она заговорила, был пониже, чем обычно.

— Ты, кажется, собрался бежать? Тогда поторопись. Тебе еще нужно добраться до своих провожатых, пока они не потеряли терпения.

— Минут пятнадцать у меня еще есть, так что выкладывай.

Опять когда не надо вылезли благие намерения… Говорят, противоположности часто притягиваются — наверное, в этом была причина того, что Бестия и Макс терпеть друг друга не могли.

Ковальски завел глаза в потолок, отметил, что наверху уже нет фресок о битве Альтау, и начал монотонно:

— Да, я собрался бежать, собрал вещи и закончил дела, и через час ноги моей не будет в вашей стране. Навечно. Так что у тебя есть причины, чтобы поведать мне, почему это в последнее время ты никого не размазала по стенке, ходишь на цыпочках и не хватаешься за серп через минуту. В особенности — какого нечта ты сторонишься директора.

— Я не…

— Ты что, оправдываться хотела?

Бестия замолчала. Но ярости, которая должна была проснуться в ответ на слова Макса, так и не последовало. Рука завуча не двинулась к серпу, в блестящих кусочках разноцветной мозаики отражалось лицо задумчивое и, пожалуй, печальное.

— Ты ничего не понимаешь, иномирец. Просто вернись туда, откуда пришел.

— А я и вернусь. Но сперва объясни мне, убогому, чего я недопонял: ты три тысячи лет мечтала встретить Солнечного Витязя, была прямо-таки одержима им, а теперь он объявился — и ты прячешься от него по углам. Мало этого: Экстер еще и любит тебя, это здесь даже вашему недосадовнику известно. Так что тебе полагалось бы зарыдать от счастья и броситься к нему на шею при первой возможности. Но ты что-то не торопишься, а?

Пальцы Бестии чуть сжали резной подоконник. В стеклянной мозаике теперь отразилась искаженная, болезненная улыбка.

Ничто — огонь. Не могут опалить

От плети шрамов красные изломы.

Куда больней минуту рядом быть.

С любимой, предназначенной другому.

Она проговорила это почти шепотом, потом подняла взгляд и нашла в голубом кусочке мозаики отражение глаз Ковальски.

— Это строки Экстера. Довольно… верные, кажется. Ты ведь именно поэтому бежишь? Не хочешь мучить Лорелею выбором, который уже давно сделан за нее.

Макс остался спокойным.

— Допустим.

— Вот и я так… предназначена не тому, вернее, влюблена не в того. Ты сказал: я была одержима Солнечным Витязем? Была. Три тысяч лет. Но всё же долгие годы я любила другого человека. Ходила вокруг да около. Не могла признаться. И вот теперь это… это так всё меняет.

— Почему?

Бестия обернулась в сердцах.

— Да потому что он был совсем не Солнечным Витязем! Да потому что он…

— Экстер Мечтатель, — спокойно договорил Макс за нее. — Может, я правда иномирец, но я не вижу, чтобы это меняло хоть что-то.

Он ухмыльнулся, глядя на перекошенное лицо Феллы Бестии.

— Да ладно тебе. Конечно, я знал. Нет, ты очень хорошо играла в презрение, но пара моментов… Например, когда он тебя остановил на квалификации Дары, когда ты поняла, что еще чуть-чуть… черт, да ты сама себя не могла простить за этот удар — нужно было видеть твое лицо! И на моей арене, когда Экстер держал защиту от… — ухмылка исчезла, стоило Максу вспомнить танец Лори. — Словом, когда он чуть не умер от истощения.

— Ты же был мертв!

— Я не стал от этого слепым или идиотом. Повторю вопрос: что это меняет? Ты любишь Солнечного Витязя и Экстера Мечтателя. Вдруг оказалось, что эти двое удачно совмещены в одном. Сказала бы за это спасибо этим вашим радужным богам.

По щекам Феллы заходили желваки. Завуч Одонара впервые за невесть сколько дней стала похожей на себя.

— Ты ни нечта не понимаешь, иномирец! — прошипела она, делая шаг к Ковальски. — Ты хочешь, чтобы я объяснила, хорошо, слушай! Три тысячи лет назад я была девушкой, которая грезила войнами и подвигами. Которую отец научил боевой магии и которая после гибели отца сбежала на войну и осмелилась попроситься в свиту Эвитейра Скорого, пятого короля. Пажи Эвитейра погибли в засаде, куда король попал по дороге к Альтау… Я ввязалась в ту драку, и король посчитал, что я достойна такой награды. Так что мне, можно сказать, повезло. И да, я была дурой, но об этом не будем. На Поле Альтау я увидела воина из воинов, героя превыше всех, недостижимый идеал, к которому только можно стремиться. Я и стремилась. Была им одержима, он будто вел меня за собой. Я внушила себе, что остальные мужчины мне не нужны, потому что они не могут даже сравниться с ним. Три тысячи лет я искала его следы, сражалась, истребляла нежить… а потом я решила дать себе отдых и пришла к Магистрам, и меня направили в Одонар. Под начало того, кто для меня был полным ничтожеством. Я презирала его даже за имя — Мечтатель, как далеко это от моего идеала, моего Витязя! А когда этот Мечтатель начал ухаживать за мной — начала презирать его только больше. Сто пятьдесят лет я пыталась в обход присвоить себе кресло директора артефактория, интриговала за плечами директора, которого не ставила ни во грош… Как я отвечала на его ухаживания — ты видел. А потом я вдруг… я не знаю, что случилось, ведь ты влюбился в Лори с первого взгляда? А я презирала сто пятьдесят лет, и у меня уже был мой Витязь. Витязь, понимаешь? Я полюбила Экстера Мечтателя, поэта, который ничего не смыслил в сражениях; я предала память того, кто столько столетий был для меня всем… Как я презирала и ненавидела себя — можешь себе представить. Я выплёскивала эту ненависть на Экстера, которому изо дня в день повторяла, какое он ничтожество, как велик был Витязь, что для меня нет больше никого…