Голоса - Ле Гуин Урсула Кребер

Он поднял голову и посмотрел на меня.

— Ну, и кого же ты привела в Галваманд, Мемер? Меня испугал его тон. И я не сразу сумела ответить:

— Я думаю, друзей.

— О да! Могущественных друзей.

— Лорд-Хранитель… — Да?

— А эта история о Пасти Ночи и Обаттхе… Скажи, неужели они, эти жрецы в красных шапках и солдаты, явились сюда, в наш дом, в Галваманд, и забрали тебя в тюрьму, потому что думали…

Он далеко не сразу ответил мне и долго сидел в какой-то странной, напряженной позе, сгорбившись и словно страдая от невыносимой боли.

— Да, поэтому, — промолвил он наконец.

Я и сама толком не понимала, что, собственно, хотела у него узнать, зато он меня отлично понял. И в глазах его вспыхнул яростный огонь.

— То, что они ищут, и так принадлежит им. Они носят все это в своем сердце, а у нас в сердце ничего такого нет. И дом наш не таит никакого зла. Они сами принесли с собой свою тьму. Но они никогда не поймут и не узнают, что таится в сердце Галваманда. Да они и не станут искать. И никогда не увидят… Та дверь никогда не откроется для них! Тебе нечего бояться, Мемер. Ты не сможешь выдать эту тайну даже случайно. Я пробовал. Я пытался это сделать. И даже не один раз. Но боги моего дома и тени моих мертвых заранее простили меня. Я знаю, они бы никогда не позволили мне стать предателем. И руки их, тех, кто дарит нам сны и мечты, зажали мне рот.

Вот теперь мне действительно стало страшно. Он никогда раньше даже не упоминал о тех пытках, которым его подвергли. И теперь сидел, стиснув руки, опустив плечи, и весь дрожал. Мне хотелось подойти к нему, но я не смела.

Он слегка махнул рукой и прошептал:

— Ступай, ступай. Ложись-ка спать, детка.

Я все-таки шагнула к нему и накрыла своей рукой его руку.

— Не тревожься, со мной все в порядке, — сказал он. — Послушай, ты очень правильно поступила, что привела их сюда. Ты принесла нам благословение богов. Впрочем, ты его всегда нам приносила, Мемер. А теперь ступай спать.

И мне пришлось уйти и оставить его там, такого одинокого, дрожащего…

Я чувствовала себя очень усталой — этот день и впрямь оказался каким-то ужасно длинным, — но все же не смогла сразу лечь в постель и заснуть. И через некоторое время вернулась в заднюю часть дома, остановилась у той стены, что прилегала прямо к скале, начертала в воздухе заветные слова и вошла в тайную комнату.

Но стоило мне туда войти, как меня охватил страх. Я просто вся похолодела, и по спине поползли противные мурашки.

К тому же меня преследовал тот жуткий образ из рассказанной Лордом-Хранителем легенды: черное солнце, высасывающее из нашего мира тепло и свет; и мне казалось, будто в душе у меня тоже образовалась какая-то дыра, через которую уходит, утекает все — смысл жизни, смысл слов, — и не остается ничего, только холод и пустота.

Я всегда боялась дальнего конца этой странной вытянутой комнаты. И всегда старалась держаться от этой ее темной части подальше, отворачивалась, пыталась вообще не думать о том, что там находится, уговаривая себя: «Ничего, просто там хранится нечто такое, что я непременно пойму позже». Ну вот, видимо, теперь это «позже» как раз и наступило. Теперь я должна была понять, что покоится в основе моего родного дома, что таится у него в сердце.

Но прежде мне необходимо было разобраться, в чем смысл той легенды о Пасти Ночи, понять, что означает этот отвратительный образ, созданный ненавистными мне альдами.

Любопытно было и то, о чем говорил Оррек Каспро. А он рассказывал о библиотеке. Причем самой большой в мире. О некоем хранилище знаний. О таком месте, где царствовал свет разума.

Но, увы, я не могла даже просто посмотреть в дальний конец комнаты! К этому я оказалась пока не готова; мне нужно было собраться с силами. Я подошла к столу, под которым когда-то устраивала себе домик и воображала, что я — медвежонок в своей берлоге. Я поставила на стол светильник, положила руки на столешницу ладонями вниз и крепко прижала их к гладкой деревянной поверхности, чтобы почувствовать, какая она приятная на ощупь, какая прочная и гладкая. И тут увидела на столе книгу.

Мы оба всегда перед уходом аккуратно ставили книги на прежние места; эту привычку к порядку Лорд-Хранитель перенял еще от своей матери, а она была для него таким же учителем, каким и он для меня. Но этой книги я еще никогда не видела. Судя по виду, она не имела отношения к наиболее древним. Должно быть, это была одна из тех книг, которые люди тайком принесли Лорду-Хранителю, чтобы он их спрятал, спас от жрецов всеразрушающего Аттха. А я тогда особенно увлекалась великими поэтами прошлого, стараясь как можно больше узнать о них и хоть немного разобраться в том знании мира, которым они обладали, так что я почти не заглядывала в те шкафы, где стояли эти случайно спасенные и куда более новые книги. Должно быть, Лорд-Хранитель выбрал эту книгу специально для меня и оставил на столе, пока я во второй раз ходила на рынок вместе с Грай.

Я открыла книгу и увидела, что это не рукописное издание, а печатное — то есть она изготовлена с помощью тех металлических буковок, которые теперь используют в печатных мастерских Бендрамана и Урдайла; Лорд-Хранитель объяснил мне, что так можно легко сделать сразу хоть тысячу экземпляров. Я прочла название: «Хаос и Дух: космогония», а под ним стояло имя автора: Оррек Каспро, а еще ниже — имена печатников: Берре и Холавен из Деррис-Уотера, Бендраман. На следующей странице имелся эпиграф: «Посвящается Меле Аулитте из Каспроманта, о которой я всегда буду помнить с нежностью и любовью».

Я села за стол — лицом к темному концу комнаты. Я по-прежнему не могла заставить себя посмотреть туда, но и повернуться к этому мраку спиной мне было страшно. Я придвинула лампу поближе и стала читать.

Проснувшись, я обнаружила, что по-прежнему сижу за столом, голова моя лежит на раскрытой книге, а за окном уже брезжит рассвет. Лампа давно потухла. Я продрогла до костей, а руки мои настолько затекли и окоченели, что я едва сумела начертать в воздухе нужные буквы, чтобы выйти из комнаты.

Я тут же бросилась на кухню и, раскрыв дверцу топившейся плиты, чуть не влезла туда, пытаясь согреться. Иста что-то ворчала, а Соста, как всегда, несла какую-то чушь, но я их не слушала. Потрясающие слова из только что прочитанной поэмы волнами всплывали в памяти, туманя мое сознание; нет, скорее эти строки были похожи на ширококрылых пеликанов, летящих над водой. И, кроме них, я ничего не слышала, не видела и не чувствовала.

И тут Иста встревожилась по-настоящему, решив, что у меня лихорадка. Протягивая мне чашку горячего молока, она сказала:

— Выпей-ка побыстрее, глупая девчонка! С какой такой стати ты болеть-то вздумала? Да еще теперь, когда у нас в доме гости! Немедленно пей! — Я послушно выпила молоко, поблагодарила ее, пошла к себе и, тут же рухнув на постель, проспала мертвым сном почти до полудня.

Грай и ее мужа я нашла во дворе возле конюшни; там же была львица Шетар и их лошади; там же, естественно, торчали и Гудит с Состой. Соста, похоже, даже о шитье приданого позабыла. Теперь она все время слонялась возле Оррека Каспро, таращила на него глаза и обмирала от восторга. Гудит был занят тем, что седлал высокого рыжего жеребца, а Грай и Оррек отчаянно о чем-то спорили. Нет, они не ругались, но явно никак не могли прийти к согласию. Как у нас говорят, «не было у них в душе Леро».

— Да не пойдешь ты туда один, и все! — горячилась Грай, а он возражал:

— Но ведь тебе-то туда никак нельзя! — И, похоже, так они пререкались уже давно.

Вдруг Оррек обернулся, заметив меня, и на мгновение я тоже обмерла, вытаращив глаза, как Соста, и понимая, что именно этот человек и сочинил ту поэму, от которой я всю ночь не могла оторваться, которая взбаламутила мне всю душу. Впрочем, смущение мое быстро прошло. Передо мной действительно стоял Оррек Каспро, но только не великий поэт, а обыкновенный встревоженный мужчина, который никак не может переспорить свою жену и все воспринимает чересчур серьезно. Он был нашим гостем и очень мне нравился!