Попутный ветер - Горбунова Екатерина Анатольевна

Однако, нащупав в глубине свое души какое-то тепло, доверие, участие, право Летты на свой выбор, Олаф вдруг ощутил, как кровь начинает приливать к конечностям, как потихоньку отходят мышцы, напряжение снимается.

Так вот каким он был — раскол? От неприятия, от принуждения, от бесправия? Пробудив в себе добро, юноша смог пошевелиться. Сделать шаг к девушке. Положить руку ей на плечо.

— Нам надо идти? — не приказал — спросил, едва шевеля онемевшими губами.

Она открыла глаза и встала. Словно только что очнулась от глубокого сна. Огляделась по сторонам и потрясла головой, приходя в себя. А потом первой покинула святилище.

Молодые люди едва нашли свою тропу. Прежде такие явные, символы теперь прятались в траве, за корой, отступали на обочину тропы и сливались с камнями. Они словно выполнили свой долг и теперь предоставили посвященным самим искать дорогу. Научив ходить — предлагали идти без руки и опоры. Так поступают родители и боги.

По внутренним ощущениям казалось, что с тех пор, как Летта и Олаф, ведомые странными ладонями, свернули в сторону, прошло не меньше нескольких часов. Но солнце по-прежнему стояло почти в зените, тени бежали впереди своих хозяев, и до вечера было ещё очень далеко. Нещадно палило, ветер не разгонял жару, а напротив, только сушил кожу и больно покалывал. Птицы кружили высоко в поднебесье и казались черными точками.

Впрочем, может быть это и были черные точки, мельтешащие в глазах? Небольшие вулканчики дорожной пыли забивали обувь, делая каждый шаг, сродни пытке, мелкие песчинки казались острыми булыжниками. Вода — живительная, холодная — давно закончилась, а нового водоёма пока не встретилось. Наверное, молодых людей устроила бы и лужица, пусть даже в ней мельтешили бы живчики. Не пить — намочить губы, обтереть лицо — стало бы легче.

Олаф расстегнул куртку и ослабил ворот рубашки, ткань неприятно прилипала к вспотевшей спине. Но если бы юноше предложили вернуться к помеченному странным знаком ручью, чтобы напиться и искупаться, он бы послал этого доброжелателя к самому Мракнесущему. Ещё раз переживать то, что пришлось пережить — казалось невозможным.

Летта, вероятно, изнывала от жары не меньше, хоть и приехала из жаркого королевства. Поминутно вытирала со лба мелкие бисеринки пота и облизывала потрескавшиеся губы. Девушка сняла плащ и шла, перекинув его через руку. Подвёрнутые путешественницей штаны давно развернулись и обтрепались снизу. Тогда она попросила у проводника нож и безжалостно обрезала их почти по колено, явив свету изящные лодыжки и стройные подтянутые икры.

Начавшийся было разговор о том, что произошло на святилище — не завязался. Все казалось тягучим, давящим сном, одновременно приснившимся двум людям. Впечатления от него вылились в молчание и свелись к размышлениям о том, что бесполезно принуждать, надо дать право на ошибку, на заблуждение, именно для того, чтобы уверить в своей правоте. Насилие же — это только тормоз, увы, связывающий по рукам убеждающего, заковывающий его в рамки собственных заблуждений.

Религия Империи предполагала наличие двух богов: Мракнесущего и Жизнеродящей. Им строили разные храмы, верно служили и не пытались объединить. А кем они являлись, как не двумя сторонами одного целого? Разве в каждом имперце не было частички светлого и тёмного, начала и конца, целомудрия и развращённости, знания и незнания? Жизнеродящая создала жизнь, но Мракнесущий проследил, чтобы всем хватило здесь места. Жизнеродящая даровала людям свет, а Мракнесущий приносил ночь.

— Двойственность, — словно эхо мыслей Олафа, проговорила Летта. — Вечное «да» и «нет», идущее рука об руку, — он удивился, что она думала о том же самом, мысленно, они будто разговаривали друг с другом, видимо, потому молчание не казалось гнетущим и тяжёлым. — Хотите, расскажу предание о сотворении всего сущего?

Олаф кивнул, хотя знал его: каждого имперца знакомят с этим преданием в раннем возрасте, перемежая с колыбельными и добрыми сказками. Девушка улыбнулась, вздохнула и вдохновенно начала:

— До великого раскола прекрасная Жизнеродящая и ужасный Мракнесущий являлись единым целым в двух сущностях. Чувствовали одно, думали об одном, шагали рука об руку. И не видели отличий друг друга. Потом Жизнеродящая создала живое существо, красивое и нежное, подобное себе самой. Потом другое, третье. И, наконец, их стало так много, что некуда было ступить, а их желания и просьбы неслись к богине беспрестанно. Мракнесущий пожалел любимую и усыпил часть ее созданий, превратив их в землю. Теперь остальные, увидев его, бросались наутёк, пугали им детей и просили защиты от бога. Жизнеродящая попыталась исправить деяние любимого, но не сумела возродить тех, кто стал землёй. Однако их прах теперь сам порождал новые формы и виды существ. Только в новых существах было больше от Мракнесущего. Жизнеродящая обрадовалась, что наступит мир и покой, но напрасно. Порождения бога и богини спорили и даже убивали друг друга. Жизнеродящая от горя выплакала все глаза и ослепла. Мракнесущий рассердился. Сровнял всех с землёй, перемешал их прах и позволил воссоздаваться самостоятельно. Но в назидание — оставил вечное хранилище памяти — души. Новые создания начали видеть сны, в которых осознавали свою двойственность. Им это не понравилось. Они научились не замечать сны, но сама природа разделила их на два противоборствующих лагеря. Тогда Мракнесущий наградил их способностью умирать и возрождаться в новом теле, надеясь, что прошлый опыт научит чему-то живых. Однако, перерождаясь вновь, они забывали себя прежних. Так и живём до сих пор, — окончив рассказ, Летта улыбнулась, словно примерная ученица, ответившая перед классом урок.

Олаф хмыкнул. Его спутница оказалась хорошей рассказчицей. В ее изложении боги представали живыми и очеловеченными. Они обладали чувствами и жили полной жизнью. Это были не абстрактные сущности, которым принято молиться в храмах. Мракнесущий и Жизнеродящая представлялись мужчиной и женщиной, которые сначала создали проблему, а потом начали её решать. Только вот проблемой был сам человеческий род.

Впрочем, последнее нисколько не удивляло. Люди всегда умудрялись влипать в неприятности и втягивать в них окружающих. И даже магия, казалось бы, такая всесильная, на деле оказывалась ничем перед могуществом всего сущего. Жизнеродящая обеспечила своих созданий всем: дала тех, кто строго выполняет свои функции. Если жить в мире с живой природой, то можно обойтись и без волшебства. Пашцы будут следить за сменой сезонов, удобряйки — за качеством почвы, мыльники — прекрасно отстирают с одежды грязь, вытравилы не позволят далеко распространиться инфекциям. И это далеко не полный перечень существ, созданных на благо человека. А маги — управляют материей, стихиями, но не могут повернуть время вспять, оживить умершего, прирастить оторванную конечность, создать артефакт, дарующий всеобщее счастье или здоровье. Даже несправедливость не побороть волшебством.

Юноша поделился своими соображениями с Леттой. Ему показалось интересным узнать ее точку зрения. Она подумала немного. А потом отозвалась:

— Магия предполагает наличие каких-то особенных способностей. Маги чванятся перед другими имперцами, создают закрытые сообщества. Они считают себя высшей силой, отмеченной печатью богов. И забывают главное, у каждого человека есть свой дар, частичка совершенства Жизнеродящей. Чтобы существовать в гармонии, мы должны обмениваться своими дарами друг с другом. Отдавая и принимая — постигать жизнь.

Олаф усмехнулся. Что полезного Жизнеродящая заложила в его способность различать чужие эмоции в виде запахов? Другие не хуже определяли чувства по мимике или интонации. Может быть, юноше это удавалось быстрее, точнее и полнее, но развитая эмпатия — не самое главное в жизни. По крайней мере, сам Олаф считал именно так. В детстве, когда еще не научился держать язык за зубами, он охотно рассказывал, чем пахнет от того или иного человека. Хорошо, что слушатели относились к его болтовне как к ребяческим фантазиям. Потом мальчик понял, что его способность уникальна — и испугался. С тех пор о сомнительном даре не слышал никто.