Хельмова дюжина красавиц. Дилогия (СИ) - Демина Карина

Ознакомительная версия. Доступно 42 страниц из 207

— Ничего, — согласилась колдовка, пальцами вытирая уголки губ.

Она сыто срыгнула, выпустив из ноздрей облачко дыма, и демон, только-только успевший осознать, что из одной ловушки попал в другую, окончательно растворился, наполнив остатками своей силы утомленное тело колдовки.

— Ни-че-го, — повторила она по слогам, точно кто-то мог не расслышать. И руки воздела, от жеста этого дом в очередной раз содрогнулся, и на головы красавиц посыпалась штукатурка.

— От же, — Себастьян стряхнул с плеча меловую крошку. — Вы бы, панна Эржбета, полегче… а то ж красивое здание… памятник архитектуры, за между прочим, эуропейского значения!

Она лишь фыркнула.

И вновь рукой взмахнула, левой, а правой по лицу провела, возвращая ему прежние черты. Вот только Себастьян, да и не он один, ныне знал, что черты эти — не более чем удачная маска, под которой прячется создание, лишь отдаленно напоминающее человека.

— Наигрались и хватит, — сказало оно.

По взмаху колдовкиной руки двери в обеденную залу открылись, и на пороге возникла Лизанька. А Себастьян мысленно пожелал генерал-губернатору с его гениальными идеями, а также Лизаньке и Лизанькиной добронравной матушке провалиться куда-нибудь…

…Евстафий Елисеевич не переживет, ежели с любимой дочерью его случится несчастье…

…случилось.

Выглядела Лизанька самым престранным образом. Простоволосая, в измятом грязном платье, которое ко всему сползло с плеча, она шла широким чеканным шагом. Лизанькины волосы растрепались и шевелились змеями.

Глаза огнем пылали.

— Лизавета, дорогая, — доносилось во след ей. — Что ты творишь?

Это Себастьяну тоже было интересно, а человек, который объявился вслед за Лизанькой, не уставал причитать:

— Дорогая, тебе гостиница не понравилась? Погоди… не стоит так вот резко… мы взрослые люди и всегда сможем договориться…

Лизанька на Греля Стесткевича, изрядно встрепанного и выглядевшего смешным, если не жалким, внимания не обращала, как и то, что он обеими руками вцепился в подол Лизанькиного платья. Он держал крепко, пыхтя от натуги, ногами упираясь в пол, этаким причудливым образом силясь остановить Елизавету Евстафьевну, но она на докуку вовсе не обращала внимания.

Шла себе.

Тянула Греля, который по Себастьяновым прикидкам весил пудов этак семь… ну, может, чутка и меньше, но не намного.

— Лизанька… мы же отныне одна семья! И ты должна подчиняться супругу! Остановись немедля!

— Уважаемый, — мягко произнес Аврелий Яковлевич, перекладывая тросточку из руки в руку, — вы бы отошли… лучше бы, ежели бы вовсе вышли… а то мало ли…

— Лизанька! — воззвал Грель театрально, но платье выпустил и, оглядевшись, произнес брюзгливо. — Между прочим, это — моя супруга.

— Очень за вас рад, — неискренне произнес Себастьян, который если и радовался, то тому, что будучи замужем, Лизанька наверняка от него отстанет…

…хотя, конечно, любопытно, как это ее угораздило?

…нет, все к тому, несомненно, шло. И эти ее письма, и взгляд затуманенный, вздохи томные, каковые являются вернейшим симптомом девичьей влюбленности…

…но все одно любопытно… нет, Грель Стесткевич был, несомненно, хорош собой, даже сейчас, пребывая в виде совершенно неподобающем. Но красота эта была какого-то сомнительного свойства, будто бы позолота на цыганской серьге, чуть царапни такую, и станет найочевиднейше, что золото там только поверху, а ниже, на исконном слое, чистейшая медь.

Грель пригладил встрепанные волосы, в которых торчали разноцветные папильотки, распрямился и, оглядев собравшихся взглядом, произнес:

— Лизанька переволновалась… и в нее, кажется, вселился дух…

— Как он мне надоел, — произнес дух хрипловатым низким голосом.

Мужским.

И извернувшись, отвесил новоявленному супругу пинка, причем чувствительного, от которого оный супруг кубарем по полу полетел.

— Что ж, — с преогромным удовлетворением ответила колдовка. — Раз все в сборе, то начнем…

— Не познакомите? — Себастьян глядел на Лизанькины черты, которые заострились, загрубели, сложились в отвратной гримасе, более напоминавшей резную дикарскую маску, нежели лицо.

Приоткрытый рот.

Зубы, которые казались желтыми.

Слюна, текущая на подбородок… и сам этот подбородок, дрожащий мелко, дробно. Отвратительное зрелище. Нахмуренные брови. Глаза запавшие, даже не глаза, но лишь белки, и в полумраке залы глядевшиеся яркими.

— Отчего ж не познакомить? — колдовка дотянулась до Лизанькиной щеки и погладила.

Одержимая же, закрыв глаза, выгнулась, заурчала…

— Ты ошибся ведьмак, — колдовка обошла Лизаньку, поднимая ее волосы, заголяя шею, — мне не было нужды вызывать дух Миндовга… он всегда со мной… верно?

— Да.

Хриплый голос.

Короткое слово, но сколько нежности… от этой нежности сердце заходится, задыхается. А может не от нежности, но от смрада.

Гнили.

И крови, которая проступает на Лизанькиных руках. Рубиновые капли просачиваются сквозь кожу… рубиновые крупные капли, которые Лизанька, точнее тот, кто занял ее тело, слизывает жадно, с урчанием.

— Заперли тело, — кивнул Аврелий Яковлевич с таким видом, будто бы именно теперь все ему стало совершенно ясно. — А дух… ты забрала на Серые земли? И дай угадаю, навья стая… и вожак… твой самый ценный трофей был всегда при себе.

— Трофей? Я предпочитаю считать, что я сохранила жизнь любимому человеку…

— Любимому?

— А что тебя удивляет?

— Странная у тебя любовь выходит… на привязи.

— А уж какая есть. Ко всему слабой женщине нужна охрана.

— Слабой, — Аврелий Яковлевич выразительно хмыкнул, а затем обернулся на Лихо…

…зачем притащил?

…от братца не будет толку, лишь подставится…

…у него проклятье петлей вокруг сердца…

…и кровь волкодлачья, которая…

— Стой, — Себастьян сказал это мысли, почти ускользнувшей, но послушно застывшей по его повелению. — Ты ждала не удачного расположения звезд. Ты просто ждала, пока кто-нибудь не выпустит его… дух, я имею в виду. Лихо убил волка. И Лихо…

— Дал свободу, — согласилась Лизанька, ощерившись. — За то я не стал его убивать. Подарил… мы знаем, что я тебе подарил.

И Лихо, глядя в стремительно желтеющие Лизанькины очи, кивнул. Знает? Еще одна тайна, но чужая, несвоевременная… пускай… Себастьян докопается до нее позже.

Главное, остановить это безумие.

— Не надо, Себастьянушка, — повторил Аврелий Яковлевич и тросточку свою вытянул. — Не лезь в это… Мы тут сами… по-родственному…

Колдовка опять засмеялась, впрочем, ныне смех ее напоминал больше птичий клекот.

— По-р-родственному… по-р-родственному — это хорошо… ты р-родственников любиш-ш-шь, Себастьянуш-ш-ка?

— Это смотря каких.

Колдовкины выпуклые глаза были неподвижны. Да и глаза ли? Пуговицы слюдяные, нашитые на кривое лицо, при том, нашитые в спешке, оттого одна гляделась больше другой.

Страшная?

Отнюдь. Омерзение она вызывала, не более того…

— Ко мне, — она обернулась к Лихославу. — Ко мне, песик… рядом…

И тот, словно очнувшись от сна, тряхнул головой…

— Нет, — ответил глухо и вцепился в руки Евдокии, она же, даже если и было больно, осталась неподвижна. Улыбается. Жмется к нему. — Я не… я не твоя собака.

Это далось Лихо с трудом.

— А если так? — колдовка шелохнула пальцами, и Лихо побледнел, но остался стоять. — Упрямый… зачем, Лихо? Тебе ведь хочется вернуться… тебя ведь тянет… мы оба знаем, что ты слышишь. И как тебе нравится то, что ты слышишь…

— Нет.

— Ты не человек, — она тянула за нить, и петля проклятия затягивалась. — Зачем тебе среди людей оставаться? От них одни беды… они все одно не примут тебя… пусть и говорят иное, но мы знаем…

— Нет.

— Как хочешь, — колдовка отпустила нить. — Ты сам выбрал.

А в следующим миг Лихо, покачнувшись, начал оседать на пол…

…и Евдокия закричала, громко, страшно, почти как демон.

Ознакомительная версия. Доступно 42 страниц из 207