Тень среди лета - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер"

– Тебя послушать, так он полное ничтожество.

– Вовсе нет. Он тот, в кого может превратиться очень сильный человек, если поступит с собой по-хешайски.

– А зачем ты мне все это рассказал?

– Хороший вопрос, – отозвался Бессемянный. – Первый за вечер. Однако ответ даром не обойдется. Простишь меня – тогда скажу.

Маати вгляделся в нетерпеливые черные глаза и рассмеялся.

– Рад был послушать твою сказочку про чудовищ, – сказал он, – но ничего не выйдет. Уж лучше я помучаюсь от любопытства.

Андат на мгновение нахмурился, но тут же засмеялся и принял позу побежденного, который поздравляет соперника. Маати спохватился, что смеется в один голос с ним, встал и ответил позой великодушного победителя. Когда он дошел до середины лестницы в спальню, Бессемянный его окликнул.

– Хешай никогда не позовет тебя за собой. Но не откажет, если явишься сам. На следующей неделе хай будет давать большой прием. Приходи.

– Не вижу ни единой причины, Бессемянный-тя, чтобы удовлетворить твою просьбу.

– И не надо, – ответил андат со странной печалью в голосе. – Всегда поступай по-своему. Просто мне хотелось бы видеть тебя там. У нас, чудовищ, совсем немного собеседников. И, веришь или нет, я хочу быть твоим другом. Хотя бы на миг. Пока мы еще вольны выбирать.

Только теперь Амат поняла, насколько зазналась. В юности она всегда помнила, что городу нельзя доверять. Для бедняков удача сменялась несчастьем в мгновение ока. Болезнь, травма, недобрая встреча – любая мелочь могла повлиять на заработок, жилье, положение. Потом, устроившись в жизни, оценивая собственный рост вместе с ростом процветания дома, которому служит, Амат забыла об этом. И оказалась не готовой к потерям.

Первым порывом было пойти к друзьям, но их у нее осталось меньше, чем она думала. А тех, на кого можно было бы положиться, скорее всего, знал и Ошай со своим головорезом.

Три дня Амат спала на чердаке виноторговца, с которым у нее был роман в молодости. Он уже тогда был женат – на той самой женщине, что шаркала целый день по дому, где она пряталась. О них раньше никто не знал, а теперь и вовсе не догадался бы.

Комната, если можно было ее так назвать, была темной и низкой – нельзя было сесть, чтобы не задеть потолок. Из-под крышки ночного горшка воняло, а до полуночи вынести его было нельзя – заметят домочадцы. Над головой у Амат невидимое солнце каждый день раскаляло черепицу, а вместе с ней – потолок. Амат лежала на грубой циновке, мучаясь от бессилия, и не смела шелохнуться, чтобы не выдать себя.

Сон не шел, в голове вставали одни и те же вопросы, а разум гонял их по кругу в какой-то болезненной полудреме. Марчата каким-то образом втянули в посредничество при скорбном торге. Что еще гнуснее, женщина, которой это напрямую касается, ничего не подозревает. Ее обманом завлекли в Сарайкет, чтобы андат вырвал дитя из ее утробы. Зачем? Почему этот ребенок так важен? Быть может, кому-то из королей Восточных островов случилось погулять на стороне, а девчонка не знает, от кого понесла, и…

Нет. В таком случае везти ее сюда было бы незачем. От беременности можно избавиться и другим способом, не привлекая андата. Думай еще.

Быть может, сама мать – не та, кем кажется. Может, дело в ее душевном здоровье? Кто-то очень берег ее, боялся, что настои ей навредят, и просил об услугах андата, а Дом Вилсинов…

Нет. Будь на то причина – нормальная, человеческая причина – Марчат не скрывал бы ее. Начни еще раз.

Дело не в матери. Не в отце. Не в ребенке. Марчат так и сказал: неважно, кто они. Остаются Дом Вилсинов и андат. Значит, разгадка связана с ними, если она вообще существует. Если все это – не бред воспаленного разума. Может, Дом Вилсинов вознамерился убить невинное дитя с помощью хая, а потом, создав круговую поруку на почве общей вины, добиться поблажек…

Амат терла веки, пока перед глазами не замелькали зеленые круги и вспышки. Платье, промокшее от пота, сбилось комом, как простыня после сна. В доме кто-то что-то долбил – слышался стук дерева по дереву. Будь на чердаке попрохладнее, будь в этом проклятом деревянном застенке хоть одна отдушина, она бы докопалась до сути. Три дня мысли только об этом.

Три дня. А впереди – еще четыре недели. Если не пять. Амат перекатилась набок и взяла флягу, которую Кират, ее бывший любовник, принес поутру. Осталось меньше половины. «Надо быть бережливее», – сказала себе Амат. Она отпила горячей, как кровь, воды и откинулась на спину. Вечерело.

Наконец мучительно медленно опустилась ночь. В темноте чердака ее наступление угадывалось только по затишью в доме, запаху ужина и едва уловимой прохладе. Амат не нужно было подгонять. Она села у дверцы потолочного люка и стала дожидаться, пока не услышала шагов Кирата, стука приставной лестницы и скрипа ступеней. Амат подняла дверцу, и Кират вынырнул из темноты с фонарем в руке. Не успела она заговорить, как он жестом попросил молча идти за ним. Каждый шаг вниз по лестнице отдавался такой болью в ноге, точно в нее загоняли гвозди, но даже это было лучше неподвижности. Амат, изо всех сил стараясь не шуметь, прокралась за Киратом по уснувшему дому до черного хода, а оттуда – в крошечный, заросший плющом садик. Летний ветерок, даже горячий и влажный, был сущей отрадой после чердачной бани. На каменной скамье стояла вода в глиняной чаше, лежали свежий хлеб, сыр и фрукты. Амат накинулась на еду, одним ухом слушая Кирата.

– Я тут нашел местечко, – начал он. В его голосе звучала хрипотца, которой не было в молодые годы. – Дом утех в веселом квартале. Не самый лучший, зато хозяин подыскивает человека, который привел бы его дела в порядок. Я намекнул, что знаю того, кто согласился бы поработать в обмен на временное убежище. Он как будто заинтересовался.

– Насколько он надежен?

– Ови Ниит? Не знаю. За вино всегда платит вперед, а так… Может, найдутся другие. Если еще подождать… На будущей неделе отправится караван по северному пути, и я бы…

– Нет уж, – прервала Амат. – Больше ни дня наверху. Раз этого можно избежать.

Кират погладил себя по лысине. В тусклом свете фонаря его лицо казалось тревожным и в то же время обрадованным. Он так же отчаянно хотел от нее избавиться, как она сама – покончить с мучениями на чердаке.

– Если хочешь, могу тебя проводить хоть сейчас, – предложил Кират. Путь до веселого квартала от его маленького подворья был неблизкий. Амат откусила еще хлеба и задумалась. Боль обещала быть сильной, но с помощью трости и при поддержке Кирата доковылять как-нибудь удастся. Она кивнула.

– Пойду соберу твои вещи.

– И накидку с капюшоном прихвати, – добавила Амат.

Никогда она еще не чувствовала себя настолько на виду. Для глухой ночи улицы казались дьявольски многолюдными, будто ей назло. С другой стороны, стояла пора урожая, время большого оживления. То, что сама она уже много лет не сидела вечерами в чайных и не веселилась на полуночных ярмарках, не значит, что их не стало. Город не менялся. Изменилась она.

Огнедержец за поворотом открыл печь и начал представление: бросил в огонь пригоршню-другую пороха, и заплясало разноцветное пламя: голубое, зеленое, изумительно белое. Руки и физиономия огнедержца лоснились от пота, но он улыбался. Зеваки, которые отошли подальше, чтобы не припекало, хлопали ему и просили еще. Амат заметила в их кругу двух знакомых ткачей. Те были так увлечены зрелищем и беседой, что не обратили на нее внимания.

В заведении, когда Амат с провожатым туда добрались, бурлила жизнь. Люди толпились даже на улице, веселились, беседовали, выпивали. Амат осталась у перекрестка, пропустив Кирата вперед, поговорить с хозяином, а сама принялась разглядывать дом.

Он состоял из двух половин: начинался одноэтажным фасадом с беседкой на крыше и свисающими поверх светлой штукатурки стен полотнищами голубого и серебряного тонов. Задняя часть была двухэтажной, обнесенной высокой стеной – видно, за домом был разбит садик, а в прилегающей постройке находилась кухня. Окон было немного – и те узкие, высоко прорезанные. Для уединения. Или чтобы никто не сбежал.