Сказания земли Ингесольской (СИ) - Котова Анна Юрьевна

И не приду, не больно-то хотелось.

Врешь, ой врешь — и не краснеешь, Ирена Звалич.

Вода спадала на глазах, выныривали бугры и пригорки, лес понемногу подсыхал, и на вновь обретенной суше торопливо лезла на волю трава всех сортов и видов — Ирена не знала названий, — узкие стрелки и ползучие, с листиками, и лопушистые, и всякие разные. Гладкие листья, мохнатые листья, колючие листья… Но прежде чем зелень поднялась во весь рост, запестрели ранние цветы, самые шустрые — мелкие, душистые, желтые и лиловые, белые и синие, на тонких голых стеблях, поднимающихся из плоских розеток, и на опушенных листвой стволиках. Смотрели вверх, грелись на солнышке, и вокруг уже басовито гудели редкие пока шмели.

Однажды утром вышла на крыльцо, ежась от свежего ветра, вдохнула — и долго стояла, забыв обо всем. Черемуха зацвела.

Это черемуха виновата. Если бы не она, был бы день как день. Утренние хозяйственные мелочи, — накормить себя и кота, подмести, простирнуть, до магазина и обратно, разумеется, переговорив со всеми встречными хоть по две минуты, а лучше по пять, — отпереть библиотеку и терпеливо ждать посетителей. За весь день четверо, и один из них Кунта, перешедший к восьмому тому Фардинга, — вот зачем ему критические статьи о театре, хотелось бы знать? но раз читает, пусть, мало ли… В семь свободна, стемнеет еще не скоро, к Хелене зайти, чаю попить, порукодельничать под ее присмотром, а там уже и ночь, домой и спать.

Но цвела черемуха, кружила голову до звона, и сердце стучало быстрее, и мысли растворились в душистой белой цветочной пене. На берег, к лодке. Пойду по краю озера в сторону устья Соленги, посмотрю на красоту — и надышусь… Так и сделала, только у впадения реки отвернула от берега. Просто так.

Было на удивление тихо, всегдашний ветер, похоже, задремал — лишь кротко шевелил волосы да слегка рябил поверхность воды. Гребла неторопливо и размеренно, не прилагая особых усилий. Куда? А какая разница, вперед… Сама собой всплыла откуда-то мелодия песенки из детства — «по серебряной волне, по невиданной стране, белый парус изо льна, тишина и глубина»… на каждый конец строки — гребок.

Когда поняла, куда ж ее занесло, до Чигира было рукой подать.

Если ты что делаешь, не думая, не удивляйся результату, варак. В конце концов, именно сюда тебя уже полгода тянет как магнитом, но до сегодня ума хватало, а нынче черемуха…

Здесь тоже. Вон дерево, и вон, там третье… надо же, мне казалось, тут только елки — а вот ничего подобного, бело-зеленые облака парят над водой, распространяя медвяный дух, и отражаются в дрожащей поверхности маленькой бухты. Отражение закачалось, распадаясь на блики, — это лодка вплыла в середину картины, весло разбило зеркало. По серебряной волне, по невиданной стране… Галька хрустит под днищем, долбленка — она легкая, а я сижу на корме, нос высунулся на берег, можно выйти, ног не замочив.

У начала тропы тоже черемуха, дальше — крохотные белые звездочки в редкой траве и опавшая хвоя. Тропа совсем сухая, поднимается вверх, извиваясь, а вокруг сплошной брусничный лист и багульник. И не столько елки, сколько сосны. Дом молчит, дверь приперта еловым чурбаком, возле крыльца деревянная колода, золотятся свежие опилки и щепки, а вот и поленница, сверху примитивный навес, не помню его… Да где мне упомнить, я же была тут один раз, ну два, но в первый раз — в темноте, а во второй я же ничего не видела, кроме побрякушек на шаманском наряде.

Поднялась по ступенькам, села на верхнюю. Хозяина нет дома, зачем явилась… Да если бы я хоть сколько-то думала головой, меня бы здесь не было! Ишь, устроилась. Вставай и уходи, пока Ланеге не вернулся. Что ты ему скажешь? Нечаянно мимо проплывала? Не морочь голову ни себе, ни ему. Черемуха… и багульник, и тихий шорох в ветвях, рыба плеснула… Сейчас, еще немного посижу да пойду вниз.

— Твои цветам еще не время, Ачаи.

Вздрогнула, оглянулась. Задремала я, что ли?

Никого.

Спросила в воздух, в черемуху и багульник:

— Ланеге, ты?

Ветер шевельнулся у щеки:

— Еще и листья не всплыли, Ачаи, не торопись цвести, вода холодна.

— Кто здесь?

Нет ответа.

Встала, отряхнула джинсы, помедлила.

— Кто бы ты ни был, не говори ему, что я приходила.

Тихий смех скользит по ветвям, подталкивает к тропе, скрипит галькой под ногами, срывается каплей с весла:

— Ты думаешь, он не узнает?

А облака уже порозовели, и вода отливает золотом и медью.

Причалила к берегу в сизых сумерках, вытащила на берег лодку, побрела к дому.

Холодно.

Лето.

Ох, как же хотелось лета всю зиму — да и всю весну!

Вернулись из школы подростки, и сразу стало проще. Прибежал Ерка, восхитился: какая лодочка! Пойдем завтра до Урокана прокатимся, может, повезет увидеть цаплю, и пару сеток бы поставили… Ирена обрадовалась больше, чем сама от себя ожидала. Когда поняла, почему, — устыдилась. Кунта очередной раз намекнул, что он бы прогулялся с ней на лодке, и еще вчера она бы стала искать причины для отказа, а сегодня легко и охотно согласилась: конечно, мы как раз с Еркой собирались пройтись в сторону Урокана, давай с нами — и парень сразу потерял к вылазке всякий интерес. Само собой, мне с Еркой весело, мы друг друга понимаем с полуслова, но не только в этом дело: я же бессовестно отгородилась пацаном от поклонника. Нехорошо, наверное… но так гораздо легче.

Весь выходной на воде, цаплю не увидели, как ни всматривались, и до Урокана не дошли, зато в сетку попались две кужки размером с ладонь, две полосатых хойлы чуть поменьше, пяток малежек и несколько совсем мелких, этих отпустили. А крупных почистили и зажарили на прутиках. Ерка развел костер прямо на узкой полосе песка между водой и сплошным лесом. Если бы не комары, счастье было бы полным, но куда от них денешься? Пляжик маленький, три метра в длину, полметра в ширину, слева камыш стеной, справа — островок стреловидной темно-зеленой водяной травы с крохотными белыми цветами на верхушке, а за ним сплошным ковром качались на пологой волне глянцевые округлые листья, и среди них приподнимались над поверхностью зеленые шарики на ножках — бутоны.

Почудился далекий барабанный рокот, внутри что-то сжалось и заныло, заложило уши, волна плеснула прямо по сердцу, обдавая холодом, по плечам пробежал озноб. С чего, солнце же шпарит вовсю, теплынь…

Кувшинки вот-вот зацветут.

И когда они зацветут…

— Будешь еще рыбу? — спросил Ерка.

— А?.. нет, спасибо, больше в меня не поместится. Доедай.

Пацан кивнул и вгрызся в сочный поджаристый рыбий бок.

Близился солнцеворот — солнце взбиралось на вершину неба, чтобы затем скатываться с нее до самой Долгой ночи. К великому летнему празднику сельчане готовились загодя, чем ближе Верхушка, тем больше было суеты. Девчонки шушукались и стреляли глазами. Парни косились в их сторону и ухмылялись. В магазине раскупили весь запас цветной тесьмы, лент и блестящих пуговиц. Ирена не удержалась, тоже запаслась. Хелена сказала — приходи, будем к Верхушке нарядное шить. Ирена испугалась: ой, шить! Не умею… Оказалось, впрочем, что никто и не ожидает от нее портновских чудес. Главное было — чтобы поярче и попестрее. Так что она сидела рядом с Хеленой во дворе на лавочке, возле импровизированного столика, — два чурбака и две доски, — и нашивала в варварском беспорядке разноцветные ленточки и пуговки на обыкновенную джинсовую рубашку. Получалось диковато, но, пожалуй, красиво.

— Тут бы еще что-нибудь пушистое, — в порыве вдохновения сказала Ирена, оглядывая результаты рукоделья.

— Можно, — согласилась Хелена. — Погоди-ка…

Ушла в дом, вернулась со свертком. Высыпала перед Иренкой целый ворох меховых обрезков.

— Ни на что другое не годятся, — пояснила хозяйка. — Только к твоей рубахе прицепить. Постой, постой, ты что это — в шкурку иглой? Иглу поломаешь, пальцы исколешь. Смотри, как надо. Берешь шильце…