Сир Лейнсталь. Бедолага останется хранителем, вернее мучеником, на страданиях и борьбе которого стоит покой окрестных вод вокруг Проклятого Острова. Впрочем, пройдёт тысячелетие, прежде чем будет утверждена замена. Посмертно, ведь каждый хранитель отдаёт часть души своей замене.
Род Этианелисов… среди них никто не умер. Они существовали с первых времён и будут существовать. Если им и суждено исчезнуть, то только вместе с падением всего Эдема.
Семья Ривранов покинет сердца мира. Фактически кроме самой Эны никого из сильных в роду не осталось. Одна она не сможет удерживать власть и будет разорвана на части конкурентами, в том числе и Киране Нар’Авид.
Что же касается Адриона и Граниира… Пожалуй, там в соборе Граниир и погиб. Возможно, когда-нибудь через века или тысячелетия два брата снова встретятся и поговорят в более спокойной обстановке, но… зачем? Всё это уже прошлое. Пусть Адрион возглавляет род Торвандори, а Лансемалион всё же заслужит немного отдыха.
Новый глава рода Торвандори станет даже более великим, чем его отец. Всё же в отличии от своего брата, Адрион куда более гибкий. Он хотел удушить Лунара, но справился с собой и дал тому спокойную и счастливую жизнь. Врагов, которых он хотел поубивать… сначала большинство посадили на поводок, а затем… затем Адрион решил подождать, подумать и успокоившись, подчинив себя чувства, смирившись и поняв, он отказался от планов мести. Всё же, от врагов на поводке больше пользы, чем от мёртвых врагов. К тому же… поколения меняются, многие «старички» погибли в бойне, а разве внуки и сыны должны расплачиваться за ошибки своих дедов и отцов? Что было, то было.
Лансемалион же… раны его затянутся, но шрамы никуда не исчезнут. Он не вернёт и трети своей былой силы, останется просто… выдающимся паресисом с горьким прошлым. Долго он будет себя винить за тот случай в главном соборе. Мимолётная слабость, как только можно было решиться на убийство брата? Стыд будет его терзать, а порой в кошмарах будет приходить возможное будущее. Впрочем, с исчезновением безумных целей, на первый план выйдут дела попроще и поприятнее. А ещё рядом всегда будет кто-то, кому не жалко доверить собственную жизнь.
Ада… Адериин останется со своим наставником. Других близких у неё нет. Особнячок со временем превратится в особняк, Офлея поможет всё построить и обустроить. Безжизненные территории вдруг начнут превращаться в небольшое поселение, центром которого станет скромная резиденция рода Бальмуаров. Благо денег и так хватает, а архиепископ не спешит приходить и убивать последнего хранителя тайн. Да и… зачем? Ну знает Ланс, что Свободный это и есть архиепископ, что с того? Никому он рассказывать этого не станет, а убить его можно в любом момент. Даже ассасинов не придётся нанимать, просто отправить письмо с указанием утопиться. Хотя на самом деле Эдем просто перестраховывается, вдруг когда-нибудь понадобится помощь крайне опытного мага молний? Даже с третью своего потенциала он далеко не слаб, но что самое главное — опыт и знания, которые можно передать другим смертным, которых выберут на главные посты мира.
Со временем небольшой клочок земли вдали от Сароса станет таким же удивительным, как и «Золотой окунь». Туда будут стекаться все изгои, которым не нашлось места или которые сами всё испортили, не сумев вовремя остановиться. Трогать их никто не станет, да и само место появится и исчезнет совсем незаметно для Эдема.
Владимир Прягин
Ямской приказ. Том 1. Хаб
Глава 1
Дорожный знак предупреждал — впереди паромная переправа или разводной мост. Внутри красного треугольника изображались чёрные схематичные волны между отвесными берегами. Всё как положено, в строгом соответствии с ПДД.
Имелась только одна загвоздка — никаких водоёмов в том направлении не было. И водотоков тоже. Я это знал доподлинно, потому что ездил здесь каждый день.
Новый знак я заметил издали и так удивился, что остановил мотоцикл. Притёрся к бордюру перед столбом, снял шлем и поскрёб в затылке. Толку от этого не прибавилось. Я таращился, как баран на отреставрированные ворота.
Для верности я припомнил карту района. Ближайшая речка — Клязьма, но она в другой стороне, за моей спиной. А впереди по курсу, через полтора километра — выезд на Ярославское шоссе и поворот на Москву, без всякой воды.
И как это понимать?
Машины ехали мимо знака, не притормаживая. Его появление никого, кроме меня, не смутило. Народ решил, судя по всему, что гаишники промахнулись и от избытка энтузиазма воткнули столб не туда. Бывает.
На улице пахло пылью и выхлопными газами. Жар висел над асфальтом, автомобильные стёкла взблёскивали на солнце. Пух летел с тополей, ложился на землю, склеиваясь в лохматые плети.
Забавы ради я достал телефон, навёл камеру на знак. Сделал снимок и с чувством выполненного долга снова нацепил шлем. Пора было ехать дальше — до собеседования осталось десять минут.
Опоздать я, впрочем, не опасался. Пробки отсутствовали, час пик давно миновал, и я был почти у цели. Да и вообще, Космоград не отличался внушительными размерами, хоть и разросся к двадцать первому веку.
На перекрёстке горел зелёный, и я проскочил удачно, а через два квартала свернул налево и подкатил к Академии. Уже начались каникулы, машин на парковке было немного. Поставив свою спортивную «хонду» с раскосыми глазищами-фарами, я взбежал на крыльцо.
Ещё пять минут в запасе, нормально.
Точность — вежливость космолётчика.
Стереопанно в вестибюле, занимавшее полстены, демонстрировало орбитальную станцию «InterSpace» — первую в истории, обеспеченную искусственной силой тяжести. Колесо диаметром в километр, насаженное на толстую ось, крутилось на фоне звёздного неба и голубого бока Земли.
По лестнице я поднялся с пижонской неторопливостью. Подошёл к деканату, коротко постучал и переступил порог.
Секретарша Оля, уставившись в монитор, возила по столешнице мышью. Вид при этом имела сосредоточенный — не то решала бюрократические задачи с применением матанализа, не то раскладывала пасьянс. Блондинистые волосы были рассыпаны по плечам.
— Привет, — сказал я. — Ты невыносимо прекрасна. Как и обычно.
— Не заговаривай зубы, Рябцев, — буркнула Оля, мельком взглянув на часы. — И хватит на меня пялиться.
— Ты требуешь невозможного.
— Ой, да ладно. Иди уже, воздыхатель. Ждут.
Часы показали полдень, и я шагнул в кабинет.
Декан стоял у распахнутого окна, опираясь задом на подоконник и сунув руки в карманы. Пиджак он снял и ослабил галстучный узел. За его спиной пришёптывал что-то высокий вяз, колыхались ветки. Листва фильтровала солнечный свет.
— Присаживайтесь, Рябцев, — сказал декан. — И знакомьтесь — товарищ Павлов из Центра космической медицины.
Услышав фамилию медика, я представил собачек и слюноотделение по сигналу. Павлов доброжелательно улыбнулся, будто прочёл мои мысли:
— Увы, не родственник. Просто однофамилец.
Он сидел в кресле у стены слева — плотненький и седой, с лучистыми морщинками вокруг глаз. Одет был в рубаху с короткими рукавами. Этакий дачник-дедушка, балагур и любимец внуков.
— Итак, — произнёс декан, — поздравляю вас с окончанием четвёртого курса. Экзамены вы сдали успешно, зачёты тоже. Осталось определиться с полётной практикой. Учитывая специфику нашего заведения, дело это крайне серьёзное. С некоторыми студентами мы проводим дополнительное собеседование. Вот, в частности, с вами.
Он замолчал, словно дожидаясь моей реакции. Я кивнул. Декан посмотрел на меня внимательно:
— Вы претендуете на участие в дальних рейсах. Хотите пилотировать корабли на штрихпунктирных маршрутах, вплоть до границ Солнечной системы. Заранее подавали соответствующую заявку. Ваше желание неизменно?
— Да, — подтвердил я. — Ну, собственно, ради этого я и проходил подготовку в усиленном варианте весь этот год.
— Штрихпунктир — экспериментальная технология, как вы знаете. Управляющий контур завязан на субъективное восприятие. Ваши медицинские показатели здесь принципиально важны, поэтому инициативу в ходе нашей беседы я передаю товарищу Павлову. Он задаст вам вопросы.
