Великая оружейница. Рождение Меча (СИ) - Инош Алана

Свобода вдруг закачалась, как подрубленное дерево, и, к ужасу женщины-кошки, рухнула замертво в сырую траву. Оружейница кинулась к ней и с внутренним трепетом просунула одну руку под тонкий и гибкий, как лоза, девичий стан, а другой обхватила плечи красавицы, приподнимая её с земли.

– Голубка моя, что с тобою? – заледенев от тревоги, дохнула она в бесчувственно приоткрытые уста – такие влекущие, клюквенно-алые, жаждущие нежности.

Она обрызгала девушку водой из баклажки, и ресницы Свободы затрепетали. Затуманенный обмороком взор уставился на Смилину не то испуганно, не то вопросительно.

– Милая, ты не признала меня? – Женщина-кошка ощущала ток жаркого, сладкого дурмана по своим жилам, пьянея от тепла девичьего тела под своей рукой. – Не бойся! Помнишь, как мы с тобою рыбу удили? Смилина я… Узнаёшь?

В глазах Свободы мерцала летняя звёздная ночь, губы задрожали: тетива улыбки была готова вот-вот пропеть.

– Забудешь тебя, как же, – прошептала она. – Это не со страху меня обнесло… Сама не ведаю, с чего. Я ведь вспоминала тебя… Думы думала.

– Правда? – Смилина, боясь ненароком сделать девушке больно своими стальными ручищами, помогала ей сесть со всей нежностью и осторожностью, с какой обращалась только с хрупкими маленькими цветочками.

– Не лгу. Ни дня не прошло, чтоб о тебе не вспоминала.

Свобода замерла в руках Смилины, точно пойманная пташка, льнула к груди то ли боязливо, а то ли восторженно, и очи её дышали смородиновым жаром… Она и сама пахла смородиновыми почками – светло и по-летнему чисто. В её жилах текла кровь степных кочевников: отец Свободы взял в жёны знатную девицу из народа кангелов – черноокую и дерзкую, с высокими скулами и страстным ртом.

– Ты ж моя ненаглядная, – хрипло сорвалось с уст Смилины.

Она охмелела от нежности и счастья и за учтивость своих слов не могла ручаться. Хотелось нести чушь и прижимать Свободу к себе – тем более, что девушка в её руках не сопротивлялась, а сама жалась к ней, точно ждала её одну все эти годы.

– Отчего ж ты плакала тут? – спросила Смилина наконец. – Обидел тебя кто?

– Ой, да глупости… – Свобода отмахнулась, но женщина-кошка, грозно сдвигая угрюмоватые чёрные брови, испытующе заглядывала ей в глаза. – Нож мой поломался.

Девушка вытряхнула на траву из богатого, украшенного самоцветами чехла обломки охотничьего ножа с широким клинком. Смилина подобрала их, сердцем чувствуя боль стали: она ныла и жгла ей ладонь незримыми слезами.

– Как же это случилось? – спросила оружейница.

– Сама по дурости сломала, – вздохнула Свобода. – Вздумала в дерево его покидать. Воткнулся глубоко. Хотела вытащить и сломала… Батюшкин подарок.

– Хлипковат он для тебя, – молвила Смилина задумчиво, ласково пожимая и изучая пальцы девушки. – Нужен тебе нож по руке твоей. Ежели хочешь, я тебе новый сделаю.

– Ох, Смилинушка, сделай! Я рада буду! – просияла Свобода жемчужной улыбкой. – Он мне ещё дороже батюшкиного станет…

– Добро. – Женщина-кошка кивнула, бросила на свою милую знакомую нежный и внимательный взор. – Ты не замужем, голубка?

– Да какое там «замужем»! – с усмешкой махнула та рукой. – Глянь на меня.

С этими словами Свобода поднялась на ноги и пружинисто распрямилась во весь свой редкий рост. Смилина тоже встала, в тоскливо-сладком опьянении любуясь соболиным изгибом бровей, тенистыми опахалами ресниц и изысканными очертаниями точёного носика. Что-то неуловимо степное, кочевническое угадывалось в лепке этих гордых скул, живая терпкая тьма зрачков и хлестала пощёчиной, и нежно лилась хмельным зельем в кровь. Что же не так было с этой яркой, обжигающей красой? За один поцелуй этих трепещущих, ягодно-сочных уст можно было отдать все богатства мира.

– Да кто ж меня, такую великаншу, возьмёт? – усмехнулась Свобода. – Уж на что мой батюшка высок – и то я его переросла. Какому ж мужу нужно, чтоб жена выше его была? Оттого и не берут. Хвалят, говорят, что хороша собой, а не берут. – И, блеснув озорными, как воробышки, искорками в глубине взора, девушка добавила: – А я и рада. Не хочу замуж.

– Вот как? – Смилина ловила губами её медовое дыхание, щекотавшее не только рот, но и сердце. Огромные рабочие руки оружейницы завладели изящными пальцами девушки. – А чего же ты хочешь?

– Я не так сказала. – Свобода потупилась, и на её степных скулах забрезжила румяная заря смущения. – За мужчину не хочу.

Смилина не могла похвалиться искушённостью в любовных делах, всё своё время отдавая работе, но даже ей был понятен язык этих намёков и взглядов. Когда девичьи очи говорят «да», а губы дразнят близостью поцелуя, как тут не соскользнуть в омут дурманящих чар? Женщина-кошка, не веря своему осеннему берёзовому счастью, потянулась к желанным устам.

– Ой!

Шаловливая рука Свободы скользнула ей на затылок и сдвинула шапку. Не найдя под нею волос, девушка удивлённо отпрянула и стащила со Смилины головной убор совсем. Коса-осередец развернулась и упала на плечо оружейницы.

– Что это с тобою?

Ещё десять лет назад Смилина щеголяла густой иссиня-чёрной гривой до пояса, которую на работе убирала в косу.

– Мои волосы взяла владычица недр Огунь, – сказала она, привлекая Свободу к себе и распаляясь всё сильнее от прикосновения её мягкой груди. – Взамен на силу и власть над огнём и железом. Тебе страшен мой вид?

Отодвинувшаяся было девушка справилась со своим удивлением и ответила на объятия – прильнула доверчиво и нежно, а её тёплая ладошка скользнула по голове Смилины.

– Ты мне любая дорога – хоть с волосами, хоть без. Люба ты мне! – защекотал губы женщины-кошки пуховый шёпот.

– Горлинка моя ясная, – только и смогла выдохнуть в ответ Смилина. – Лада моя…

Больше ничто не препятствовало поцелую: ни гулкий, отдающийся мурашками крик птицы в лесу, ни смешливый шорох берёз, ни треск ветки. Ладошки Свободы шёлковой лаской окутывали щёки и череп оружейницы, дыхание то шумно вырывалось, то замирало на середине своего полёта. Их губы изредка размыкались, но только чтобы через мгновение безоглядно, с новой страстью слиться опять. Земля плыла под ногами Смилины, и она для устойчивости расставила их.

*

Десять листопадов и десять яблоневых метелей назад Смилина, покинув родительский кров, отправилась в путешествие по Воронецким землям. Она искала себе наставников-кузнецов не только среди своих соотечественниц, но и набиралась опыта среди людей. Ей не улыбалась судьба вечно гнуть спину в рудниках, как её родительница-кошка: будущая великая мастерица мечтала о молоте и наковальне.

Дорога носила её из села в село, из города в город. Не имея средств, чтобы оплачивать учёбу, она нанималась к своим наставникам в услужение: в поле, на огороды, в домашние хозяйства. Привычная к тяжёлому труду с детства, она работала взамен на кров над головой и те крупицы знаний, которые она собирала по одной в блестящий узор будущего мастерства. Рыболовом и охотницей она была хорошей и с голоду не пропадала.

Люди везде дивились её росту и разглядывали Смилину, как диковинку. Чтобы войти в дом, ей приходилось низко нагибаться, любая постель была ей коротка, зато в работе ей не находилось равных. Она могла ворочать брёвна втрое больше собственного веса, остановить взбесившегося быка на скаку и уложить его за рога наземь, а уж сколько она огородов перекопала – не счесть. Всюду, где нужна была выдающаяся сила, её ждали с распростёртыми объятиями, а в награду сытно кормили и поили допьяна. Выпить Смилина могла много: мужики уже лежали вповалку, не в состоянии обеими руками нащупать свой зад, а её и ведёрный бочоночек самого крепкого зелья не валил с ног.

Однажды её занесло в окрестности Кримиславца – вотчину удельного князя Полуты. Коваль Одинец, седобородый, но ещё крепкий мужик, немногословный и суровый, взял её в обучение, не попросив никакой платы взамен.

– Делу научу, – сказал он. – Хлеб мой ешь, не стесняйся. Но по дому, ежели что понадобится, пособи.