— Всегда, мама. Выпьешь со мной?
Потом заходила иногда, уже не таясь.
…Это больно. Он долго жил, но все-таки умер. Он слишком был человеком.
…Тосковала, вспоминала, плакала ночами, жалуясь луне на несправедливость мира. Родители ворчали. Выбрала бы среди своих, нарожала бы рыжих, триста лет — и почти как люди, раз уж тебе так нравится это племя. А живут вечно, если не вмешается судьба в лице охотников за печенью и шкурой. Хорошо еще — одна она такая в семье, глупая. Братья женились, сестра вышла замуж, все породнились с почтенными лисьими родами, и в траве у их нор — не всякому показывают дом, осторожность никогда не помешает, — кувыркаются, сверкая мехом, многочисленные дети.
А эта, белая, все на сторону смотрит. Ничему время не учит. Хоть сто лет, хоть двести, хоть тысяча.
Утешилась, перестала вспоминать ту семью, повеселела. Шастала в город, заводила знакомства, крутила хвостом, щурила глаза. Оставалась то с одним, то с другим — день, два, месяц. Уходила, смеясь.
И что же? Опять нашла на свою голову. Бросила гору, не заглядывала домой. Пятнадцать лет — в городе.
Ему завидовали: жена красавица. Ему сочувствовали: детей нет. Она сама посоветовала: возьми вторую жену. Вот от той дети были, и хорошо. Слава богам, не было лисят.
Когда он умер, ей было легко уходить. Хотя горевала, конечно, а все же — легко.
…Вернулась к своим, охотилась с племянниками, отдыхала от людей. Зачастил рыжий красавец из того леса, что к западу, смотрел искоса, подрагивая хвостом. Всерьез задумалась о браке. Родичи про себя молились: пусть образумится наконец.
Она их разочаровала.
Рыжему надоело ждать, и он нашел себе рыженькую в своем западном лесу, а белая снова бегала на свидания туда, к чужим.
Менялись язык, прически, наряды и оружие, поднимались новые деревья и города, храм на горе обрастал рядами красных ворот, рассыпались камни, зарастали мхом могилы давно ушедших, племянники научились оборачиваться, обзавелись семьями, их дети выросли и бодро тявкали по округе. Иногда она подолгу сидела, замерев, среди изваяний своей родни, неотличимая от этих, каменных. Потом надоедало. Дожидалась ночи и уходила.
К ее странностям привыкли. Давным-давно никого не интересовало, из какой семьи ее очередной избранник. Даже если бы он оказался торговцем, только дернули бы ушами: всегда была чудной, а с годами, видно, вовсе тронулась умом. Пусть ее. Всяко бывает. Некоторые вот не могут устоять при запахе тофу. А эта — при виде красивых мужчин не своей породы.
Если уходит и не возвращается годами — значит, нашла новое сокровище. И ладно. Помрет сокровище — она вернется.
Разве что еще лет пятьдесят будет бегать — навещать лисенка.
На улицах светло от огней. Рябит в глазах — вывески мерцают. Светофоры, фары автомобилей, противный запах — бензиновая гарь. Шумно. Шины, музыка из-за дверей всплесками, — они распахиваются, стоит шагнуть на порог. И людно. Гуляют. Галдят.
Разве можно любоваться луной и магнолиями — тут? Все-таки люди многого не понимают. Нужно же — тишину, и чтобы без лишних глаз, и без этой городской вони, которую они даже не замечают.
А этот! Смотреть надо, куда идешь. Никакого воспитания у нынешней молодежи. Хорошо хоть — остановился, кланяется, извиняется.
Хм…
Глаза сами собой ехидно прищурились, и улыбка изогнула губы. Положила ему пальцы на рукав.
— Я не сержусь. Но… все-таки вы виноваты передо мной…
Пауза — долгая. Запнулся, заморгал, щеки порозовели — даже при этом освещении заметно.
Да. Он ей нравится.
Сегодня будет он.
Шли рядом, болтали о ерунде. Сперва он немного стеснялся, потом освоился. Не заметили, как взялись за руки. Есть свои прелести и у нынешнего сумасшедшего века. Все куда проще — с каждым десятилетием. Какие там стихи на веере! "Я знаю хорошее кафе неподалеку. Пойдем?" — и пошли.
Сидели за столиком, пили чай. И не только чай. Снова гуляли. Смеялись.
Если ты пойдешь со мной, я покажу тебе классную игрушку на компьютере. ОК?
Удачно она сегодня спустилась с горы.
Остановилась посреди тротуара.
— Идем же, — нетерпеливо сказал молодой человек.
— Да… сейчас. Погоди.
Он проследил за ее взглядом.
Афиша.
— А, — кивнул, — мне он тоже нравится. Хочешь — завтра сходим?
— Хочу.
И повернулась к афише спиной.
…Иногда сходство передается через поколение. Дочь была совершенно обыкновенной. А мальчик — настоящий лисенок. И талантлив.
Но сегодняшнему любовнику незачем знать, почему она остановилась.
Ей не больше двадцати, он же видит. Вот и отлично.
А завтра он поведет ее на спектакль, и она наконец увидит своего внука.
Пожалуй, на некоторое время она увлечется театром.
