По ту сторону рассвета - Чигиринская Ольга Александровна

Шлем, вдруг ставший неподъемным, гнул к земле. Берен рванул ремень, тряхнул головой — шлем остался в грязи. Это, конечно, был бездумный поступок, но Берену сейчас не нужно было думать, ему нужно было встать…

— Помочь? — Болдог вцепился ему в волосы и рванул кверху, поднимая на колени.

Все, конец. У горла Берен почувствовал холод и остроту клинка.

Что-то выпирало из сапога, больно давя на ногу… Гномова игрушка…

Надежда трепыхнулась в сердце Берена, как лягушонок в крынке со сливками. Он попробовал ухватить штуковину — куцапые пальцы латной перчатки соскакивали…

Орк намотал его волосы на кулак, сильнее надавил лезвием на горло. Берен попытался перехватить меч за лезвие левой рукой, хоть и понимал, что попытка это жалкая. пальцы не слушались, не сгибались.

Еще миг! Снять перчатку — ну?!

— Пощади, — выдохнул Берен. — Прошу, не убивай, не надо… отдай ему меня живым…

— Вот этого я ждал, — по колебаниям кольчуги под щекой Берен понял, что орк смеется. — Беоринг, если бы ты знал, как я ждал услышать от тебя именно это и ответить: нет! Ну, может, скажешь еще чего на прощание?

— Эла, ублюдок… — Берен поднял трубку самострела, направив ее назад, и спустил «собачку».

Короткий визг пружины, хруст входящей в плоть и кость стрелы. Какой-то миг было похоже, что Берен упадет вперед, а орк — назад, но вес орка и запутавшиеся в его латнице волосы горца решили дело: оба повалились на спину. Два раза Болдог дернулся под Береном — и затих.

Рыхлые облака нисходили дождем, и капли, что прибивали последнее полудохлое пламя, солнце выкрасило в цвет крови. Взяв меч из руки орка, Берен срезал запутавшуюся в его доспехе прядь волос, встал, примерился и отсек Болдогу голову. Болт самострела торчал у орка под подбородком. Если бы я не был таким дураком, подумал Берен, если бы я вспомнил про ручник, я бы застрелил его сразу. В памяти всплыло утро, тот момент, когда, поколебавшись — брать, не брать? — он все-таки принял у Руско и пихнул бесполезную игрушку за голенище: ладно, есть она не просит, а пригодиться — может… Вот и пригодилась.

Он взял шлем орка за гребень — голова удерживалась внутри на подбородочном ремне — повернулся, подошел к краю обрыва и поднял, высоко держа в руке, свой страшный трофей. Кровь сыпалась в сухой вереск частой дробью.

Внизу догорало пламя и дотлевала битва. На черной, выгоревшей равнине остатки Горностаев и Белых Волков, прижатые к скальному взлету и возам, защищались из последних сил. Отчаянный вой, поднявшийся с одной стороны и победные крики — с другой показали Берену, что внизу заметили его и его ношу. Размахнувшись, он швырнул голову Болдога вниз, и та покатилась по скале, глухо ударяясь о камень, разбрызгивая кровь…

Беоринг почувствовал тошноту, подкосились ноги. Падение вниз, вслед брошенной голове, было бы плохим завершением торжества, поэтому он развернулся, сделал один шаг — и упал лицом в прошлогоднюю сухую траву.

— Ярн! — услышал он издалека. Отозваться не было сил. — Ярн!

Подбежав, Гили упал на колени, попробовал перевернуть Берена на спину — единственное, чего он добился — это растравил сломанную ключицу.

— Не трожь, — простонал Беоринг сквозь зубы. — Скажи… Роуэну… Пусть перестанет терять людей в рукопашной. Подтащите орудия, какие остались, позовите бретильцев — и расстреляйте их всех. Всех! Пошел!

Гили шмыгнул носом и побежал вниз. Берен остался один — с мертвыми Рованом и Болдогом, со своей усталостью и болью. Нужно было встать. Подобрать меч и кинжал. Подозвать лошадь Болдога, мирно гуляющую неподалеку и скакать вниз. Доигрывать сражение…

Но разбитая голова болела так сильно, что не было никакой возможности оторвать лицо от грязи, смешанной с кровью — такой восхитительно холодной грязи… Пусть кто-нибудь другой — Мэрдиган… Леод… Элвитиль… Брандир… Кто-нибудь, не такой уставший…

Лошадь Болдога всхрапнула над самой головой, Берен чувствовал на щеке ее дыхание. Протянул руку, поймал повод и, проклиная все на свете, поднялся. Конь, шарахнувшись назад, помог ему.

— Тихо, скотинка, тихо… — горец потрепал мышасто-серого жеребца по морде. — Где-то здесь мой меч. Пойдем поищем…

Когда Берен спустился в долину, все было уже кончено. Даже раненых добили. Воины собирали с убитых оружие, упряжь, одежду и сапоги: от дождя Хогг должен был вскоре подняться и залить всю равнину, унося трупы. В княжеской палатке не было слышно никаких признаков радости — подогретый эль пили молча, как на поминальной тризне. Победа была не из тех, о которых слагают песни — это понимал каждый.

Но каждый понимал и другое: какая ни есть, а эта победа несла Дортониону свободу.

Берен, так же ни слова не говоря, позволил Гили снять с себя перевязь и отереть лицо, большую часть грязи и крови с которого уже смыл дождь. После чего молча подсел к бочонку и взял протянутую кем-то кружку, в то время как Гили побежал за Нимросом.

Риона, жена Мэрдигана, Брандир, Хардинг, Гортон, Элвитиль с рассеченной рукой и Фин-Леод, Турвин, младший брат Фин-Риана, и даже Даэрон подняли кружки в безмолвном приветствии. Берен ответил таким же жестом. Слова были не нужны.

Ночью река Хогг вздулась и желтая, грязная вода пошла алыми и черными разводами, заполняя всю долину. Пепел, сажа, обгоревшие и порубленные тела, трупы лошадей, обломки мечей, копий, самострелов и орудий — все скрылось в бурой кипени, каждый год заполнявшей мрачную долину Хогг, отмеченную проклятьем предательства и убийства. Бурный поток подхватил то, что смог и понес вниз, к Ривилю, к Топям Сереха. Мертвецы, уплывшие по течению, были единственными солдатами армии «Хэлгор», сумевшими добраться до тех мест, где ждал их Саурон.

Глава 17. Волчий Остров

— Возьми меня с собой.

Гили так и подавился. Он чего угодно ждал — но не этого.

— Как же я тебя возьму… — растерялся он.

— Отдай мне свой старый плащ! — Даэйрет заговорила быстро и горячо. — У тебя же есть запасная лошадь, меня никто не узнает, подумают, что я мальчик, вы же тут все одеты одинаково…

Это да. Все, кто собирался ехать с Береном, две сотни выбранных и вызвавшихся, оделись в то, что получили на службе Саурону или сняли с убитых. То есть, одежда-то на каждом была своя, но в армиях Моргота было заведено носить поверх доспеха черные нарамники с белыми знаками своих войск и знамен. У Даэйрэт такой был. Завернувшись в плащ и натянув башлык до самых глаз, она могла бы сойти за одного из Бретильских Драконов. На время.

— Ты не в себе, — Гили мотнул головой. — Берен меня повесит, если я тебя возьму.

— Он же как будто побратался с тобой.

— Ну и что.

— А с кем ты тогда меня здесь оставишь? Что со мной тут сделают?

Это был самый сильный довод в ее пользу, и на него Гили совершенно не знал, что ответить.

У него никого не было, кроме Берена да товарищей, приобретенных благодаря Берену. Можно было бы отослать девочку к Эйтелингам, но это было далеко, не меньше трех дней пешего пути, по дорогам, кишащим недобитыми орками и повстанцами. Если ее отправить одну, с ней скоро случится то, что случилось бы четыре дня тому, если бы не Гили. Кому ее доверить — он не знал. Аван ушел рано утром и его Гили прохлопал, Рандир погиб, а будь он жив — поехал бы с Береном, Нимрос, Мерет и Брандир ехали с Береном, Хардингу и Гортону не было никакого дела до пленницы, Радруин лежал раненый, Гвадор и Артад погибли. Оставить Даэйрэт здесь, с ранеными, которые еще не разобрались, уходить им за край заката или оставаться пока здесь, он боялся по той же причине. Пока она жила в палатке Берена и считалась пленницей княжеского брата, никто не смел покушаться на нее — но что будет, когда она лишится защиты? У Берена же он не решался просить совета, потому что, когда он находился в добром духе, советы его были непристойными. Во время перехода к долине Хогг он спросил — что ему делать с девушкой? «Делай что хочешь, это пленница твоего копья», — пожал плечами Берен. — «Хотя я бы ее все-таки отмыл сначала, а потом уж делал что хочу». А сейчас… словом, сейчас судьба пленницы была не самым подходящим предметом для разговора.