Дерево лжи - Хардинг Фрэнсис

— Он давит! — Говард подергал воротник. — Я хочу к Скордл!

Фейт успокоила Говарда, поправила его пиджак и воротничок и, пока заплетала косу и приводила себя в порядок, пела ему песенки. К тому времени, когда миссис Веллет принесла им завтрак, они уже сидели в детской, растрепанные самую малость. Говард не позволил Фейт уйти после завтрака. Ему было скучно, и он уговорил ее почитать и поиграть с ним. Прошел час, когда она наконец смогла улизнуть. Внизу было тихо. Родителей нигде не было, и только дядюшка Майлз читал в гостиной.

— Доброе утро. — Дядюшка Майлз прищурился, глядя на нее.

— Где все, дядя Майлз? — поинтересовалась Фейт.

— Твоя мать заявила, что у нее болит голова, она завтракает у себя. Отец еще не встал, и никто не торопится постучать в его дверь.

— Наверное, он устал. — Присаживаясь, Фейт избегала дядиного взгляда. — Это моя вина. Мы беседовали допоздна и разошлись только ближе к часу ночи.

— Так поздно? Что-то стряслось?

— Нет, — торопливо возразила Фейт, чувствуя, что лицо начинает пылать. — Я… переживаю по поводу своей конфирмации. [8]

— Господи, а что в этом такого? — удивился дядюшка Майлз. — Восхищаюсь твоим благочестием. Не уверен, что сам смог бы переживать о своей конфирмации десять минут кряду, не говоря уже о том, чтобы делать это до часу ночи.

Порядок. Слова произнесены. К лучшему или к худшему, Фейт обеспечила алиби своему отцу. Она знала, что алиби прозвучало достаточно убедительно и ей стоит гордиться тем, что в ее голосе сквозило естественное смущение. Но вместо этого она чувствовала лишь вину. Что она только что наделала? Она покорно открыла дверь и ступила во мрак, даже не зная, есть ли там почва под ногами.

«Ты выполняешь свой долг перед отцом, — сказала она себе. — В этом не может быть ничего плохого. Ты должна доверять ему. Это все равно как с Авраамом. Бог велел ему убить сына, и тот пошел за ножом. Он поступил правильно, пусть даже казалось, что он поступает плохо. Он верил, что Бог лучше знает, что такое добро и зло. Но, — прошептал другой голос в ее голове, — может, ему не стоило этого делать. И в любом случае, отец — это не Бог».

Фейт стиснула зубы и попыталась решить дилемму. Но вместо этого ей в голову пришла хитрая мысль. «Я могу уговорить папу сказать мне правду. Ему придется. Я слишком много знаю. Теперь он должен рассказать мне все — о растении, о скандале и о том, куда он ходил, после того как мы вернулись домой. Он больше не может отмахиваться от меня».

— Точно? — переспросил дядюшка Майлз.

Фейт вздрогнула, не сразу сообразив, что дядя обращается не к ней. Рядом с его креслом, слегка наклонившись, стояла миссис Веллет и что-то шептала ему на ухо.

— Да, сэр. — Экономка из деликатности говорила тихо, но Фейт разобрала слова. — Сегодня утром все ботинки стояли в коридоре, кроме обуви преподобного. Я посмотрела на вешалку, его пальто и шляпы тоже нет.

Фейт похолодела.

— Странно. — Дядюшка Майлз встал, нахмурившись. — Наверное, надо еще раз постучаться к нему.

Фейт тоже поднялась, но не пошла за дядюшкой вверх по лестнице. Она одна знала, что отец ходил куда-то ночью. Судя по всему, он не вернулся. В ее воображении закрутились сцены, более ужасные, чем в стереоскопе Пола Клэя. Она представляла, как отец истекает кровью в капкане или неведомый враг нанес ему удар, и отец лежит на земле, слишком слабый, чтобы позвать на помощь. Она не могла ждать, пока остальные будут напрасно обыскивать дом. Фейт тихо пробралась к двери и выскользнула наружу.

Из-за тумана все казалось плоским и выцветшим. Деревья стали похожи на кружевные салфетки дымчатого цвета. Очертания зданий расплылись, и сами здания казались серыми, как гагачий пух. Фейт на цыпочках обошла места, где были установлены капканы, и никого не обнаружила в их зубастых ртах. В оранжерее и башне тоже никого не было. Она даже спустилась в лощину и попыталась позвать отца среди деревьев-призраков. Никто не ответил. Поднимающаяся на холм дорога, которую сейчас скрывал туман, тоже была пуста.

В этом призрачном мире звуки были на удивление реальными. Спеша по тропинке на пляж, Фейт слышала собственное дыхание и постукивание камней под ногами. На развилке она увидела тачку, которая лежала на боку с поднятой вверх ручкой, словно приветствуя Фейт как сообщницу. Неровная тропинка перешла в галечный пляж, и теперь каждый шаг отдавался высоким «ш-ш-ш», когда маленькие камешки вдавливались в песок. Прошлой ночью скалы выглядели массивными и были чернее черного. Теперь же они напоминали серую бумагу. Казалось, если бросить в них камень, они порвутся.

Она всматривалась в гальку, надеясь заметить следы отца. Дальний конец пляжа скрывался в тумане, и она с ужасом поняла, что не видит лодку. Она бросилась бежать, подобрав юбки. Нет! Нет! Лодка должна быть на месте! Он не мог еще раз воспользоваться ею! Это безумие — плыть куда-то без Фейт, державшей фонарь! Эта мысль овладела ее воображением, и она была слишком ужасной, чтобы не быть правдой. Фейт споткнулась, едва не подвернув лодыжку… и замедлила бег. Туман поредел, и она различила белые очертания и знакомый изгиб носа. Лодка все-таки здесь. Туман обманул ее.

Фейт прикрыла рот обеими руками, не уверенная, то ли заплакать, то ли запрыгать от радости. Она повернулась, чтобы пойти домой. И тогда она увидела это. На склоне ближайшего утеса, примерно посередине, росло дерево, и на нем висело что-то черное. Оно напоминало подкову, болтаясь концами вниз и отворачивая удачу. Это был просто силуэт, не более того, но Фейт сразу поняла, что это. Люди часто ищут друг друга глазами и всегда могут опознать человеческую фигуру. Она поняла, что смотрит на две болтающиеся ноги, две руки и изгиб спины. На дереве висел человек. Холодный ветер пронзил Фейт словно ножом, и она понеслась к дому.

Десять минут спустя Фейт и Миртл сидели на кушетке в гостиной и ждали, когда чай в чашках немного остынет. Дядюшка Майлз и слуга Прайт спешно пошли на пляж, захватив крепкую веревку. Миртл закуталась в несколько ночных халатов, поверх которых набросила желтую шелковую восточную шаль длиной до пола. Фейт сжимала блюдце и молча торговалась. «Пусть это будет кто-то другой, или, если это он, пусть он будет жив, — молила она судьбу. — Пусть он выживет взамен на мою левую ступню». Часы бесчувственно отбивали секунду за секундой, но новостей не было. «Пусть он выживет, — Фейт подняла ставку, — и можешь забрать левую ногу целиком». Тик-так, тик-так, и ничего. «Пусть он будет жив, и забирай обе ноги». Часы были неумолимы.

Где-то открылась дверь, и в вестибюле послышались приглушенные голоса. Потом в дверь гостиной вежливо постучали, и дядюшка Майлз просунул голову внутрь. Сердце Фейт колотилось с такой силой, что она чувствовала его удары. Дядюшка Майлз поймал ее отчаянный взгляд и быстро отвел глаза.

— Миртл, — спокойно произнес он, — можно тебя на пару слов?

В эту секунду Фейт все поняла. Она остро ощущала себя, свои легкие, наполняющиеся воздухом и опустошающиеся. Она чувствовала, как фарфоровое блюдце оставляет вмятины на ее пальцах, форму зубов, к которым прижимается пересохший язык. Что-то теплое катилось из глаз по щекам. Неожиданно она ощутила себя отчаянно, безнадежно живой. Комната никуда не исчезла. Миртл стояла, часы тикали, и пустое белое небо уставилось на них в окно. Но невидимая волна схлынула, и теперь все словно было выброшенным на берег. Фейт наблюдала, как ее руки ставят блюдце и чашку.

Миртл подошла к дядюшке Майлзу, и он все бормотал и бормотал что-то ей на ухо. Одну руку он держал у ее локтя, готовый подхватить ее в любую секунду.

— Где? — надломленно спросила Миртл. — Где он?

— Мы отнесли его в библиотеку.

Миртл слегка оттолкнула брата и вышла в коридор. Дядюшка Майлз последовал за ней, не заметив, что Фейт идет по пятам. В библиотеке у стены с несчастным видом стоял Прайт, держа кепку в руке. Два кресла, в которых вчера сидели отец и Фейт, по-прежнему были расположены друг против друга, будто в молчаливом диалоге, но теперь их сдвинули в сторону, чтобы освободить место. На полу расстелили одеяло. На нем кто-то лежал. Фейт все смотрела и не могла отвести взгляд, но не видела. Только когда она моргнула, в ее мыслях отпечатался образ: окровавленная маска с открытыми глазами и бледными поникшими руками. Все надежды погасли, словно свечи.