Дом последней надежды - Демина Карина

Угрозы.

И тот чиновник… откуда она узнала? Вряд ли человек этот, будь он хоть в малом уме, стал бы распространяться о сыгранной с Иоко шутке. Здесь мздоимцев терпят, а вот обманщиков, как я поняла, не любят, тем паче если они на службе Наместника состоят и говорят его словом… да, он молчал бы, ибо одно дело слово против слова, и совсем другое…

А если Иоко проговорилась матушке о своем намерении?

Или не она, но…

Так, соглядатай в доме? Или за домом? Кто-то, кому поручено присматривать за домом и его хозяйкой. Посещение местной канцелярии не осталось бы незамеченным… а там отыскать чиновника, предложить ему что-то куда более ценное, нежели…

Смысл?

Есть он, я шкурой чую, не той нежной, что досталась бедной Иоко, но собственной, не единожды пострадавшей от подковерных игрищ. И дело вовсе не в родовой чести…

Что ж, в ближайшее время мне все же придется побеспокоить одного почтенного старца.

— Вы изволили разговаривать очень громко… вы умоляли матушку оставить нас в покое…

— А она?

— Она, — Шину низко склонила голову, — сказала, что отстанет, лишь когда спасет вашу душу от вечных мук…

Чудесно.

Монастырь и иные варианты не рассматриваются…

Я постучала пальцем по столу.

— Что-то еще?

— Вечером вам стало дурно, — сказала Шину. — Сперва вы решили, что это от переживаний, но после… я заварила вам водный корень, а Мацухито собрала другие травы. Вы сами сунули пальцы в рот, чтобы вызвать извержение нутра…

Поэты они здесь. И если я так поступила, то неужели подозревала неладное? Только поздно. Пары часов хватит, чтобы яд впитался… но… не слишком ли радикально? Одно дело мошенничество, и совсем другое — убийство.

Или…

— Спасибо, Шину. — Я поклонилась. — Ты очень помогла… и впредь, как ты думаешь, буду ли я права, отказав ей в праве заходить сюда?

— Этот дом принадлежит ей…

В том и проблема…

Несомненно.

ГЛАВА 11

Этот посетитель явился следующим днем, когда небо соизволило потемнеть. Местные вечера были скоротечны, как девичий век. Я отдыхала в саду. Пусть разум и тело восстановились после болезни, но все равно уставала я как-то слишком уж быстро.

Да и забот меньше не становилось…

Шелковые нити подходили к концу.

И рис.

И еще надо было купить хорошего жира, лучше у тьерингов, если есть у них жир морского зверя…

Соль.

Ароматные масла, без которых мыла не сваришь.

Запасы кухонные.

И письмо почтеннейшему хранителю, который, помнилось мне, был другом отца, и в этом теперь виделся свой особый смысл. Захочет ли он принять меня?

Не узнаю, если не спрошу.

Нерешительность Иоко, неуверенность ее в себе и во всем мире никуда не ушли, и мне стоило немалых сил преодолевать их. Моя рука дрожала, и кисть никак не желала касаться шелка…

Нужные слова, нужные знаки, которых я сама не напишу, ибо рисование и в юные детские годы давалось мне не слишком хорошо. А значит, я должна воспользоваться умением Иоко, но притом переступить через ее сомнения…

Нехорошо тревожить занятого человека.

Нехорошо. Но иногда приходится.

Знак шэнь — обращение… и уродливейшая клякса, которой не место на листе. И злость. И тут же страх… она так привыкла бояться, эта девочка, что не верила себе самой.

Я со вздохом отложила ненаписанное письмо.

Седьмой испорченный лист.

Попрошу Кэед.

Вопросов задавать она не станет.

И, сложив кисти в шкатулку, я вышла в сад. Сад нас обеих успокаивал. Здесь уже ощущалась прохлада, и память подсказывала, что морозы приходили здесь рано, наводя свой особый порядок, что в доме, что в городе.

Я подняла тронутый багрянцем кленовый лист.

И еще один.

В доме найдется глиняная чаша для осеннего букета… а если и нет, то… в той, другой жизни мне вечно не хватало времени, чтобы остановиться.

Зимы пролетали, оставляя после себя сожаление об испорченных солью сапогах, и еще ощущение слякоти и общей неустроенности. Сгорали весны, и лето умещалось в один миг, между удушающей жарой и осенними вдруг дождями, а те тянулись и тянулись, раздражая сумраком.

Здесь дожди тоже будут.

И сумрак.

И солнце надолго спрячется за серую стену облаков. И говорят, что осенью оживают разные духи. Лисы-кицунэ плетут себе наряды, выплавляя золото из листвы. Они собирают ее в огромные медные котлы, под которыми раскладывают костры из шишек и человеческих костей, и тот, кто вдохнет дыма этих костров, сам получит толику силы. Мудрости. И злобы.

Поэтому ставни осенью запирали.

А еще люди складывали собственные костры, из старых вещей, ибо недосмотришь — и из древних шлепанцев появится бакэ-дзори, [17] а фляга для сакэ породит коварного шептуна-камэоса… [18]

Засвистит ветер, разрезанный серпом ветророжденной ласки.

Поползут к берегам рек водяные-каппа…

— Красиво, — сказал кто-то, и я вздрогнула, обернулась, выпустив ворох листвы. А ветер подхватил ее, закружил, будто пытаясь наспех вылепить то ли чудовище, то ли просто существо иного толка, каковые порой являлись людям. Главное, что на мгновение у него получилось, но…

Кошка?

Или паук-прядильщик, способный изменить судьбу?

Сгорбленная старуха, что является без приглашения и, поселившись в доме, забирает все светлое, что было в нем?

Мужчина стоял на террасе.

Невысокий.

И пожалуй, даже хрупкий какой-то. Тьеринг? Пожалуй, но… в его чертах было что-то и местное. Правда, среди местных не попадались мне люди светлые, а этот был блондином. Пепельным. И волосы отрастив, не стал сбривать их со лба и боков. Он заплел косу, украсив ее тремя белыми лентами, и это что-то да значило, но вот что — Иоко не знала. Она, было показавшаяся миру, спряталась, оставив мне и чужака, и мифических лисиц, и соседскую кошку, которая, перебравшись через забор, устроилась на террасе. Та, словно подглядев мысли, приоткрыла желтый глаз и усмехнулась.

— Не боишься, женщина? — голос у мужчины был низким, хрипловатым.

Простуда?

Или сам по себе?

— Вас?

— Ее, — он указал на кошку, чей хвост раздраженно дернулся. — Говорят, они вырастают огромными, способными сожрать человека…

Теперь она открыла оба глаза и, перевалившись на спину, подхватила плотный лист.

— Хвост у нее пока один, — возразила я.

Взмах лапы, и когти попросту разрубают лист на аккурат ные полосы… а ведь и вправду для кошки это немного… чересчур? Но она лежит и смотрит, выжидающе так.

Прогоню? Схвачусь за метлу? Или сразу за колдуном отправлю?

— Вреда от нее нет. — Я опустилась рядом с кошкой и осторожно коснулась мягкой шкурки. — А польза несомненна… мыши не досаждают.

Как ни странно, гость мой не стал возражать. То ли привык к существам необычным, то ли не счел возможным воевать в чужом доме. Кошку, впрочем, он обошел стороной и, приблизившись ко мне, сказал:

— Я представлял тебя иначе.

— Я не представляла вас вовсе. — Кошка заурчала и потерлась о пальцы.

Оборотень или нет, но ласку она любила.

— Урлак. Хевдир здесь.

Надо же… а не похож… то есть не то чтобы я имела представление о том, как должен выглядеть хевдир, но… Наместник, опираясь на память Иоко, редко появлялся на людях. А если и случалось ему покидать лаковые стены своего дома, то путешествовал он в шелковом палантине, который несли крепкие мужчины. Паланкин окружала охрана с бамбуковыми палками и мечами.

Впереди шествовали барабанщики.

И мальчики с трещотками.

Человек с морской трубой, издававшей хриплый протяжный звук.

За паланкином на серых осликах, украшенных золотом щедро, что любимые наложницы Императора, следовали Советники и мудрецы, пара колдунов, целитель, писцы и законники… и, кажется, лично Наместника никто не видел, а кто говорил, что видел, описывал роскошь его одеяний…