Лекарство от любви (СИ) - Нестеренко Юрий Леонидович

— Идиоты, — фыркнул Кай, но тут же понял, что у них и в самом деле есть на это основания. Человек, прибывший в замок лишь несколько дней назад, не занимает никакой формальной должности, никому не подчинен, сам вправе приказывать слугам и при этом проводит с Изольдой больше времени, чем кто-либо другой, в том числе — подолгу оставаясь с ней наедине… Что они все должны думать, если считают аксиомой, что всякий, находящийся рядом с Изольдой, влюблен в нее? — Хочешь сказать, что даже твоя воля не защитит меня от ревнивцев?

— Никто из них не в силах причинить вред мне, но что касается прочих, то увы. Ради любви ко мне они в состоянии нарушить даже мой же приказ. Дуэли строго запрещены и наказуемы смертной казнью — тем не менее, они происходят регулярно. Даже между рядовыми, которым не на что надеяться. Ты знаешь о поклонниках знаменитых актрис и певиц? Обычно они довольно мирно уживаются друг с другом, даже организуют совместные клубы — ибо знают, что никому из них не светит. Но вот если у объекта их обожания появляется жених или, тем паче, муж, они все объединяются в ненависти к нему…

— Ситуация настолько серьезна?

— Пока нет. Но я приняла меры. И сегодня утром мне донесли о заговоре против тебя.

— В-Вольдемар… быстро же они организовались…

— Заговорщики изобличены и будут казнены. Их всего трое — хотя, признаюсь, они из числа тех, кому я особенно доверяла, и это досадно. Но что знают двое, знает и свинья, а в условиях, когда каждый из моих подданных больше всего мечтает угодить Госпоже, это особенно верно. Однако если кто-то задумает убить тебя в одиночку, ни с кем не делясь своими планами…

— И что же мне теперь? Сидеть в замке безвылазно?

— Просто не лезть на рожон. Держаться на виду и не ездить одному далеко в горы, где мои люди не смогут тебя защитить.

— Твои люди?

— Честно говоря, за тобой ненавязчиво присматривают с первого дня. Иное было бы неразумным, не так ли?

— Выходит, все прогулки, где я наслаждался одиночеством…

— Ну да. Те, где за тобой можно было наблюдать незаметно.

Ну а какая, собственно, разница, подумал с раздражением Кай. Птицы наверху, телохранители Изольды внизу…

— А если они-то на меня и нападут? — агрессивно поинтересовался он.

— Я уже сказала — заговор нескольких человек обречен. А одного всегда остановят другие.

Все это звучало логично, но удовольствия ничуть не доставляло.

— Между прочим, — мстительно произнес Кай, — насчет безопасности и рожна кто бы говорил. Вспомни нашу первую встречу, когда ты отослала охрану. Ты ведь понимаешь, что была на волосок от смерти? Если бы я подбежал и дотронулся до тебя еще до того, как ты изложила свои аргументы… А ведь в какой-то момент я хотел это сделать!

— Что ж — хорошо, что не сделал. Понял, что сначала надо собрать информацию.

— Но мог бы!

— Нет. Не мог бы.

Кай молча уставился на нее, взглядом требуя пояснения.

— Драпировки, — улыбнулась Изольда. — Все время нашего разговора в тебя целились четверо арбалетчиков. Один мой знак или одно твое неверное движение…

— Вольдемар… — пробормотал Кай, лишь теперь осознав, кто именно был на волосок от смерти.

— Потерять такого поэта было бы, конечно, досадно, — продолжала Изольда, — но если бы ты не прошел тест, это значило бы, что… ты не прошел тест.

— Мне казалось, наш разговор не предназначался для чужих ушей, — пробурчал Кай.

— Не предназначался. Они глухонемые.

— Все четверо? Вообще-то, глухонемые обычно умеют читать по губам.

— Только не те, которые стали глухонемыми совсем недавно.

— Ты хочешь сказать, что… — осознал Кай с ужасом, — ты приказала проколоть им уши и вырезать языки?!

— Такова была плата за право стать самыми близкими, самыми главными моими телохранителями, — пожала плечами Изольда. — Добровольцев нашлось достаточно. Я отобрала лучших.

— М-да, — только и смог сказать Кай. — Похоже, ты все продумала.

— Я собираюсь править миром, если ты не забыл. С твоей, конечно, помощью.

Некоторое время Бенедикт молчал. Затем ему пришла в голову новая мысль:

— Кстати, о членовредительстве… Ты говоришь, что даже казни не останавливают ревнивцев. И тут, в принципе, нет ничего необычного — влюбленные идиоты готовы отдать за тебя жизнь. Но вот если наказанием будет не смерть, а кастрация…

— Хм! — оценила Изольда. — Хорошая идея. Даже удивляюсь, как я сама об этом не подумала. Боюсь только, что к трем нынешним приговоренным применить подобную меру будет сложно чисто технически.

— В смысле?

— «Сестры», — вздохнула Изольда. — Все три — женщины из моего элитного разведывательно-диверсионного подразделения. Вот почему меня это так обеспокоило — если бы не донос, у тебя не было бы ни шанса.

— Вот оно как, — пробормотал Кай. — Женщины желают убить меня, ревнуя ко мне женщину, которая не может любить ни меня, ни их, и которую не могу любить я. Пусть даже последние пункты им неизвестны, но все равно — какая несусветная дичь!

— Хочешь казнить их лично? — вдруг предложила Изольда.

— Я? — растерялся Кай, полагая, что она хочет таким оригинальным способом сделать ему приятное. — Да нет, как-то не особенно… Я ведь их даже никогда не видел.

— А если я тебя попрошу?

— У тебя что — закончились палачи?

— Я хочу посмотреть, как работает твое заклятье, — терпеливо пояснила Изольда. — А убивать ради этого еще одну лошадь, — она уже знала историю его бегства из Кербельсбурга, — было бы и нерационально, и негуманно.

— Ты что, не веришь мне на слово?

— Рациональный подход требует верить не словам, а опыту, не так ли? Ничего личного.

Ну а почему нет, подумал Кай. Они хотели его смерти и, значит, заслужили собственную.

Никаких комплексов по поводу умерщвления беспомощных врагов, столь часто и безосновательно противопоставляемого убийству в бою, он не испытывал: заслуживает ли человек смерти, определяется тем, что он совершил или намерен совершить, а не тем, способен ли он сопротивляться. И уж тем паче не половой принадлежностью, разумеется. А если окажется, что их оговорили, он даст им последнюю возможность оправдаться.

Послышался робкий стук.

— Да! — громко разрешила Изольда.

На галерею вышел старый лакей в долгополой фиолетовой ливрее.

— Ужин готов, Госпожа, — поклонился он. — Изволите приказать подавать на стол?

— Изволю, — кивнула та.

— Слушаюсь, Госпожа, — старик вновь поклонился и вышел, пятясь задом. Все это время он смотрел только на Изольду, не удостоив Бенедикта и мимолетным взглядом. Кай знал, что прежде этот человек был богатым банкиром, пожертвовавшим Изольде все свое состояние.

У выхода с галереи Изольда обернулась:

— Сделаешь это после ужина? Мне бы не хотелось заставлять их мучиться ожиданием до завтра. Они заслужили быструю смерть… своими прошлыми заслугами.

— Лучше прямо сейчас, — решил Кай. — Я никогда не ем, не доделав дела — это отбивает мне аппетит.

— Хорошо. Идем.

Они прошли к подъемной машине и спустились до середины скалы, а потом углубились в один из коридоров. Кай уже знал, что этот коридор, едва ли не самый длинный из всех, ведет к темнице. Внутри он, конечно, еще не бывал. Знал только, что камер в темнице немного. За тяжкие провинности во владениях Изольды полагалась казнь, за мелкие недовольство Госпожи само по себе служило достаточно суровым наказанием — куда более суровым, чем дискомфорт тюремного заключения. Также существовали наказания понижением в звании и должности, временным или постоянным переводом на тяжелые и грязные работы вроде чистки выгребных ям. (Интересно, подумалось Каю, а тот, кто выносит горшок за самой Изольдой, считает ли свою работу наказанием — или наоборот? Тьфу, гадость какая!) В общем, подолгу содержать арестантов в камерах без всякой пользы за казенный счет здесь никто не собирался. Даже несмотря на практическую неограниченность «казенного счета» Изольды.

Толстый низенький тюремщик, гремя ключами, отпер одну из тяжелых дверей; никакого окошка, знакомого Каю по кербельсбургскому опыту, в двери не было, и он сразу понял, почему. Темница оказалась темницей в буквальном смысле — тьма в вырубленном в недрах скалы каземате была абсолютной, и на светильники здесь тоже никто не тратился. Тюремщик первым вошел внутрь с факелом и засветил от него фонарь, стоявший на столе; этот стол, вмурованный в пол, предназначался вовсе не для заключенных, а для дознавателя, ибо комната использовалась для допросов. На столе, помимо письменного прибора, стоял железный ящик с устрашающего вида инструментами, а рядом со столом — закопченная жаровня на длинных металлических ножках. Пыточные инструменты сияли хирургической чистотой, и Кай понадеялся, что они используются тут более для психологического эффекта, чем по прямому назначению.