За далью волн - Асприн Роберт Линн

Он почувствовал, как напряглась Анлодда. Она сейчас напоминала надутый воздухом бычий пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Она холодно, отрешенно проговорила:

— Эти безродные ублюдки могли бы драться.

— Может, они и дрались, — пожал плечами Ланселот и внимательно посмотрел на Анлодду.

«Он, наверное, боится, что сейчас бросится на своих сородичей с кинжалом», — подумал юноша. Он и сам не без волнения наблюдал за девушкой.

— Мы готовы? — спросил Кей, не спуская глаз с Анлодды. Та глубоко вздохнула и медленно-медленно выдохнула. Распустила шнурки бледно-голубой сорочки и вытащила завернутую в промасленную тряпицу карту. В вырезе сорочки на миг стали видны ее груди, и Корс Кант жадно уставился на то, дотронуться до чего ему, быть может, было никогда не суждено. А Анлодда спокойно развернула свиток, не то понятия не имея о той буре чувств, какую вызвала в душе юноши, не то совершенно к этой буре равнодушная.

Она только едва заметно самодовольно усмехнулась. Ее гнев унялся или она сдерживала себя. Указав на какое-то место в словесной карте, она проговорила:

— По-моему, вот тут написано: «Покои сенаторов». Я права? Вот они. По крайней мере были тут. Я начну читать отсюда. Ну да, если бы только я умела читать по-гречески. — И она указала на дымящиеся развалины на противоположной стороне улицы.

Корс Кант начал переводить по памяти, не спуская глаз с почерневших от копоти полуобрушившихся стен. Сначала он говорил сбивчиво, но вскоре заговорил быстрее:

— Улицы.., вокруг бань.., узки и кривы, тут полным-полно нищих и калек, чьи приставания и уродства.., являются дьявольскими произведениями извращенных ритуалов.

— Корс, но ты же не смотришь в карту! — воскликнула Анлодда и, медленно шевеля губами, прочла несколько строк. Она покраснела. — Но ты совершенно прав. А как это ты ухитрился читать, не глядя?

— Читать? Но ведь я уже прочел эту карту!

— Когда?

— Когда попросил ее у тебя. Прошлой ночью. Анлодда подбоченилась и угрожающе сдвинула брови.

— Да ты ее в руках держал всего-то несколько мгновений! Как же ты смог запомнить…

Корс Кант, словно почувствовав в вопросе девушки какой-то подвох, стал отвечать медленно, с расстановкой:

— Ну.., мы, друиды.., запоминаем наизусть до тысячи различных стихов и прозу…

— Хорошо. Прости, что я спросила тебя об этом, Корс Кант Эвин. Анлодда раздраженно сунула свиток за пазуху. — Продолжай же.

— ..Полным-полно нищих и калек, чьи приставания и уродства.., являются дьявольскими произведениями извращенных ритуалов. Эти безбожные язычники…

— Переходи к следующему зданию, — посоветовал юноше Ланселот.

— Ну почему, так интересно было! — запротестовал Бедивир.

Ланселот поторопил юношу жестом, изобразив что-то вроде вращения колеса. Корс Кант прикрыл глаза, мысленно пробежался глазами дальше по тексту.

— От бань отходят две улицы. Одна из них — узкая улочка ремесленников, которая ведет к рыбным рядам, а вторая — изгибающаяся подковой. Она лежит между мукомольней и зданием, которое зачастую посещают богатые купцы. Эта улица выводит на главную.., на восьмую улицу.

— Восьмую улицу? — переспросили Анлодда и Ланселот одновременно.

— Тот, кто писал эту карту, время от времени сбивается на латынь. Там написано Vicus Octavus. Восьмая улица.

Анлодда недоверчиво покачала головой.

— Нет, это какая-то ошибка. Улиц с цифрами в Харлеке нет. И кому бы пришло в голову давать улице такое дурацкое название? И куда тогда, спрашивается, подевались остальные семь?

— Но может быть, следовало написать «Vicus Octavius»? — предложил бард. «Улица Октавиана?»

— Вот это другое дело!

— Ты уверена? — спросил Ланселот. Анлодда кивнула.

— Она ведет к старой крепости. Уверена, именно там закрепились саксы. Я хотела сказать — юты. Это и есть улица, изогнутая подковой.

Ланселот кивнул и, пригнувшись, вышел из бань.

Друг за другом его спутники осторожно вышли на улицу, поеживаясь от утренней прохлады. В ноздри Корса Канта ударили запахи мочи, горелого дерева, дохлых животных.

Автор описания города оказался прав насчет нищих. Невзирая на ранний час, несколько десятков попрошаек уже сидели у порогов домов, валялись в водосточных канавах.

Лохмотья и капюшоны с трудом прятали их увечья — культи и раздутые шеи. Некоторые уродства производили впечатление рукотворных, причем руки к себе приложили сами попрошайки.

Особенно потрясли воображение Корса Канта двое калек, сидевших прямо около входа в бани. Там, где должны были быть руки и ноги, у них болтались какие-то лоскутки с едва намеченными пальчиками — совсем как ручки и ножки новорожденных.

Отмерь, отрежь и отними!

Твои друзья отныне мы!

Ланселот, прищурившись, осмотрелся.

— Вот она, мукомольня, похоже.

— А вон там — покои богатых зерноторговцев? — спросил Кей.

— Там тюрьма, — поправила его Анлодда, горько вздохнув, и указала на обитую железом дверь и зарешеченные окна, сквозь которые тянулись чьи-то худые руки. — Много лет прошло с тех пор, как погиб Рикка, и отчасти поэтому я ушла отсюда. «Домой не возвращаются», — так говорят, а порой бывает и так, что твой дом отбирают у тебя как раз тогда, когда ты туда возвращаешься.

— Похоже, это и есть та улица, что изгибается подковой, — заключил Ланселот, указывая на проход между двумя домами. Анлодда кивнула. Они тронулись в путь, лавируя между идущих куда-то горожан, а Корс Кант старался не смотреть на нищих.

Но вдруг какой-то мужчина выскочил и загородил барду дорогу. Вид его был ужасающим: у него было два самых настоящих рта. Открывая и закрывая оба, нищий взмолился:

— Милли!

Корс Кант остолбенел, не в силах двинуться с места.

— Я… У меня.., нет денег, — наконец выдавил он. И не врал: свои последние сбережения он отдал Анлодде в пещере, когда она посвятила его в Строители и открыла свою тайну.

Неожиданно нищие окружили юношу со всех сторон. Он пытался вырваться, догнать своих спутников, но, увы, он не вышел ростом, и даже не видел товарищей поверх голов попрошаек.

В страхе бард съежился, прижал к груди арфу. «Моя арфа!» Он намеренно не пробовал играть на ней с тех пор, как она промокла в море, ждал, пока подсохнут струны. Сумеет ли он настроить ее? Надо было что-то сыграть, чтобы отвлечь нищих!

«Как глупо! Ни до чего более дурацкого я еще в жизни не додумывался!» Но вдруг ему вспомнилась тихая, раздумчивая пастушья песня, которую его мать пела, когда нарезала баранье мясо для жаркого. Это было так давно, до пожара в Лондиниуме, до того, как город захватил Вортигерн, до того, как его освободили Артус и Ланселот. Дрожа, Корс Кант сжал в пальцах арфу и заиграл.

Пальцы его промахивались, не попадали по струнам, то и дело он извлекал неверные ноты. Чьи-то руки потянулись к нему, хватали за рукава, за подол рубахи. Горбатая старуха ухватила его за ногу и чуть не повалила наземь. Юноша был так напуган, что чуть было не крикнул:

«На помощь!» Но тут вдруг в ушах у него зазвучал успокаивающий, отрезвляющий голос: «Найди свою чашу. Найди ее внутри себя. Она там». И тут словно водопровод прорвало — из груди барда вырвалась пастушья песня. Пальцы нащупали верные струны, и Корс Кант заиграл так прекрасно, как не играл даже на испытании в школе друидов.

Звук арфы стал подобен журчанию горного ручейка, срывавшегося с белых скал высоко над цветущей долиной, а потом весело бегущего под липами, ветлами и меж колокольчиками вереска. Журчащая, как вода, мелодия, смеясь, мчалась по каменистому ложу, падала крошечными водопадиками по уступам и стекала в глубокий зеленый мшистый пруд, где хором квакали лягушки. Из пруда ручей вытекал спокойнее, размереннее, и нежно питал собой травянистую долину, источая запах свежескошенного сена.

По его берегам паслись овцы, входили в реку, чтобы спастись от жары. Около стада бегали овчарки, лаяли и сгоняли стадо. А пастухи сидели высоко на прибрежных утесах и свистом давали приказы овчаркам, а один из них сидел на той самой скале, где начинался ручей, где родилась мелодия…