Пасифик (СИ) - "reinmaster"

По необъятно синему, чисто вымытому небу медленно двигались, растекаясь и соприкасаясь волокнами, лёгкие облачные перья. Проволочные шпаги излучателей дрожали и изгибались, подчиняясь оптическим законам. До неба было рукой подать. У Хагена закружилась голова. Он пошатнулся.

— Тишина, — сказал Эберт. — Вы слышите? Прямо звенит!

Тишина обнимала площадь, отражалась от зеркальных окон, полированных гранитных плашек, хромированных винтовочных стволов. Она была везде, заполняла пространство, расширяла его, пропитывая каждый дюйм. Тишина проникала в мозг. И даже настойчивое «бу-бу-бу» низенького унтера не могло нарушить эту пронзительную синюю тишину.

Я помню? Нет, но если бы ещё немного…

— Тьфу ты! — сказал Мориц с досадой. — Я чуть не обгадился!

— Кретин!

Эберт махнул на него рукой — бессильно и обиженно. Его губы кривились в плаксивой гримасе, выталкивая безостановочно вместе с радужными пузырьками слюны:

— Кретин! Кретин! Чёртов, чёртов кретин!

Но от микроавтобуса, пошатываясь и смущенно улыбаясь, уже шёл Ленц, в своём блестящем капюшоне похожий на кольчужного рыцаря, и его тощая остроугольная тень настойчиво указывала прямо на условный юг. «Будет жарко», — подумал Хаген. Солнечные зайчики, перепрыгнувшие с кольчуги Ленца, жалили не хуже ос.

Патрульные машины медленно разворачивались и уезжали, а за ними тянулся фургончик медслужбы, изредка подавая сигналы, означавшие «Пора собираться». «Прощай, моя любимая, прощай, прощай, прощай…» Кто там — Гретхен, Лизхен или Труди? Хенни, Анхен, Кете, Хельги… Лидия… Или Марта?

Или Тоте?

На плечо легла тяжёлая рука.

— Потанцуем? — предложил Франц. В глубине его глаз мерцала мрачная синяя радость.

— Я пропущу, — ответил Хаген, сбрасывая руку.

Франц усмехнулся.

— Танцуют все, — скомандовал Ульрих. — Группа, стройся!

Время вышло.

Они вышли вслед за временем.

***

«Что мы будем пить семь дней? Что мы будем…» — хрипло напевал Мориц.

Подошвы глухо стучали по каменным плитам. Каждый старался идти в ногу — так получалось громче. Громче значит лучше. Каждый пытался произвести столько шума, сколько мог.

— «Хватит на всех. Катится бочка. Мы пьём вместе, не в одиночку…»

— Фальшивишь, — заметил Краузе.

— Пой сам, — огрызнулся Мориц. — Тоже нашёлся меломан. Всякое мне говно…

Он осёкся. Из-под упавших на бледный лоб, заострившихся на концах сальных прядей затравленно глядели тёмные, с полуночной искоркой, глаза.

— Вместе, — сказал Краузе, не обижаясь. — Там сказано «вместе». А ты горланишь, будто последний человек на земле.

— Мы последние, — откликнулся Эберт некстати. Он шёл, опустив голову и волоча ноги, отчего казался смертельно усталым. Его высокие ботинки посерели от пыли. — Я последний, ты последний…

— Эй, не спать! — предупредил Ульрих.

Не спать. Но разве я сплю? Разве мы спим?

Без вести пропавшие оловянные солдатики.

— Куда мы идём?

Широкая спина Ульриха отлично защищала от ветра. И вообще за такой спиной было приятно находиться. Даже если идти предстояло вечность.

Бодрым, чеканным шагом они миновали квартал аккуратных каменных домов, затем квартал аккуратных фахверковых домов с эркерами и башенками, с красной черепичной крышей, напомнившей Хагену сказки о заблудившихся детях и людоедах. Он крутил головой, пытаясь разобраться в своих ощущениях, которые разделились на два лагеря и озвучились двумя внутренними голосами. «Декорация», — бубнил один голос, тошнотворно правильный учительский басок. Без труда можно было представить его обладателя — в вельветовом пиджачке, в проволочных очочках с изогнутыми дужками, с прилипшей к покрасневшему лбу редкой поседевшей чёлочкой. «Декорация и бутафория. Жульнический номер. Следует проверить опытом». Второй голос даже не возражал. Он был еле слышим и с идиотской настойчивостью повторял одно лишь слово, которого Хаген не мог и не хотел разобрать. «Замолчите», — подумал он с бессильной яростью, и голоса послушались, в воцарившемся молчании опять был только звук шагов и пульсовые толчки, а больше ничего.

— Это как нырять в море, — лицо Рогге блестело от пота. — Перепады давления. Нужно привыкнуть, а то разорвёт. Попросту не выдержит сердце.

— Э, — моментально откликнулся Мориц. — У кого тут есть сердце?

— У всех, кроме тебя, — сказал тот, с хрящеватыми ушами, чьего имени Хаген не помнил. — Мы — заводные машинки с клёпаными сердцами. Клик-клак. Клик-клак…

Маленький отряд продвигался вперёд, нестройно бренча амуницией. Во всем этом присутствовала какая-то логика, пока недоступная Хагену. Он посмотрел направо — там был Краузе, невозмутимо озирающий окрестности, перепоясанный ремнями, толстый, серый, шершавый как камень в своей брезентовой робе. При каждом его движении в воздухе распространялся въедливый душок бензина и чеснока.

«Я могу видеть всех, — подумал Хаген. — Кроме одного».

Он обернулся и чуть не запутался в ногах.

— Спокойно, — сказал Франц.

Ствол его винтовки был направлен вниз и влево. В сторону Морица.

***

Всё это не могло кончиться добром. И не кончилось.

За чередой благополучных домиков обнаружилась брешь, которую предвещал назойливый внутренний голос. Хаген оторопело взирал на обуглившиеся балки, ободранные стены с торчащими прутьями, обрушившиеся перекрытия. На покосившемся фонаре висел моток провода. Вокруг громоздились кучи щебня и битого кирпича, валялись доски, размозжённые в щепы, потемневшие от ночной сырости. Хаген увидел кусок стены, крыльцо и лестницу, которая никуда не вела. Её ступени были густо засыпаны угольной пылью и съёжившимися листами бумаги — письмами или документами.

Некоторые дома сохранились лучше. Ветер играл обрывками рваной ткани, обматывая их вокруг уцелевших костяков оконных рам.

— Что здесь произошло?

Ульрих пожал плечами. Лицо его оставалось спокойным, даже туповатым, но когда он все же ответил, в голосе прозвучало напряжение:

— Не знаю. Этого раньше не было.

— Было, — возразил Мориц. — Именно так и было. Ты просто не помнишь.

Они прошли мимо стадиона. На бетонных плитах ограждения белой краской были выведены цифры — двойка и ноль. Последняя цифра оказалась заклеена афишей с силуэтным изображением господина в цилиндре и с тросточкой, балансирующего на шаре. Хаген отвёл взгляд. «Началось», — подумал он с легким чувством гадливости.

Его тревога усилилась. Возможно, это было связано с Территорией: пусть медленно, пусть окольным путем, но отряд мало-помалу приближался к пункту назначения. «Что-то в воздухе, что-то в земле, что-то в воде», — так выразился Ульрих по время последнего инструктажа, но смысл этой реплики Хаген понял только сейчас. Что-то. Прилипшее с обратной стороны глазных яблок. Периферическим зрением он постоянно улавливал какое-то движение, словно яркая картинка впереди имела подложку из тёмной переводной бумаги, и теперь высунувшийся краешек отвлекал внимание на себя.

Идущий по левую сторону Рогге участливо тронул его за рукав:

— Тяжело?

От него не приходилось ожидать глумливых реплик. Хаген наклонился к нему и спросил вполголоса:

— А где же нейтралы? Я думал, они обитают прямо на Границе.

— Всё верно, — сказал Рогге, поощрительно кивая — точь-в-точь гид, встретивший заинтересованного клиента. — Вы только посмотрите на эти развалины. Видите, до чего довели? Свинство, неряшливость и запустение.

— Но я никого не вижу.

— С каждым днём их всё меньше. Это хорошо.

— О чём вы? — полюбопытствовал Эберт. — Я заметил одного на перекрёстке. А может, это была женщина. Не разберёшь.

— Женщина! — фыркнул Мориц. От его сгорбленной непропорциональной фигуры исходили волны недовольства. Тяжелые баллоны больно стукали по лопаткам, оттягивали плечи. Он один издавал шума больше, чем вся группа, и раздражение его только возрастало.

— Скажи ещё «королева», чего уж. Помойная слизь. Я выжег бы эту мерзоту напалмом, чисто и просто. Пф-ф, и вся зараза превращается в дым и пепел. Дым и пепел, друг. Держись старого доброго огня, он очищает лучше воды.