Тени леса - Войцек Виктория

Элгар все так же расчесывает меня по утрам и рассказывает истории перед сном, поет куплеты и помогает надевать платья. Только его улыбка стала бесцветной, и, если раньше в глазах я видела свое отражение, то сейчас там пустота. Пустота и колючий холод, от которого хочется поскорее укрыться.

— Ты сделал все правильно, — говорят ему сестры и братья да по плечам треплют. — Иного-то выбора не было.

А Голос, который теперь чуть чаще появляется в стенах нашей обители, складывает пальцы шпилем и вышагивает по своему любимому месту — тому самому возвышению, на котором жаровня стоит. Он взирает на Элгара сверху вниз и качает головой.

— Это вынужденная необходимость, — произносит он. — Дурные слова — дурные помыслы.

— Дурные помыслы — дурные деяния, — подхватывают культисты.

Легче не становится. Элгар просто соглашается, демонстрирует всем ненастоящую, будто нарисованную улыбку и уходит. А я ухожу следом.

К нему относятся с пониманием, не давят. Ему достаются самые большие куски еды и право первым отведать траув. Но Элгар не счастлив. Он увядает, а в темных волосах появляются тонкие нити седины. И ночью я все больше смотрю в окно, за которым не видно ничего, кроме густого плюща-да насыпи земляной, а не на его лицо. Потому что нет в нем былого умиротворения.

Так совсем скоро я не выдерживаю.

— Чего же ты ее не выбрал-то? — говорю и ставлю на кровать ящик с монетами, на который складываю всю свою одежду. — Чего с нами остался, раз так ею дорожил? Тебе и ждать не надо, когда в Пак’аш отправишься. Здесь твой Пак’аш. Ты мертв, Элгар. Сгорел вместе с ней.

Меньше Половины нужно, чтобы привязаться к человеку. Меньше Половины, чтобы расставание с ним походило на отсечение пораженной конечности. И вот ты учишься жить заново, убеждаешь себя в том, что все могло бы быть хуже. К тому же обязательно найдутся те, кто примет тебя такого, калечного. Только самому уже не в радость, потому что знаешь, как раньше-то хорошо было.

В этот день и я отрубаю себе руку. Не буквально, нет: я меняюсь комнатами с одним из братьев и отныне стараюсь как можно реже сталкиваться с Элгаром.

Мы едим в одном помещении, ходим на общие сборы, но если он и пытается приблизиться, я держусь подальше. Жмусь к Голосу — единственному, с кем хоть как-то общаюсь. Как вы могли догадаться, больше я не сблизилась ни с кем. Культисты помогают друг другу, они могут взять меня за руку, и я почти не захочу оставить на их запястьях следы когтей. Они выручают меня, а я — их. Но за все время вместе я не смогла стать по-настоящему родной для тех, кого называла друзьями-братьями. Без Элгара я наконец-то понимаю это.

Голос не против, что я под ногами мешаюсь, что лезу в давно остывшую жаровню и углем руки разрисовываю. Он рассказывает о времени, когда был крылатым и видел Пак’аш, когда свел его с ума Подмир, и только Атум указал путь верный. В то, что где-то глава культа башку повредил, я, может, и верю. А вот остальное такой брехней кажется. Но я не перебиваю. Слушаю, прижав к щекам кулаки, киваю.

Неужто интересно узнать? Э, нет. Я о другом поведать собираюсь.

Слухи начинают расползаться: будто Голос преемника выбирает, того, кто после гибели его поведет культистов дальше. Претендентов трое: Тур-кузнец, Элгар и я. Поначалу не верю, нос ворочу, когда кто-то заговаривает об этом. Ну какой из меня глава? Смех один. Да только примечать начинаю: все чаще Голос возникает рядом, беседы со мной ведет, расспрашивает, откуда родом и почему решила к культу примкнуть.

— Так из Ренре. — Я чешу за ухом и изучаю трещину на стене, в которую забралось какое-то растение. — Сбежала от семьи.

Второй вопрос куда сложнее. Не скажу же я Голосу, что здесь кормят бесплатно, что выпила лишнего, когда принимала решение, и что звуки барабанов разум затуманили. После такого в живых я останусь недолго.

— Пустая я, — отвечаю да в глаза заглядываю. — И всю жизнь пустой была, точно сосуд надколотый. И вроде не хватает всего-то крохотного кусочка, а хранить ничего в такой таре невозможно: выливается. А тут, считай, нашла недостающее.

Пытаюсь улыбнуться, но сама чувствую, как натянуто выходит.

— Тогда что же тебе покоя не дает в последнее время? Раз уж ты обрела то, чего недоставало раньше? — Он тянет руку, и я тут же касаюсь ладони пальцами.

— Не в хранителе дело, Голос, не в нем. Просто Элгар…

— Он потерял близкого человека.

«А как же я?» — стучит в голове, в висках отдается, но я выдыхаю, закрываю глаза и выдаю ответ, который и ожидают услышать:

— Друзья-братья — его близкие люди. И их Элгар не терял.

После этого разговора появляются совсем иные слухи, а Голос становится частым гостем в церкви. Порой он берёт меня под локоть, ведет по тем помещениям, которые я еще не видела, и разъясняет, для чего они нужны. Так я узнаю, что под нами расположены подземные ходы, один из которых тянется к Вайсу, а другой — в лес. Раньше границы селения были другими, и оба пути помогали выбраться за его пределы. Они не зря начинаются здесь, где, как считают люди, обитают хранители. Ведь местные жители ищут защиты у духов.

Я не задаю лишних вопросов. Слушаю, но говорю, лишь когда чем-то интересуется сам Голос или когда собирается уходить. Тогда я цепляюсь за него, держу за рукав. Делаю все, лишь бы он остался еще ненадолго. Потому что не хочу возвращаться к друзьям-братьям, видеть их улыбающиеся лица, слышать поздравления. А как иначе? Ведь Голос присматривается ко мне. Мне дурно. Хотя почти ничего не изменилось.

Совсем недавно радовало, что мне приносят еду на большом глиняном блюде и делятся траувом. Теперь же я отшатываюсь в сторону, если кто приближается, и взглядом выискиваю Голоса. Он рядом. Всегда где-то рядом. Я знаю это, ведь стоит мне почувствовать себя потерянной, как на плечо тут же опускается его рука. Он будто подчиняет себе пространство и оказывается там, где хочет. Его появления всегда неожиданны. Порой — настолько, что кажется, будто я просто придумала его, моего пугающего спутника, чтобы не оставаться одной в окружении знакомых лиц.

— У Голоса на тебя большие планы, — говорит за одной из трапез Тур-кузнец.

И видно — не одобряет он выбор главы культа. Могу понять: пока он делает все, чтобы славить Атума, я танцую. Я прихожу, когда вздумается, и ухожу, едва появляется желание оказаться подальше. До недавних пор я была младшей сестрой, и многим было бы легче, если б так и осталось. Но едва ли они смогут признаться в этом вслух.

— Негоже малышку в это все втягивать, — мягко произносит Марш.

«Не место тебе здесь, не место», — вот, что должно прозвучать на самом деле.

Нужен тот, за кем они захотят идти. И каждый видит на месте главы культа себя, даже если не умеет ничего. Для них эта должность — признание. Немногие задумываются, что с признанием получат незримые кандалы, которые скуют их по рукам и ногам. Я не хочу носить их.

Это тяжело, понимаете? И я не знаю, как сказать Голосу, что не готова, что не согласна.

Когда очередной доброжелатель начинает жалеть меня, на стол с грохотом опускается кулак. Тарелки подрагивают. Чья-то неосторожно поставленная кружка падает, и в наступившей тишине слышно, как она катится по неровному полу.

— У нее есть свое мнение. — Звучит знакомый голос, и я резко встаю с места, не намереваясь слушать его дальше. — Свой взгляд, а не просто слепое желание подчиниться. Она несет веру и дорожит каждым из нас. Траув, что на столах стоит, куплен ею. А ведь Ишет всего-то двадцать восемь Половин. Двадцать восемь. Да, она намного младше каждого из нас. Это вы должны помогать ей, вы поддерживать должны. Она же зовет вас братьями. И что же вы делаете? Чем…

— Чем отличаетесь от семьи, от которой я сбежала? — глухо продолжаю и выхожу из-за скамьи. — Ничем. Благодарю, Элгар. Не стоило.

Должно быть; вспомнил, что когда-то мной дорожил, и решил вступиться. Только словом и я за себя постоять могу, ведь разговоры культистов не делают хуже, не заставляют усомниться в себе. Друзья-братья просто хотят быть на моем месте. Это даже приятно, ага.